Я иду к Хосе, объясняю ему, что нас скоро отсюда заберут. В мокрой одежде некомфортно, раздеваюсь, развешиваю вещи на ветках. Хосе делает то же самое. Температура градусов двадцать, можно выдержать. У Хосе оказывается бутылка с водой. Через пару часов нас действительно находят. Испанская полиция. Как Тимуру удалось сделать из них службу спасения, не представляю. Нам дают сухую одежду, одеяла, начинают разбираться с упавшим вертолетом. Оставляю полицейским Хосе, меня забирают люди из моей охраны. Через несколько часов меня доставляют в аэропорт Мадрида. Посадка проходит быстро, и в салоне самолета после взлета меня вырубает с полной уверенностью, что теперь все будет в порядке.
В Москве после прилета пересаживаюсь в машину, чтобы ехать в Воронеж. Звоню Артему. Ему я тоже обещал, что не буду рисковать.
– Привет! – но мое бодрое приветствие тонет в возмущенном:
– У тебя совесть есть вообще? Я тебя десять раз похоронил и раз пять твою фирму продал! Ты соображаешь, что делаешь?
Он меня отчитывает? Вот это я дожил...
– Зато ты теперь понимаешь, как я себя чувствую, когда ты косячишь, а я разгребаю. Не очень, правда?
– Я до такого еще ни разу не додумался! – сын не соглашается с тем, как я вижу ситуацию.
– Ладно, Артем, больше так делать не буду. Обещаю! Нет, даже клянусь!
Самому смешно от этого "больше так делать не буду". Сколько раз я слышал от него то же самое? Не сосчитать.
– Где ты, горе– путешественник? – недовольства в голосе стало меньше. На чуть– чуть. Но все же.
– В Москве. Выезжаю в Воронеж.
– Уже это хорошо. А то я собрался Олесю с ребенком из роддома забирать.
– Спасибо, конечно, сын. Но я сам.
Завершаю разговор и улыбаюсь. А все– таки Артем остался в Воронеже, решал проблемы, а не свалил, послав нас всех подальше. Растет парень.
В машине тоже сплю. Надо бы нормально отдохнуть, но пока не до этого. Заезжаю к Олесе домой, принимаю душ, перекидываюсь парой фраз с нахмуренным Артемом и еду в роддом. В кармане кольцо. Внутри нетерпение ребенка перед новогодними праздниками.
Меня провожают до палаты. Олеси нет, она у врача. Там, за дверью моя дочь. Захожу в палату и чувствую мандраж. Я – взрослый мужик. И волнуюсь? Да, определенно.
Я думал, что такого больше никогда не будет. Но я здесь. И она тоже.
Подхожу к кроватке. Смотрю на нее. Маленькая какая... Нет, крошечная...
Видно только личико. Все остальное завернуто в пеленку. Внимание привлекают длинные черные ресницы, что отбрасывают тени на маленькие щечки.
Красавица! Настоящая красавица!
Чувство трепетной нежности распускается в груди, словно какой– то редкий цветок.
Очень хочется взять на руки.
– Есения! – зову я тихо, чтобы не разбудить дочку. Почему– то хочется произнести ее имя вслух.
Девочка вдруг забавно морщится, открывает глазки. И начинает плакать. Так жалобно... Что разрывается сердце.
– Что ты тут делаешь? – раздается удивленный возглас ее матери у меня за спиной, – Влад!
Оборачиваюсь:
– На дочку смотрю, – всматриваюсь в дорогое лицо.
Уставшая, измученная, а все равно больше, чем ей сейчас, никому не радовался.
Она тоже меня изучает, потом быстро подходит, порывисто обнимает и ругается:
– Какой же ты дурак!
Еще и рукой по груди шлепает.
Малышка продолжает плакать. Ее мама выбирается из моих рук, которые сразу же притянули ее ближе, как только она приблизилась, подходит к кроватке и берет дочку на руки.
– Тише, маленькая, тише! – уговаривает она ее, ласково покачивая.
А я чувствую себя наконец на своем месте. Там, где я должен быть.
Влад
Дочка не успокаивается. И принимается не жалобно плакать, а требовательно вопить. Откуда в этом трогательном комочке столько сил, чтобы так орать?
– Подержи, – мое желание исполняется, и кроха оказывается у меня в руках, надрывно крича.
Аккуратно придерживаю головку и прижимаю ребенка к себе.
В свою очередь пытаюсь утихомирить крикунью.
– Что случилось у моей сладкой девочки? Что ты так плачешь, Есть? А?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ребенок неожиданно замолкает и, хотя врачи утверждают, что они не могут фокусировать зрение дольше 5 секунд и различать человеческие лица, мне кажется она смотрит на меня вполне осознанно. Знает, кто я.
Олеся тем временем обмывает грудь под струей воды из– под крана, вытирает полотенцем, садится в явно не больничное кресло и просит:
– Дай ее мне. Она есть хочет.
Осторожно передаю малышку, которая открывает ротик, пытаясь поймать сосок, наконец у нее это получается. И она начинает довольно причмокивать. Да так и засыпает, хорошо поев. Олеся какое– то время сидит с дочкой на руках, прикрыв глаза. Потом отнимает ее от груди и перекладывает в кроватку.
– Устала? – сочувственно спрашиваю, приближаясь к ней с намерениям обнять и поцеловать. Соскучился, сил нет.
Но не тут– то было.
– Влад, не заговаривай мне зубы, – она говорит шепотом, но от градуса ее голоса, кажется, сейчас запылает все вокруг.
Потом тычет пальцем в меня и начинает также шепотом перечислять мои прегрешения:
– Ты уехал! Объявилась твоя "невеста", напала на меня, угрожала, говорила чудовищные вещи! Я до сих пор не знаю, причастна ли она к похищению моего сына! А ты! Я же тебя просила! Раз уж ты уехал, тебе было нужно, я все понимаю. Но неужели нельзя было дождаться, когда разрешат вылеты?! Зачеи было так рисковать? У меня, между прочим, роды начались, когда я узнала! Я, что, железная, по– твоему?
Дальше запал у нее заканчивается и она продолжает уже со всхлипом:
– Я так за тебя испугалась!
Обнимаю ее как можно крепче, тоже шепчу. Громче нельзя, дочка спит.
– Волновалась за меня?
Олеся сама прижимается ко мне, как можно ближе:
– А ты как думаешь? Я же... – тут она спотыкается, – тоже тебя люблю.
Вот я и дождался. Но этого точно стоило ждать.
Поднимаю ее лицо к себе, нахожу ее губы своими и стараюсь выразить так все , что не могу выразить словами. Минуты идут, а я не могу оторваться от нее. Также, как и не смог выбросить из головы и из сердца.
Но есть еще одна вещь, которая вынуждает меня прервать поцелуй.
– Замуж за меня пойдешь?
Я вглядываюсь во вспыхнувшее в серых глазах удивление. Что за женщина?! Она, что, всерьез думала, что я не решусь на этот шаг?
Олеся тоже на меня смотрит. Так, что останавливается сердце.
– Рассчитываешь, что откажусь?! – подкалывает меня, – Конечно, пойду. Только у тебя опять все не как у людей. Даже без кольца.
– Не угадала, – достаю из кармана помолвочное кольцо и надеваю ей на палец, – Все, теперь ты от меня не отделаешься. Никогда.
– Страшное слово, – замечает она, откровенно любуясь украшением.
– Спасибо, очень красивое, – а теперь ее зацелованные губы трогает нерешительная улыбка.
– Из– за Матвея не переживай. Еще день– два и мои ребята его найдут – хочу, чтобы у моей женщины не было ни одной причины расстраиваться.
– Правда?! – трепетная надежда вспыхивает в ее глазах.
– Я тебе обещаю.
Еще долго мы стоим, просто обнявшись посередине больничной палаты, наблюдая, как спит наша дочь.
Самая красивая девочка на свете...
Как бы мне не хотелось остаться, все же роддом это не гостиница, где я могу оставаться сколько заблагорассудиться. К тому же, чтобы сдержать слово, данное Олесе, мне необходимо кое с кем встретиться. И сделать это придется лично. Передоверить такую встречу просто невозможно.
– Когда вас выписывают? – интересуюсь перед тем, как уйти.
– Послезавтра, – отвечает Олеся, а у самой уже глаза слипаются.
Дочка по– прежнему спокойно спит.
– Я пойду, а ты ложись отдыхать. Как проснешься, позвони. Хорошо?
Согласно кивает. Еще раз быстро ее целую и покидаю палату, а затем и больницу.
Как бы мне не хотелось тоже отдохнуть, мне предстоит вернуться в Москву. Договариваюсь по телефону о нужной мне встрече, даю понять, что отмахнуться от меня не получится.
