Со временем Зоя Иосифовна разобралась кое в чем и уже была не против кошки в благоустроенной квартире. Но как была не похожа Машка на сиамского кота, что завела себе жена бритого, с пушистыми усами генерала — их соседа по площадке! Когда Зоя Иосифовна смотрела на кошку Машку, на ушах несущуюся за спичечным коробком, который тащила Лидочка, и вспоминала холодно-голубоватый взгляд соседского кота, на душе у нее становилось нехорошо.
Но Лидочка была без ума от котенка. Она даже стала меньше болеть и больше есть, вечно занятый Иван Максимович в редкие минуты отдыха похохатывал, глядя на дочь и котенка, и Зоя Иосифовна постепенно смирилась, а после того, как Иван Максимович, вернувшись однажды от генерала, заметил: «А наша-то чистюля их заморскому дикарю фору даст — тот до сих пор где попало гадит!», Зоя Иосифовна и вовсе успокоилась, но котенка продолжала неласково звать Машкой, прибавляя еще и Кошка. Так и образовалась кличка Кошка-Машка.
4
Тоска подобралась к Кошке-Машке не сразу. Первые годы она вела себя как котенок: все так же носилась за Лидочкой и голубями и лишь изредка, ранней-ранней весной, чувствуя, как начинает шевелиться примороженная земля, Кошка-Машка замирала, у нее шалела голова; она кружилась на месте, царапая когтями свою подстилку, и громко мяукала.
В одну из весен — Лидочка уже ходила в школу — Зоя Иосифовна, испугавшись, что кошка занесет заразу, запретила прогулки, и ту весну Кошка-Машка встречала за шлакоблочными стенами, а потом отсюда, с этого же балкона; и когда после недлинной, но хлюпкой южной зимы она ворвалась на него, переулок кружился перед нею. Ей нестерпимо захотелось прыгнуть вниз к тополям, но мелькавший в глазах переулок мешал этому, и она долго просидела на перилах, пока, наконец, переулок застыл привычной лентой. Тогда, глубоко вдыхая весенний резкий воздух, она прыгнула вниз…
У кошек хорошая координация движений, и Кошка-Машка, пролетев четыре этажа и несколько раз крутнувшись, точно приземлилась на все четыре лапы, а уже через несколько секунд неудержимо неслась по переулку.
Когда ее вернули, балкон оказался закрыт, окна зашторены, но весенний, пахнувший набухавшими тополиными почками воздух был и здесь, и тогда, подбежав к балконной двери, она замяукала тяжело и тоскливо…
А потом не стало и тоски. Совсем ничего не стало. Зоя Иосифовна, сказав, что все это страшный суд, посоветовалась с хозяйкой сиамского кота-кастрата и свезла Кошку-Машку к ветеринару. «Принимать витаминчики», — объяснила она Лидочке.
И вёсны стали пропадать для Кошки-Машки. Она ничего не замечала, иногда только тускло и непонимающе смотрела на Лидочку.
Конечно же, Лидочка любила Кошку-Машку. Но она подросла, училась в музыкальной школе, ходила на теннисный корт; детство ее отодвигалось все дальше и дальше, и она уже не носилась с Кошкой-Машкой, как прежде, лишь вечерами, когда неугомонный день оставался позади, встретившись с непонимающими глазами кошки, брала ее на руки.
А когда Лидочка стала совсем взрослой, она сама возила Кошку-Машку к ветеринару, и Кошка-Машка долго помнила громыхающий трамвай, суетливо толкавшихся людей и теплые руки Лидочки, легонько прижимавшие ее к себе.
Дверь на балкон теперь оставалась открытой, и вся жизнь Кошки-Машки проходила на нем.
Балконов в их квартире было два. Первый, в завитушках, сверкавший той же краской, что и шпиль, смотрел на главную улицу; и второй — тот, что висел над переулком. На него Зоя Иосифовна убирала все лишнее: старенькие коврики, пустые посылочные ящики, банки от бывших и для будущих компотов. Здесь валялся сломанный Лидочкин велосипед, сюда же на все теплое время, а это значит с начала апреля по глубокий ноябрь, Зоя Иосифовна выносила и подстилку Кошки-Машки.
Перестали ее возить к ветеринару после смерти Ивана Максимовича.
Умер он как-то сразу, почти и не болел.
Стояло жаркое лето, но оглушенная очередной дозой «витаминчиков», Кошка-Машка плохо понимала, что происходит вокруг, и вяло бродила по балкону и комнатам.
Но вдруг квартира стала наполняться незнакомыми кошке людьми, от которых шел незнакомый запах. Все почему-то шептали, даже сосед-генерал, который всегда говорил громко. Лишь седая, в темном платке женщина (дальняя родственница Ивана Максимовича), наклонившись над чем-то невидимым кошке, взвизгивала, заламывая руки, а затем резко останавливалась и громко объясняла что-то генералу про молебен и поминальные каши, но генерал молча горбился, потирая левый висок правой рукой, отчего лицо его оставалось прикрытым.
По другую сторону от генерала стояла Зоя Иосифовна. Она не плакала и даже не смотрела туда, куда смотрели все, и на лице ее застыли недоумение и непонимание.
И вдруг Кошка-Машка увидела Лидочку. Та стояла в стороне от всех и молча плакала. Кошка-Машка смотрела, как слезы с мокрого подбородка капают на пол, и ощутила беспокойство.
Кошка не любила слез. Плакала обычно Зоя Иосифовна. Плакала оттого, что Иван Максимович все порывался уехать из этого города, от проказ Лидочки, а иногда просто так: от дождливого осеннего дождичка или оттого, что Иван Максимович или Лидочка где-то задерживаются.
Лидочка почти никогда не плакала. А вот так — горько и безысходно — только один раз.
…В десятом классе она влюбилась.
Вначале никто об этом не знал. Знала только Кошка-Машка.
Стояла осень. Небо часто хмурилось, южные вечера делались все чернее, но до очередных «витаминчиков» было еще далеко, и кошка хорошо видела, как двое молча бродили по переулку.
Расставаясь до следующего вечера, они о чем-то говорили, вернее, говорил незнакомый юноша, а Лидочка все так же молчала, чуть улыбаясь ему в ответ.
В светлые лунные ночи они сидели за крайним топольком, укрываясь бледной тенью слабо шелестящей листвы.
Однажды они засиделись особенно долго. Было тихо, по земле стлался горьковато-приторный запах увядавшей природы. И в эту призрачно-серебряную ночь, казалось, все переменилось. Теперь уже молчал незнакомец, а Лидочка, смеясь, объясняла ему что-то…
Расстались они далеко за полночь, а когда прощались, Лидочка задержала его руку в своей, подвела к топольку — тот был еще невысок, нашла два листочка, что срослись вместе, и, сорвав их, положила в развилку-пригоршню тополька…
А потом за двоими стал следить третий. Это была Зоя Иосифовна. И кошкой овладел страх. Ей вдруг вспомнилось детство и как она охотилась за голубями. Вспомнила она, как легко можно подкрасться к голубям, когда те сидят парой.
Но Зоя Иосифовна не стала нападать на двоих. Она плакала, объясняла Ивану Максимовичу, что Лидочке надо окончить школу, надо поступить в музыкальное училище, что ОН старше Лидочки и что надо вмешаться и поговорить. Но Иван Максимович разводил руками и отвечал, что Лидочка уже взрослая и что они сами разберутся.
Тогда вмешалась Зоя Иосифовна, и кошка больше не видела двоих в переулке, а потом, когда уже наступила настоящая осень, хлестал дождь и ветер, выдув с тополей последнюю листву, кружил ею по переулку, в комнату вбежала Лидочка, горько и беззвучно плача. Кошке стало жаль ее. Она подошла и потерлась о ногу. Тогда Лидочка подняла кошку, теплыми руками гладила ее и шептала:
«Он уехал… Все кончено… Он уехал…»
…А народу в квартире становилось все больше и больше. Лидочку заслонили от Кошки-Машки. Больно стукнув кошку в бок, протиснулся какой-то военный. Следом прошли генерал и родственница. Генерал все так же молчал, родственница тоже была спокойна и все повторяла генералу, что она «надсадилась плакамши». Мелькали еще какие-то лица, все больше незнакомые…
В конце-концов кошку вытолкали на балкон. Здесь было спокойнее; внизу привычно стлался переулок. Чуть шелестела листва тополей. Но охватившее чувство тревоги не проходило у кошки.
Потом шум в квартире стал стихать. Люди собирались внизу под балконом. Их было много больше, чем квартире. Они строились по какому-то неведомому кошке порядку. Блестели трубы и басы в руках военных музыкантов. Зоя Иосифовна и Лидочка теперь стояли вместе, крепко взявшись за руки. Лидочка уже не плакала, только кривила губы и чуть покусывала их, а Зоя Иосифовна все так же недоумевающе поглядывала на собравшихся гражданских и военных, на музыкантов, на гроб, который медленно подносили к машине, обшитой красно-черным, на генерала, все потирающего висок…
Когда гроб повис над машиной, произошла заминка. Человек, руководивший установкой, не знал, как это правильно сделать. Он все спрашивал у Зои Иосифовны, но Зоя Иосифовна тоже ничего не знала, генерал так и не поднял головы, и гроб все кружили и кружили, пока Лидочка, зажав лицо руками, не вскрикнула вдруг: «Да ставьте же ради Бога!»
Вмешалась родственница, гроб поставили как надо; исподволь накатилась низкая, с тяжелыми перекатами музыка, и все медленно двинулись по переулку.
