…День отъезда был особенно тяжел. Многое уже осталось позади: и резковатое, немного неуклюжее объяснение дочери с матерью (начав говорить, Лидочка уже знала, что мать ее не поймет, поэтому и говорила резко, а получалось еще и неуклюже), и непонимание Зои Иосифовны (куда ехать!? зачем!? а музыкальное училище?), и ее слезы потом, когда, так и не поняв, отчего же Лидочка уезжает, она, вдруг упав на диван, забилась и запричитала совсем по-бабьи — неистово и тонко.
— О-о-ох!.. Да на кого же ты меня оста-а-а-авил? — заломив руки, глядя на портрет мужа, причитала мать. — О-о-ох!.. Да кругом же я одна-а-а…
У Лидочки мучительно сжималось сердце. Ей захотелось упасть рядом с матерью и поплакать, и об отце, и о их вот такой судьбе, и еще бог весть о чем. Но не смогла. Какой-то черт сидел в ней. Сидел и шептал: смотри, вот за все годы единственный раз ты видишь свою родную мать без рисовки, такую, как есть, Да и то не до конца. Ну зачем вот она причитает, что кругом одна? Ну почему она не скажет: «Остались мы с тобой, доченька, одни, совсем одни, и нет с нами моего Ванечки, а твоего отца»? Да скажи она так, даже я, черт, и то ничего не смог бы сделать. И упала бы ты, Лидочка, рядом с матерью и облились бы слезами, да никуда бы ты, Лидочка, не поехала, а там, глядишь, от сиротства и понимать друг друга стали…
Вот так шептал черт. И едва-едва выдержало сердце у Лидочки, но выдержало.
Тогда Зоя Иосифовна пошла за генералом. «И привели вия», — подумала Лидочка, и хоть и грустно ей было, но улыбнулась — вий был добрый и всепонимающий…
Так и уехала Лидочка…
6
Ближе к морю переулок круто уходил вниз; смущенно, перед открывшейся громадой моря, петлял по берегу и, уткнувшись в первую же бухточку, исчезал вовсе, растворяясь в белой накипи отмели.
Приехав несколько дней назад, испугав и удивив мать и внезапностью своего появления, и короткой стрижкой, и еще чем-то неуловимым, появившимся в ее лице, в ее взгляде, и чего Зоя Иосифовна не могла понять, — Лидочка уже торопилась обратно, в далекий поселок.
За три прошедшие года многое случилось в ее жизни. Маленький поселок не стал ей родным, но она ко многому привыкла и многому научилась. Привыкла к сорокаградусным морозам, к валенкам и полушубкам, научилась ходить на лыжах и не особенно скучать осенними мглистыми вечерами. Через год Лидочка вышла замуж, еще через год у нее родился мальчик, круглоголовый и голубоглазый — «копия отец», — говорили в поселке. Лидочка любила своего мужа, еще более малыша и была счастлива и покойна. Постепенно наладились у нее и отношения с матерью.
Зоя Иосифовна тоже изменилась. Насколько она не хотела ни о чем слушать дочь, когда они жили вместе, настолько теперь, в разлуке, и особенно после того, как Лидочка вышла замуж и стала матерью, Зоя Иосифовна безоговорочно, в письмах и телефонных разговорах, соглашалась с ней.
Вот и сейчас Зоя Иосифовна была согласна со всем: и с тем, что Лидочка прогостила всего неделю («У нее маленький ребенок!»), и с тем, что она постриглась («Меньше хлопот с такой прической!»), и даже с тем, что вот только что Лидочка попросила ее не провожать и пошла одна прощаться с морем (с этим Зоя Иосифовна согласилась, так ничего и не поняв).
Только Кошка-Машка не изменилась. Время ее текло тоскливо и монотонно. Зоя Иосифовна по привычке подливала в блюдечко молоко, все так же с наступлением теплого времени выносила подстилку на балкон, но вроде забыла о кошке. После прогулки с Лидочкой к морю Кошка-Машка больше не была в переулке.
У Лидочки жизнь лишь начиналась — у Кошки-Машки она уже кончалась. Редкая кошка проживет столько лет. Но Кошка-Машка жила. Она жила и ждала, когда вернется Лидочка. И Лидочка вернулась…
Когда она переступила порог их квартиры, Кошка-Машка узнала ее первой. Еще Зоя Иосифовна растерянно смотрела на неожиданно появившуюся дочь, а Кошка-Машка уже крутилась в ногах Лидочки, пушила хвост и радостно мяукала. Это помогло им обоим: Зоя Иосифовна сказала: «Брысь!» и замахала руками, Лидочка пробормотала: «Ничего, ничего…», а затем уже и мать целовала дочь, говорила: «Проходи, проходи», и спрашивала о дороге, о муже, здоровье малыша, пеленках и о многих других мелких и значительных вещах, и в глазах у них стояли слезы.
Неделя прошла быстро. Между женщинами установилось то согласие, когда времени мало, и обговорить надо многое. И они обговорили тысячу мелочей, говорили еще о чем-то, пока, наконец, Зоя Иосифовна не задала главный вопрос: «Не хочет ли Лидочка с мужем и сыном переехать к ней?» Не зная, каким будет ответ, Зоя Иосифовна готовилась к любому и задавала вопрос осторожно.
Но Лидочка, опьяненная весной, родным городом, встречей с ласковым и уже теплым морем, которое она так любила, сразу же, не колеблясь, сказала: да, она хочет. И они переедут, вот только подрастет малыш.
Забот теперь стало еще больше, и за всеми этими заботами Лидочка ни разу не вспомнила о Кошке-Машке. Но в один из вечеров, когда чуть утомленная прошедшим днем Лидочка вышла на балкон, под ноги ей попалась кошка. Увидев Кошку-Машку, Лидочка быстро нагнулась и протянула к ней свои всегда теплые руки. Потом вдруг на лице ее появилось брезгливое, так свойственное матерям, имеющим маленьких детей, выражение, и Лидочка, так же быстро отдернув руки, сказала:
— Господи, какая ты уже старая, Машка…
…Перед тем, как спуститься к самому морю, Лидочка оглянулась.
Молодо зеленел клейкой листвой переулок. Их дом отштукатурили белым, девятиэтажки достроили, блестел свежей краской шпиль, и Лидочка счастливо засмеялась; все было хорошо, все радовало ее: пахнувший весной воздух, и их дом, который был уже не просто домом, а частью комплекса, одного из самых красивых в городе, и открывшееся перед нею и так любимое ею море.
Но особенно радовалась Лидочка нынешним отношениям с матерью и тому, что пройдет год, полтора, и они с мужем и малышом приедут сюда; и когда Лидочка представила, как они втроем, держа малыша за руки, пойдут к морю, то опять засмеялась и замахала руками и дому со шпилем, и тополям, и всему этому теплому городу…
…Самоубийц не бывает среди животных. Может быть, увидев, как машет рукой Лидочка, Кошка-Машка преодолела боязнь высоты и неудачно спрыгнула вниз; а скорее всего неосторожно, от старости, сорвалась с балконных перил, но ни Лидочка, ни кто другой не увидел, как, пролетев четыре этажа, черный комок нелепо, не по-кошачьи шмякнулся об асфальт.
Кошки очень живучи. И Кошка-Машка была еще жива. Зеленые маленькие тополя кружились в ее глазах. Стая голубей лениво вспархивала в небо, и маленькая Лидочка счастливо смеялась и протягивала к ним ладошки. А вот и сама Кошка-Машка, подняв хвост и торжественно мяукая, несется к зазевавшемуся голубю.
Потом свет в глазах стал меркнуть, они округлились, приняв удивленно-вопросительное выражение… О чем спрашивали глаза маленькой черной кошки?.. Чему удивлялись?.. Равнодушию людей, ее окружавших, или тому, что, прожив долгие двадцать лет, она так ни на что и не сгодилась?.. А может, глаза спрашивали: где же Лидочка?.. Отчего только равнодушное небо склонилось к ней да тополя спокойно шепчут рядом?.. Кто знает? Да и могут ли о чем спрашивать глаза кошки с ее недалеким разумом и короткой памятью?..
Но вот из глаз ушло удивленно-вопросительное выражение, и они потухли навсегда…
* * *
Прошло еще сколько-то лет. Лидочка с малышом и мужем давно живут в доме со шпилем.
Они часто ходят к морю. Малыш подрос, так же, как и мать, любит гулять по набережной, и уже бойко выговаривает сложные названия пробегающих мимо буксиров и покачивающихся на рейде танкеров.
Семья в доме со шпилем живет хорошо, покойно, но вечерами, особенно когда Лидочка с сыном и мужем уходят в гости, Зоя Иосифовна чувствует себя одиноко. Тогда она грустит, часто выходит на балкон, тревожно всматриваясь в мерцающую темноту, а утром, встретив прогуливающегося по переулку генерала (генерал теперь вышел в отставку, ходит в штатском платье), не то сообщает ему, не то жалуется:
— Вы представить себе, Яков Акентьич, не сможете, что я вчера вечером делала… Футбол смотрела… Это же страшный суд! А что делать? Одна. Кругом одна…
1977 г.
В СТАРОЙ ШКОЛЕ
1
Отца своего Николай Зотов не помнил: он умер, когда Зотов был совсем мал. Мать работала почтальоном.
Отслужив в армии и поступив в институт, на помощь матери рассчитывать не стал — решил сам подрабатывать. Летом вкалывал в стройотряде, зимой — на грузовой станции, на мясокомбинате, а один сезон — даже полотером в институте.
На старших курсах денег стало хватать, да и стипендия была уже вполне солидной, но если Зотов оставался на какое-то время без дела, в душе у него появлялось чувство, будто что-то не так…
И, может, поэтому он не раздумывал долго, когда увидел объявление, что школе № 88 требуется сторож.
