— Я не большой знаток, усмехнулся я, когда понял его просьбу. Он хотел, чтобы я выбрал вино для нашего ужина — вино с неповторимым вкусом, чтобы потом, где бы ни оказался, всегда мог заказать такую бутылку и после первого же глотка вспомнить сегодняшний праздничный вечер.
В конце концов, видя, что я в затруднении, Андреа выбрал «Брунелло» из Монтальчино, показал мне бутылку, дождался, пока одобрю, и мы вернулись наверх. На небе стали появляться звёзды. Ночь была чистая.
Потом все ходили из кухни в сад, нося тарелки с рисовым салатом, чтобы поесть в саду, подышать воздухом. Комары жужжали среди дымящих спиралей, одурманенные и не такие кровожадные, как обычно.
Я сел рядом с мисс Бернс, не собираясь этого делать, но кто-то, кажется Леда, подтолкнул меня, и таким образом я занял место Лавинии. Она тотчас воспользовалась этим, уселась рядом с Френни и улыбнулась мне, зажмурившись в знак благодарности, а мисс Бернс в этом время недовольно покашляла.
— Приятного аппетита, — сказал я, поставил свой бокал рядом с её на клеёнчатую скатерть, подцепил вилкой что-то маринованное и положил в рот, но тут же замер, не начав жевать, потому что поймал пристальный взгляд мисс Бернс.
Она ещё не начала есть, пытаясь понять, что лежит у меня на тарелке, словно там шевелилось в рисе какое-то насекомое. Сон благотворно подействовал на неё, убавилось несколько морщинок на щеках, но она по-прежнему оставалась призраком, возможно даже ещё более впечатляющим, готовым поселиться в каком-нибудь шотландском замке или пустующем жилище и остаться там навеки.
— Enjoy your meal[103], — проговорила она, помолчав.
Я опустил голову, чтобы не смотреть на неё и чтобы на меня не смотрели.
Когда все наконец уселись, Федерико провозгласил тост, который немного развеял моё плохое настроение, я поспешно потянулся к бокалу, при этом нечаянно задел руку мисс Бернс, не больно, но к огромному неудовольствию нас обоих. Мы молча обменялись взглядами, я поднёс бокал к губам и осушил его до дна.
— I think you…[104] — заговорила она, но умолкла, а вокруг уже стало шумно, голоса звучали всё громче, кто-то принёс гитару, прося Бруно сыграть что-нибудь из музыки к фильму.
Мисс Бернс не предупредила меня, что я взял её бокал, что выпил вино, предназначенное ей, я этого, естественно, не заметил, и выпил его залпом.
Алек и Бартоломью стали шутить друг над другом и носиться по саду, по-студенчески дурачась, обливая друг друга из шланга. Федерико помахал мне и подмигнул с другого конца стола, подняв бутылку. Бруно положил ногу на ногу, взял гитару и стал перебирать струны, проверяя, настроена ли она. Китти откинулась на спинку стула, не отводя восхищённых глаз от его пальцев, готовая аплодировать ещё прежде, чем он заиграет. Леда откинула волосы назад, и я вдруг заметил, что они распущены и вымыты, наверное, она сделала это перед ужином. В полутьме Лавиния сжала руку Френни и улыбнулась, не поворачиваясь к нему.
Мисс Бернс ничего не сказала, просто положила вилку на край тарелки. Я не сразу сообразил, что она не стала пить потому, что не захотела брать мой бокал.
Тут я почувствовал, как веки у меня смыкаются, возникла зевота, и голова свесилась набок в поисках какой-нибудь опоры. Я стал напрягать зрение, потому что окружающие лица стали вдруг расплываться, слова зазвучали как-то путано, всё вокруг закружилось и куда-то поплыло. Я почувствовал сильнейшую усталость и поднялся прежде, чем окончательно обессилел, не стал ждать, пока Федерико поймёт, что прощаюсь с ним, перестанет смеяться и пойдёт за мной под каким-нибудь предлогом, чтобы проводить до лестницы. Я пожелал всем, кто смотрел на меня, спокойной ночи, и в сопровождении негромкой мелодии темы Джульетты поднялся к себе в комнату, рухнул на кровать и уснул слишком глубоким сном, чтобы его наполнили сновидения, и слишком тяжёлым, чтобы понять, что сплю.
Разбудило меня не солнце, просвечивавшее сквозь закрытые шторы и осветившее мои веки, и не крик петуха в ближайшем курятнике, не свернувшаяся наволочка, больно давившая на щёку.
Кто-то плакал у двери в мою комнату, плакал тихо, но звук этот проник в замочную скважину, а затем достиг моих ушей, и я открыл глаза.
— Ферруччо?
Я с недоумением посмотрел на потолок, словно немыслимо после такой чёрной ночи вернуться к дневному свету, и поднялся. Не понял, почему полностью одет и спал поверх одеяла, рубашка измята, брюки тоже, ноги ноют в ботинках.
Я оглядел комнату, стараясь что-нибудь вспомнить, пока не увидел дверь, в которую тихо стучали. Кто-то в коридоре хотел поговорить со мной.
Я пошёл открывать, припомнив вчерашний ужин, и пытался сообразить, что же последовало за тостами.
Повернув ручку, я увидел Лавинию в халате. Она сидела на полу, опустив голову, словно молилась. Она посмотрела на меня, когда скрипнула дверь, и я увидел слёзы на её бледном лице. Она схватила меня за руки и потянула вниз:
— Ох, Ферруччо!
Я опустился на колени рядом с ней, растерявшись и встревожившись, а она разрыдалась и бросилась ко мне в объятия. Я принялся осторожно гладить её по плечам, надеясь успокоить:
— Ну-ну, что случилось? Почему плачешь, дорогая?
— Ферруччо! — только и могла произнести она сквозь рыдания. — Ферруччо!
Я решил не торопить её, провёл в комнату, усадил на постель. Наконец я начал приходить в себя и соображать. Что-то в душе говорило мне, что я, возможно, уже знаю, догадываюсь о своих опасениях. Принёс Лавинии стакан воды.
Я смотрел, присев на подоконник, как она пьёт. Ослепительное солнце завладевало небом, гоня последние облака к горизонту и окончательно убивая наши надежды: сегодня дождь тоже не погасит невыносимую жару.
Я подошёл к Лавинии, отодвинул волосы с лица и снова спросил, что привело её в такое отчаяние.
— Она всё знает, — прошептала Лавиния и закрыла глаза.
Мисс Бернс, стало быть. Оказавшись жертвой какого-нибудь страшного сновидения, она, видимо, проснулась среди ночи от духоты или жужжания комаров. Зажгла, наверное, на тумбочке свет и увидела, что постель Джульетты пуста. Вышла искать её, прекрасно зная, где найти. Она закричала? Вздрогнула? Или, может быть, у неё сжалось сердце при мысли, что не оправдала доверия Эвелин?
Я представил себе бледное лицо мисс Бернс, и его тут же сменил овальный лик Эвелин в её грозном совершенстве и с двумя неповторимыми ямочками на щеках. Я подумал, что мне уже никогда не суждено будет увидеть её улыбку, после того как узнает, что случилось с её дочерью у меня на съёмках.
Я вздохнул, испугав Лавинию, и увидел, как в глазах её вспыхнул такой страх, что она упала, и я поднял её.
Она умоляла не оставлять её, не позволить мисс Бернс предупредить мать, ведь они запретят ей видеться с Френни, она не хочет, не может этого допустить, это не должно случиться.
— Ферруччо, прошу тебя. Please, you must talk to her[105].
Я спросил, где Френни. Лавиния вскинула брови и ответила, что после долгого разговора с chaperon он был отправлен в свою комнату. Почему я спрашиваю об этом?
— А мисс Бернс?
Наверное, в саду. Она сказала, что ей нужно подышать свежим воздухом, чтобы прийти в себя и решить, как быть дальше.
Я опять почувствовал себя братом Лоренцо, когда посоветовал Лавинии вернуться в комнату, одеться, спуститься к завтраку и вести себя как ни в чём не бывало, никто не должен заметить никакого волнения. А я тем временем поищу мисс Бернс, постараюсь сгладить наши противоречия во мнениях и убедить её, что нет ничего плохого в любви. Ничего плохого, в самом деле.
— Go then[106]. Ну-ну, не волнуйся, — сказал я, говоря это и самому себе и оправляя на себе рубашку.
Я спускался вниз осторожно, словно только что научился ходить, со ступеньки на ступеньку, крепко держась за перила.
Снаружи сияло голубое небо, желтела жухлая от солнца трава, а цветы на кустах, казалось, слегка увяли и подсохли. От жары страдала даже природа.
Я обнаружил мисс Бернс в беседке, увитой вьющимися растениями, понимая, что chaperon может быть только там, что она никогда не отважилась бы выйти из дома, отправиться в городок или уйти в открытое поле. Я увидел её у стола: прямая как шест, кофточка в бело-голубую полоску и какая-то немыслимо длинная серая юбка. Я поспешил к ней через лужайку, с трудом передвигая ноги и ощущая, как тревожно стучит сердце. Я помахал ей, но она увидела меня не сразу, только когда я уже наклонился, чтобы пройти под веткой глицинии, и осталась в той же чопорной позе, гордо выпятив грудь, не двинувшись с места, даже шага не сделав навстречу. Я поздоровался, она ответила ледяным тоном, на какое-то время между нами повисло молчание.
Не помню сейчас, кто заговорил первым, но, несомненно, тон задала она. Приблизилась ко мне, чтобы не повышать голос и чтобы нескромные уши не услышали её слов. Спросила, знаю ли я о тайной связи.
