Нет, она не понимала. Она сидела как неживая, вцепившись в кружку с чаем.
Ох! Как отвратительны были воспоминания, жившие все эти годы. И подумать только, муж пришел к своей жене поделиться с ней секретом и проблемой и спросить, что делать в такой трудной ситуации.
А она, идиотка, совершенно не оценила чувств и откровенности собственного мужа, только плакала и умоляла, чтобы не уходил, приводила, как довод, прожитые вместе годы, общее жилье, совместные воспоминания и общие планы.
Станислав слушал ее с опущенной головой и шептал:
– Я за все с тобой расплачусь, обеспечу вас, ты ведь знаешь, что вы главное в моей жизни, но это сильнее меня.
И эти его переплетенные пальцы, и старый ковер под их ногами, первая вещь, которую они купили вместе за сто долларов (свадебный подарок его отца), и его спокойный голос, повторяющий:
– Не беспокойся, все будет хорошо, все сложится, я должен идти, я обещал.
И его ботинки, сходящие с ковра на пол, выходящие в коридор, переходящие через порог, и ее всхлипывания:
– Не делай так, прошу тебя, не делай!
И ее умоляющий жест, когда она сорвалась с дивана, чтобы его удержать, не позволить уйти, схватилась за плащ.
– Давай поговорим, не уходи еще, не уходи!
И его резкое движение, чтобы освободиться от ее рук, будто стряхивал какие-то крошки, и его повышенный голос:
– Оставь меня!
И как хлопнула дверь, и мир, который рухнул всеми стенами, погребая ее и все их прошлое. И сонная Сара, стоящая в дверях, со своим любимым затрепанным серым мишкой, без которого она не могла заснуть, с широко раскрытыми, удивленными глазами и криком:
– Папочка!
Не могла ему простить, что на дрожащих ногах она побежала к соседям за помощью и не могла утешить Сару, которая, впрочем, на следующий день ничего не помнила.
Через два дня погибли ее сестра и муж, Иренка осталась сиротой. До сегодняшнего дня не могла забыть того самого унизительного вечера и считала, что ничего более страшного в жизни не могло случиться. А однако случилось.
Она позвонила на работу Станиславу, оставила сообщение об этом несчастье, надеясь, что он опомнится и вернется.
Через два дня Станислав вернулся домой, помятый, погасший, безвольный, и сказал:
– Я вас не оставлю, она этого не хочет. Ягода слишком порядочная, чтобы пойти на это.
И взялся красить квартиру, как бы доказывая, что все как прежде.
Хелена стиснула зубы, чтобы заняться осиротевшей Иренкой, чтобы погасить свою печаль, которую она в душе поделила поровну между печалью по сестре и ее мужу – и Станиславом, которого Ягода ей отдала.
Если бы… Это «если бы» преследовало Хелену все последующие годы и каждое утро напоминало ей о себе, хоть жизнь и вернулась в свое русло быстрее, чем она могла надеяться. Но это «если бы» чихало на нее в те вечера, когда Станислав улыбался ей, читая газету, или когда они ложились спать, или когда уезжали куда-нибудь.
Если бы… если бы не смерть, такая ненужная, такая ранняя, такая неожиданная, была бы она одинокой матерью, брошенной ради другой женщины. Ее дочь бы росла без отца. Он остался даже не из жалости к ним, остался только потому, что его возлюбленную замучила совесть.
Она не была признательна своему мужу, так как это любовница отодвинула его от себя, и он от безысходности вернулся к ним. И это было страшно.
Для Хелены ее брак уже никогда не будет таким, как прежде. Сара тоже не стала такой, как прежде, вновь стала запинаться на этом поганом «р». Конечно, время лечит раны, однако большая любовь, которой Хелена одаривала Станислава, ушла безвозвратно.
Хелена посвятила себя дому и детям, старалась никогда не припоминать Станиславу о его «ошибке», но рана от обманутого доверия так и не зажила.
Когда оказалось, что Сарин жених провел свой холостяцкий вечер в однокомнатной квартирке ее подруги, она была счастлива, что его человеческие качества вышли на поверхность перед свадьбой. Хелена твердо знала одно: брак священен, и для нее никогда никакие разводы не приемлемы.
Особенно если у нее дочь, которая требует особенной заботы, потому что ее нервная система не выдержала бы этого, и которая готовилась исключительно к роли матери и ни о чем другом разговаривать не желала. Так что, поскольку дочь об этом не будет знать, и вообще никто не будет знать, то Станислава об их разводе уведомить все-таки нужно.
* * *
– Ну, рассказывай, что у вас происходит, – от твердого голоса Идены на сердце у Сары стало тепло. Значит, был во всей вселенной один человек, которому было до нее дело!
– Не знаю, – зашептала она в телефон, – мне как-то не по себе…
– Как? Что ты опять онемела? Что-то с родителями? – забеспокоилась кузина.
– Нет, у них все в порядке… Но Яцек уезжает и…
– Это прекрасно, будет много времени для себя. – Чувствовалось, что на том конце провода Идена вся брызжет энтузиазмом.
– Я не хочу время для себя, – грустно сказала Сара. – Я и так все время одна. Времени для себя хоть отбавляй.
– Ты должна пойти на работу.
Советы Идены были, конечно, очень ценны.
– Ищу, – скупо ответила Сара.
– Не очень хорошо ищешь.
– Возможно, – согласилась Сара и пожалела, что разговаривает с Иденой.
Воцарилось неловкое молчание.
– Знаешь что, а может, ты приедешь на пару дней, когда он уедет? Ведь у вас нет собаки, – рассмеялась Идена, словно ей удался хороший анекдот.
– Нет.
Сердце Сары болезненно сжалось. Даже нет пса, а собачье дерьмо она все равно должна убирать. Такой город. Такая страна. Такой мир.
– Клыска, приезжай. Матеушек так по тебе скучает! – В голосе Идены прозвучала настоящая тоска, а Саре сделалось как-то странно при воспоминании о мальчике. – Представляешь, он уже умеет писать. Написал тебе открытку, только я забываю послать, как раз и возьмешь ее… – Идена помолчала. – Когда он поехал и куда? Ну что, приедешь на выходные?
– Отвечаю на первый вопрос: в понедельник. Отвечаю на второй вопрос: в служебную командировку.
И она усмехнулась про себя.
А почему действительно не съездить к Идене? Возможность, что именно в эти пару дней кто-нибудь позвонит на ее объявление: «Перевожу с венгерского», была маловероятна.
– А ответ на третий вопрос? Сара, не валяй дурака, мы тебя ждем. Матеушек, тетя звонит, иди сюда.
Сара крепче прижала трубку к уху.
– Это я, Матеушек. Тетя, где ты там прячешься?
– Это я, дорогой мой, любимый мальчик. – Сарин голос пробовал ее не слушаться и перейти на высокие ноты, но она не позволила себе этого, только прокашлялась. – Матеушек, я люблю тебя миллион раз!
– А я тебя всегда на один раз больше, и ты меня уже не обгонишь. Мама, я уже все… – Она услышала треск в трубке и далекий крик Идены: – Матеушек, не бросай трубку, я тебя накажу. – И беспечный детский ответ: – Извини, мамочка, я не хотел, больше не буду, – а потом выразительный вопрос: – Ну, когда приедешь? Я приеду за тобой на вокзал, – будто Сара не знала, каким трамваем с вокзала доехать до дома Идены.
– Хорошо, – отозвалась Сара, – приеду к вам на выходные.
– Так сразу бы и ответила, а не морочила мне голову телефонными звонками, – проворчала Идена и шлепнула трубку.
О женщине в кабинете
Психотерапевт Юлиуш Завильский устроился напротив повергнутой в отчаяние семейной пары и молча приглядывался к пациентам. Женщина сидела вполоборота к мужу, обхватив себя руками поперек живота, вся какая-то маленькая, скукоженная, испуганная, но решительная.
Мужчина сидел в небрежной позе нога на ногу, глядя на терапевта с вызовом. Юлиуш знал этот взгляд. Этот взгляд красноречиво свидетельствовал: «Пусть пан видит мою готовность, разумеется, я сделаю все, что потребуется, но из нас двоих я абсолютно здоров, а она, ну что ж, пан сам увидит…»
– Чья это была мысль – прийти ко мне? – доброжелательно спросил Юлиуш.
Какое это счастье, что уже конец недели, после пяти дней работы он чувствовал себя вымотанным.
– Ее, конечно, ее! – вырвалось снисходительно у мужа.
– Моя, – подтвердило несчастье, сидящее рядом с ним, и женщина еще теснее обхватила себя руками.
– Чего вы ждете?
Они посмотрели друг на друга первый раз за длительное время.
– Чего вы от меня ожидаете? – спокойно и доброжелательно уточнил Юлиуш.
– Как это чего? – недоуменно ответил муж вопросом на вопрос и переложил правую ногу на левую.
– Я бы хотела, чтобы пан ему объяснил, что так не делается… – подуло с правой стороны кушетки.
– У жены ко мне претензии, что я… но знаете, это выше моих сил, – вмешался мужской голос.
– Что вы – что?
– Ну знаете, пан доктор…
– Не знаю.
– Он мне изменяет, – заявила женщина и расплакалась.
– Вот видите, какой разговор! – посетовал муж, явно ища у терапевта сочувствия. – С ней вообще нельзя разговаривать.
– Для пани это очень болезненно, как я вижу. – Юлиуш перевел взгляд на женщину. Та в подтверждение лишь кивнула, так как слезы не давали ей говорить.
