Именно тут ей дали квартиру.
И здесь же она познакомилась с Андреем. Произошло это так.
Случилась муторная, очень быстро укусившая морозом, злая зима. До середины ноября все тонуло в тающих бело-сизых соплях, а потом за одну ночь, споро собравшись, как карательные эскадроны, грохнули морозы, превратив в ледники лестницы и надев ледяные чехольчики даже на иглы чугунных заборов. Горожане вроде привыкли к гололеду, карабкаясь по стеночкам, будто паралитики, но к вечеру пошел добрый ласковый снежок и предательски скрыл все накануне замерзшие места.
На одно из таких и попала Юля, пробираясь каменными лабиринтами. Сначала соскользнула правая нога в сапоге, потом левая, затем она с писком хлопнулась на ледовую дорожку, образовавшуюся здесь от гаража, — там всегда мыли автомобили, — и поехала, поехала вниз, царапая ногтями лед под этим невесомым, пушистым снегом. Самым страшным было то, что она ехала к абсолютному обрыву: ледяная дорожка пересекала протоптанную тропинку, а потом обрывалась перед кирпичной стеной дома. Но между обрывом и стеной оказалась еще глубокая ниша — метра два высотой, каменный мешок. Туда летела девушка…
Она даже кричать толком не могла — снежная пыль сразу забилась в легкие. Только, крутясь, извиваясь на ледяной горе, видела краем глаза: по тропинке идет какой-то упитанный парень в лыжной шапочке и пуховичке, с каким-то портфелем. Вот он поднял голову в очках, посмотрел…
В следующую минуту толстяк неуклюже, животом, бросился вперед на наледь. Юля со всего размаху ударилась острыми шпильками сапог ему в бок, протащила полметра, но под тяжестью чужого тела их «паровозик» остановился на самом краю пропасти. А портфель толстяка, вылетев по инерции за край, хрустко ударился о каменную стену да канул вниз.
— Ой… простите… — пробормотала Юля, с трудом поднимаясь.
Она вообще много извинялась. По сравнению с прошлой жизнью. При каждом удобном случае… Парень тоже неуклюже поднялся. У него было полное круглое лицо колобка-«ботаника» и смешные круглые очки. Лыжная шапочка от падения сползла набок, как шляпка гнилого желудя.
— Ваш… портфель… улетел туда! — смущенно проговорила девушка, отряхивая свое стеганое пальтишко, и добавила решительно: — Пойдем! Достанем!
Они спустились вниз, еще глубже, в казематы, к стене дома. Черная плоская сумка валялась на краю подвальной шахты. Толстяк, сопя, взял ее, разорванную сбоку, и… из этого бока жалко вывалилась округлая пластмассовая капля бедной «мышки».
— Ноутбук?! — ахнула Юля.
Парень только убито кивнул. Поправил очки, глянул на нее спокойно и даже добродушно, сказал приятным баритоном — и вроде бы не к месту:
— А меня Андреем зовут…
— Андреем, — эхом отозвалась Юлия, только сейчас понимая, какую цену заплатил этот симпатичный нескладеныш за спасение ее, в общем-то, никчемной жизни.
И решившись, выпалила:
— Ну… пойдем, Андрей, ко мне. Я тут недалеко живу.
— Зачем? — Он снова комично поправил очки, одна дужка которых, видимо, тоже пришла в негодность.
Юлька усмехнулась. Ей, прошедшей и Крым, и рым, два года сидевшей на наркоте, пробовавшей себя даже в роли девушки по вызову, — ей было нечего терять.
— Зачем? Чай пить… Разговоры разговаривать. Пошли!
…Этим вечером она так и не затащила его в постель. Не потому, что не хотела или не могла, — нет. Натренированным женским сознанием, привыкшим четко распознавать малейшие намеки на вторжение в свое личное пространство, она зафиксировала его голодные взгляды, которые он кидал на ее голые ноги и плечи, — дома Юлька ходила в обрезанных по краям лохматых шортах и тельняшке без рукавов. Нет. Не случилось. Они вдвоем осмотрели останки разрушенного прямым попаданием в стену ноутбука, выпили чайничек черного чаю, а потом… Потом говорили. До утра.
Андрей оказался восемнадцатилетним программистом из далекого города Мирного, приехавшим в Новосибирск для участия в региональной олимпиаде по информатике; жил в интернате Академгородка, временно. Впрочем, и в Мирном он жил в интернате — родители его разбились в тундре на рейсовом «Ан-24». Возвращаться ему, кроме интерната, было некуда.
И он остался у Юльки.
Так началась ее новая жизнь. Непохожая на прежнюю. Те кавалеры из прежней жизни часто и длинно сплевывали сквозь зубы, изъяснялись короткими и острыми, как дротики, фразами, носили кожаные куртки или спортивные костюмы, предпочитали водке спирт. Андрей же не пил ничего крепче кефира, в котором, как известно, содержится некий процент алкоголя, одевался в потертый джинсовый костюмчик и черную водолазку, а о шприцах знал только то, что ими делают прививку от гриппа и краснухи. В ночном клубе с ним делать было нечего, но туда Юлька и не стремилась.
В ее жизни появились долгие прогулки по весенним паркам города, сидения на мокрых, едва отошедших от снега скамейках с заботливо постеленным под ягодицы пакетом. И — молчание. С Андреем вовсе необязательно было разговаривать: он и молчал комфортно, помаргивая иногда добрыми глазами под толстыми линзами. Он воспринимал девушку такой, какой она была, а точнее — какой стала: тоже молчаливой, иногда уходящей в себя; не требовал ни соответствия моде, ни следования «понятиям». С ним было проще. И спокойнее.
И только… только изредка странно начинало ныть внизу живота. Нет, не от недостатка, — с ним они спали хорошо, искренне, как котята, прижавшись друг к другу. Юлька сама поразилась: этого не было давно, очень давно. Но однажды, где-то в середине лета, острая боль скрутила ее там, где сходит на нет треугольник волос, и потащила, швыряя об стены, в ванную. Ее вырвало. На розовой глади раковины отпечатались странные потеки, они сползали вниз треугольником, что почему-то показалось ей зловещим. На следующий день она, пропустив две последние пары, побежала к платному гинекологу. Седой дяденька устало осмотрел ее, разъятую в кресле, и сказал, что все в порядке, по внешнему виду, но надо бы, конечно, сдать анализы. Анализы сдала — чисто. Организм молод, хотя и порядком потрепан, но — чист!
А еще через полмесяца острый клинок воткнулся в нее вновь, на лекции. Кое-как выползла из-за парты, добежала до туалета да рухнула в обморок на кафеле. Почему-то последнее, что отпечаталось в мозгу, была латинская буква V — но не багрового, как можно было бы предположить, а ядовито-зеленого цвета. «Скорая» ее откачала быстро, врачи поставили диагноз — тепловой удар. На том все и закончилось.
От Андрея она это скрыла.
Юля уже давно никого не шокировала, по крайней мере специально: то время прошло. Но студенческое, казалось бы, ко всему привыкшее общество СибАГСа — Сибирской Академии госслужбы — она все-таки шокировала. Тут простых девушек не было, бесполезно и искать. Самые крутые самостоятельно подъезжали к входу на звероподобных «крузерах», барышень попроще привозили личные шоферы. И только мелькали у кирпичных, дурновкусовых стен бывшей областной партийной школы разноцветные номера: то с флажком областной Думы; то белые на синем — областное УВД; то какие-то блатные сочетания из трех цифр, неважно каких, главное — чтоб все одинаковые и чтоб в конце обязательно стояло «УХ», с мысленно прибавленным восклицательным знаком. Самые сирые и убогие, не вышедшие породой, довольствовались чужими задастыми «мерседесами», этими жертвенниками продажной любви. И только одна из сотни, если не из тысячи этих дев, внешне мало различимых, покрашенных в блондинистое и обтянувших ягодицы джинсами, добиралась в СибАГС своим ходом.
Юля каждое утро проходила от Шевченковского пешком до этого земного рая. И путь ее занимал всего десять минут: зимой — под мостом, по замерзшим, ледяной ковки, тротуарам; а летом — по шелковистой траве газонов, босиком. И поднималась она по ступеням вуза, попадая под быстрый шрапнельный просвист уничтожающих взглядов: «Оссподя, какая чувырла! Ни прически, ни укладки — так — дешево мелированные волосики; ни тебе геля, ни… ничего такого… Минимум косметики на лице, о румянах и тональном креме эта чувиха даже, наверное, не слышала. Вот дура! Майкой ее давно пора полы мыть — такое уже не носят, да и длина: хоть бы пупок оголила, как любая нормальная девка. Джинсики… Ой, держите меня семеро, девчонки! Разве это джинсы?! Это же срань господня. А что у нее на ногах? Эти сандалеты детские, и пальцы без педикюра. Ну чисто шалава, да и та бедная».
Так говорили те, кто стоял на крыльце, делясь сексуальными впечатлениями от прошедшей ночи: с кем поехали из ночного клуба, куда и сколько Он Ей палок кинул. А Юлия проходила мимо них, демонстративно заткнув уши твердыми комочками: провода тянулись от плеера, где ее вечнолюбимые «Beatles» жарили свою «Let it be». Проходила и шла делать то, за чем явился сюда, наверно, только один процент доблестных и фигуристых студенток СибАГСа, — шла ЗАНИМАТЬСЯ.
