— Посторонись, сиволапый.
И Устин посторонился. Всю жизнь он сторонился. Но, уступая дорогу сегодня, схватился за грудь. Там, под рубахой хрустели бумаги с двуглавым орлом на печатях — свидетельство на новый Богомдарованный прииск по ключу Безымянке, ещё куча разных бумаг, что надавали в управлении горного инженера, и пять рублей — всё, что осталось в наличии после оформления документов на владение прииском.
А вокруг, в рядах чего только нет. Оладьи кипят в масле, румяные, запашистые; груды требухи — горячей, ажно пар идёт; крендели сдобные с маком. Глотает слюну Устин — с самого утра во рту ни росинки — и старается не смотреть на снедь. Одно дело — денег мало осталось, другое — мирские готовили: грех. Но есть хочется. Завернул в чайную. Выбрал столик в углу. Снял котомку. Подозвал полового.
— Кипяточку бы мне.
— Мигом! Какую прикажете заварочку подать? Есть и кирпичный, есть и байховый. Самый наипервейший. Прямо из Кяхты, Сахарку прикажете аль медку?
Сопит Устин. Глаза в стену упёр.
— Кипяточку бы чайничек.
— Мигом. Значит, того, без заварки. Ситный подать али бубликов?
— Харчи-то у меня свои, Мне бы кипяточку…
— Одного-с? Мигом!
И верно, мигом принёс пузатый фарфоровый чайник. Из-под крышки пар валит.
— Две копейки с вас. Премного благодарен. А может, заварочки принести? Душистая, прямо из Кяхты. Не надо. Ну кушайте на здоровьице.
Достал Устин из котомки деревянную чашку, зачерствелый калач. Пьёт. В пот бросило, а в чайнике ещё много кипятку остается.
— Хитро устроено, — бормочет Устин. — Две копейки плати, а выпьешь на грош. Дерут с нашего брата. Хочь бы половину выпить. Все меньше убытка.
Отсырели от пота бумаги за пазухой. Устин их норовит подальше от тела отнять, а они как назло всё к телу да к телу.
— Слава те, господи, бумаги-то выправил. А теперича кого делать? Ишь, какую махину денег-то поистратил! А ежели не верну? Господи!
— Устин? Пра, Устин! Здорово-те будешь, — прямо над ухом раздался звонкий голос, и мужик, в такой же как у Устина холщовой рубахе, в броднях, стриженный под горшок, садится рядом. — Не узнаёшь, што ли?
— Однако видел где-то, а признать не могу.
— Прошлой зимой в извозе встречались на Пришвинском зимовье. Я тебя сразу признал. Земляк! Эй, половой, тащи-ка сюда свежего кипяточку, да заварки душистой, да медку поболе, да крендельков не скупись.
Мужик видно чуть-чуть под хмельком. Глаза сощурены, а лицо лоснится как масленый блин.
— Эх, Устин, счастье-то мне подвалило. Золото я нашёл.
— Ну?
— Пра. Как нашёл, обсказывать долго. Ключ совсем новый. Выправил, как надо, бумаги. Иду по городу и сам себе думаю: а кого дальше-то делать?
Понравился Устину мужик, и судьба у него такая же. И вопросы мучают те же. Подвинулся ближе и спросил полушёпотом:
— Право слово сказал, ну кого?
— Хрестьянину вроде золото несподручно. Ему бы землицы поболе, да коней поисправней десяток.
«Хватило бы и половины», — подумал Устин.
— Пчел колодок с полета,
«Десяток — и то за глаза. Эко гнёт, ненасытный».
А мужик наливает себе густейшего чаю — дух от него такой, что в голове мутится, схлебывает с блюдца и продолжает:
— И шасть — на пути знакомый мужик. То да сё, то да сё. Я ему свои думки, а он мне: «Не горюй. Хошь найду покупателя?». И нашёл. Отвалил мне денег. Сколь ты думаешь?
«По твоей роже видать не менее, как сотни две, а то две с половиной, — прикидывает Устин, а вслух говорит безразлично:
— Откуда мне знать.
— Пять сотенных.
Тут Устин подскочил.
— Ну уж врёшь.
— Как перед богом. Вот они, — и, порывшись за пазухой, вынимает целую кипу денег. Запестрело в глазах Устина. Всем телом подался к рукам мужика. А тот хохочет и прячет деньги обратно за пазуху.
— Вот те пасека, вот и коняки. Сёдни сбруи новые покупаю, бабе обновки.
— М-м-м… дела, — сопит Устин. Зависть, обида наполняют его душу. «Скажи ты, как повезло человеку…»
А мужик вдруг вскакивает с табуретки и машет рукой.
— Господин Бельков! Пожалте к нам, не побрезгуйте. Половой! Тащи-ка стаканчик, да чайник тащи. Этот вроде остыл малость — и Устину на ухо — это тот покупатель и есть. Он денег мне отвалил.
Подошел сухощавый старик. На носу золотое пенсне. Лицо сморщенное, как брюква дряблая. Сел напротив Устина. А у того перед глазами кони вороные стоят, пасека: у омшаника, под черемухой груды янтарных пахучих сот и над ними, тучами, его, Устиновы, пчёлы.
Как это получилось, Устин плохо помнит, но как-то он сумел намекнуть, что тоже нашёл золото и выправил бумаги с орлом. Намекнул и замер. Бельков в ответ ни полслова. Пьёт чай. «Аль не понял? Аль ему приисков боле не надо?»— и Устин снова пытает счастье:
— Я бы того… Продал бумаги не то…
Бельков молчит, смотрит на Устина белесыми стариковскими глазами, словно хочет сказать: «Ну чего ты вяжешься со своими бумагами».
— И… не дорого бы взял, — напирает Устин.
— Мне, собственно, приисков больше не надо. Я накупил столько, что дай бог освоить.
— Уважьте Устина, — просит счастливый мужик.
— Уважьте, — повторяет Устин, — Век буду бога за вас молить.
— Нет, нет. Мне приисков больше не надо. Впрочем, если недорого, пожалуй, возьму. Хочешь триста рублей?
— Триста? — сопит, досадует. — Прибавьте, господин хороший. Ему небось пятьсот, а мне всего триста.
— Ишь ты, хитрюга. А говорил — возьму недорого… Ну бог с тобой. Так и быть, ему пятьсот и тебе — пятьсот. По рукам?
Устин размахнулся, чтобы ударить по ладони Белькова, но рука так и повисла в воздухе. «Прибавил… Тут, одначе, ещё можно торг держать…» — опустил руку…
— Прииск шибко хороший.
И если б упёрся Бельков, Устин ударил бы до рукам, но старик помялся, поёжился, поругался и добавил полсотни.
И опять у Устина сомненье: «Видать по всему прииск дорого стоит?» Снова задержал руку.
— Маловато вроде.
— Шестьсот.
Тут Устина пот прошиб. Никогда, даже в самую жаркую погоду, ведя борозду или кося литовкой перестоялую траву, ой так не потел, Портянки в броднях и те взмокли.
— Прииск-то шибко хороший.
— Да ты что? Говорил — недорого, а сам — ломишь, — сердился Бельков. — Шестьсот пятьдесят, дураку, предлагаю, а он морду воротит. Да ты знаешь, что такое шестьсот пятьдесят?
— Шибко хороший прииск.
— Шестьсот пятьдесят и ни копейки тебе не прибавлю. Подохни со своими бумагами.
Перед глазами Устина плавали разноцветные круги, и лицо Белькова то растворялось в тумане, то вроде кривилось. Рядом кривилось лицо счастливого мужика, сейчас напряжённое и немного испуганное. Вспомнил Устин контору на прииске Ваницкого, сердитого управляющего и испуганного приказчика, принесшего в кабинет управителя его, Устиновы, деньги и золото… «Вон где я его видел…»— и откинувшись к стене, выдавил так, будто на него бревно навалили:
— Погодю продавать.
— Это как «погодю»! — взъярился Бельков. — Ну хочешь семьсот?
— Погодю, — и вгляделся в Белькова. «Никак тебя и самого подослали. Не иначе! Видать, прииск дороже стоит».
И денег жалко, ещё не полученных, и продешевить страх берёт.
— Погодю! — собрав котомку, вышел из чайной.
Долго толкался на базаре без цели. Приглядывался к ходкам: надо везти отводчика приисков в Рогачёво. Ходки хорошие, легкие, на железном ходу, дрожжины приятно пружинят под рукой, но цены на них несуразные. На упрёки лавочники только разводили руками: война. Сегодня сто, а завтра, глядишь, сто десять.
Устин перестал приценяться. Куда там, если в кармане всего, пять рублей. Но нужен ходок. Отводчик наотрез отказался ехать верхом.
И вдруг кто-то взял Устина под локоть, а возле самого уха прозвучал, стариковский вкрадчивый тенорок:
— Этот берите, Устин Силантьевич. Этот. Не ходок, а пушинка: сам катится. Для вас — семьдесят пять. Сбруйку? Пожалуйте.
И снова цена чуть не вдвое ниже базарной.
— Может зайдёте чайку откушать? Чай — добрейший, беспошлинный, — продолжал купец с окладистой бородой, с золотой цепочкой поверх суконного жилета. — О деньгах бросьте и говорить, Устин Силантьевич. Какие там деньги? Сынок мой, Сысой Пантелеймонович, сам к вам зайдет в Рогачёво и получит, когда будете при деньгах. Откуда я знаю вас? Кхе, кхе… Хороший купец настоящего покупателя за сто вёрст видит. Кхе, кхе… Возьмите ещё перинку пуховую. Господин отводчик любит, чтоб мягко было. Но и вы уж того… Не обходите впредь мою лавчонку. Товар вам понадобится — милости просим. Струмент для вашего прииска — мигом найду. В городе не будет, так Пантелеймон Назарыч для вас из-под земли достанет.
— Чудеса! Прямо как во сне, — удивлялся Устин, запрягая лошадей в новый тарантас.
…Аркадий Илларионович заканчивал инструктаж управляющих, специально вызванных в город с рудников и приисков.
