Все опрошенные респонденты соответствующего возраста были членами Гитлерюгенд (Hitlerjugend) или Союза германских девушек (Bund Deutscher Mädel). «Кто вступал в Гитлерюгенд, вступал в мир, где слова чужих больше значили, чем собственных родителей»[162]. Действительно, при объявлении ребенком желания вступить в эту организацию (до распоряжения 25 марта 1939 г. об обязательном членстве[163]) иногда происходили если не конфликты, то трения с родителями, — факт, отмеченный во многих исследованиях по молодежной политике национал-социалистов и обычно выделяемый исследователями как свидетельство направленного воздействия нацистов на гегемонию семьи в вопросах воспитания детей[164]. Что было их основной причиной — детско-юношеский максимализм или действительно в определенной степени поощрявшийся нацистами конфликт «отцов и детей», а, может быть, элементарные материальные соображения, поскольку форма и необходимые аксессуары стоили около 100 рейхсмарок[165] — сказать сложно. Родители не высказывали в этих случаях открыто неодобрения идеологии национал-социализма и в конечном счете ни один из них не настоял на отказе от вступления. В дальнейшем конфликты возникали у девочек-подростков, когда требовалось разрешение отца и матери на несколько ночевок вне дома[166], и их подоплека была далека от противостояния идеологии национал-социализма.
Следует упомянуть, что по материалам воспоминаний и интервью, после торжественного весеннего приема в Гитлерюгенд ни один из родителей мальчиков не препятствовал «службе» своего сына и не имел ничего против выездов в летние лагеря, не проявляя при этом и особого интереса к сути того, чем занимались их сыновья в молодежных организациях[167]. Их уставные цели находились в полном соответствии с иерархическим воспитанием в патриархальной семье: послушание, верность, дисциплина, работоспособность. Однако и «побег» из родительского дома, и полная приключений жизнь в противоположность скучной повседневности между домашними заданиями и помощью по дому, — все это в действительности было строго регламентировано и распланировано сверху, проникнуто идеологией и воспитательными методиками национал-социализма.
Родителям не возбранялось посетить своих детей в летнем лагере с разрешения его руководства. Состоятельные и, видимо, не такие равнодушные родители могли даже устроить пикник для всех одноклассников[168]. Такие праздники запоминались и скрашивали спартанские условия существования. Однако и в этом случае приехавшие родители не могли оказать никакого влияния на воспитательные моменты лагерной жизни, которая определялась исключительно руководителями Гитлерюгенд. После подобных «выездов на природу» в школе обычно устраивались «родительские вечера», где школьники показывали свои рисунки, поделки, фотографии из лагеря и сочинения о проведенном времени. Все это вызывало у большей части родителей признание, если не умиление[169].
О расово-политическом воспитании как абсолютном приоритете и о военизированном характере всех форм молодежной активности задумывались лишь немногие родители, но даже они шли на компромиссы. Отец одной из девочек, бывший член СДПГ, давая свое вынужденное согласие на вступление дочери в БДМ, посоветовал ей при нацистских клятвах держать большой палец правой руки книзу. Тогда вся «нечисть» должна была пройти через него в землю и не запятнать ее[170]. В других источниках не встречаются столь же оригинальные способы для облегчения своей совести.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
За душу и совесть ребенка боролись теперь в основном унифицированная нацистами школа и Гитлерюгенд/БДМ. В этой борьбе проигрывала школа. Показательно служебное письмо руководителя школьного отдела при оберпрезиденте провинции Бранденбург и Берлина Цандера директорам всех государственных и частных старших школ региона от 19 февраля 1934 г. Цандер разъясняет свой же циркуляр ноября 1933 г. об экзаменах, который вызвал «опасения применения необоснованной жесткости в оценках на пасхальных экзаменах 1934 г. […]». И далее он приказывает: «При оценке личности школьника и вопроса зрелости необходимо особо рассматривать, является ли он членом СА, СС или Гитлерюгенда. Его участие в этих организациях, частота службы и длительность членства должны быть соответственно учтены. То же относится к женской молодежи и ее членству в БДМ»[171]. Даже до распоряжения об обязательном вступлении в Гитлерюгенд/БДМ возможность обучения в старшей школе негласно зависела от участия в одной из национал-социалистических организаций и это должны были учитывать родители, имевшие планы на образование и будущее своих детей. Эрих Кабелитц вспоминает, что в 1935 г. его друг смог поступить в старшую школу, только указав на свое членство …в добровольной пожарной дружине. Отец Эриха, услышав об этом, приказал своему сыну немедленно вступить в Гитлерюгенд, что тот и сделал[172].
Как ни странно, притязания Гитлерюгенд на тотальное господство над умами и временем молодежи создавали для некоторых новые возможности противостояния традиционной системе воспитания. В воспоминаниях неоднократно встречаются пассажи о том, что собрания этих организаций приводились учениками в оправдание несделанных уроков[173] — учителя по большей части вынуждены были соглашаться. Действительно, как можно было выполнить задания, если в субботу у мальчиков проходил пеший марш в окрестностях Берлина, а ночью они пели боевые песни у костра[174]. Девочкам тоже больше всего нравились «воскресные поездки с пешими прогулками, спорт, палатки, лагерные костры и ночевки в молодежных отелях»[175], т. е. то, что вырывало их из привычного круга опеки и контроля со стороны семьи. Но справедливости ради следует отметить, что подобные мероприятия проходили даже в теплое время года далеко не каждую неделю и по результатам опросов, проведенных в процессе подготовки работы, нельзя говорить об абсолютном дефиците свободного времени для общесемейного досуга. Напротив, респонденты подчеркивают, что ни о каких конфликтах с родителями, тем более на почве времяпровождения в молодежных организациях и речи не было, родители могли не пустить ребенка на какое-либо собрание и никаких последствий это обычно не имело[176].
Не могли берлинские семьи абстрагироваться и от внешнеполитических событий, тем более, что в столице эта сторона жизни выступала наиболее наглядно и остаться в неведении было практически невозможно, хотя политика, конечно, не стояла на первом месте заботах и приоритетах общесемейной повседневности. Из общей ленты происходившего можно выделить несколько моментов, оставшихся в памяти очевидцев.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Аншлюс Австрии в столице рейха был встречен как единый народный праздник. Можно с известной долей уверенности утверждать, что на этот акт мирного «национального воссоединения» положительно отреагировало огромное большинство населения. «И мой учитель, и его мать замерли перед черным корпусом радиоприемника с поднятой правой рукой [нацистское приветствие — Т.Т.]. Когда я поехала на велосипеде обратно в Далем [район вилл на западе Берлина — Т.Т.], то из окон каждого второго дома вырывались звуки радио, которые передавали ликование при вступлении Гитлера в Вену. Только после краткой французской кампании два года спустя немцы так единодушно поддерживали свое правительство, как после вступления в Австрию»[177].
