Но в остальном все оставалось по-старому и счастливые невесты в длинных белых платьях со шлейфами и букетами в руках рядом с гордыми женихами в смокингах и фраках с белыми галстуками-бабочками, обязательными цветком в петлице, белым платком в кармане и белыми перчатками в окружении родственников продолжают улыбаться со страниц семейных альбомов. В соответствии со старыми традициями отмечались и помолвка, когда родители знакомились с родственниками избранника или избранницы своего сына или дочери, а также давали с обеих сторон согласие на брак, и девичники-мальчишники накануне свадьбы, после свадебной церемонии молодые этого круга могли отправиться в путешествие, иногда даже на подаренной родителями машине[193].
Лишь в одном случае респондентка вспомнила, что она видела накануне войны «новую свадьбу» в лесу, жених был в форме СС, невеста в белом простом платье с венком из цветов на голове, проводил эту церемонию какой-то эсэсовский чин, «но все они явно плохо знали, что им надо делать»[194]. На аналогичной свадьбе в числе поющих в хоре девушек присутствовала и Мелита Машманн: «На поляне стоял алтарь, на котором горел огонь. Две женщины в длинных белых одеждах несли чаши с хлебом и фруктами. […] Жених и невеста перед алтарем с гордо поднятыми головами обменивались цитатами из „Эдды“: „Ты, о прекраснейшая из женщин…“ Прекраснейшая из женщин была маленькой, толстой и имела устрашающе черные глаза. Для меня и моих подружек эта свадьба позже стала любимым поводом для смеха»[195].
Вопросы о праздновании в семье дня рождения фюрера 20 апреля, годовщины «пивного путча» 9 ноября, прихода Гитлера к власти 30 января вызывают или недоумение, или — чаще — улыбку. Многие лишь с усилием смогли вспомнить значение той или иной даты, у большинства они вызывали в памяти опять-таки комичные ситуации или элементы «сопротивления». Так, в дни государственных праздников каждому дому или квартире полагалось вывешивать нацистский флаг со свастикой. По домам ходили проверяющие из числа низовых функционеров НСДАП. Уже упоминавшаяся семья критически настроенного беспартийного судьи по гражданским делам района Шарлоттенбург этого не делала. Судья объявлялся дочерьми пребывающим в отъезде, мать тоже «уезжала» в этот день к родным и из совершеннолетних членов семьи предъявлялась 80-летняя бабушка, которая плохо слышала[196].
В другой семье, в которой ее глава тоже долго не был членом партии, дома имелся малюсенький флажок, который лишь чуть-чуть высовывался из окна рядом со свешивавшимися до нижнего этажа флагами соседей, отчего детям было стыдно за отца[197] — вот так и возникали семейные противоречия, конфликт поколений. Но можно ли полностью полагаться на подобные свидетельства? С одной стороны, ничто не говорит о том, что партийно-государственные ритуалы смогли завоевать подлинное признание в домашней, частной жизни. Но с другой стороны, в этом случае скорее всего проявляется и современная негативная оценка национал-социализма, память начинает действовать избирательно. В любом случае пассивность семьи с избытком восполнялась в школе[198], на рабочем месте, в средствах массовой информации, церемониалах общественных организаций, «исправлявших» досадный индивидуализм семейной жизни.
В семье главным праздником оставалось Рождество[199]. Оно отмечалось в полном соответствии с традициями, воспоминания о каких-то ограничениях в посещении церкви, изменениях в домашних ритуалах, внедрении нового солярного цикла и праздников солнцестояния и т. п. в интервью отсутствуют. Несмотря на отдельные попытки использовать «домашнюю» суть Рождества в своих интересах[200], национал-социализм, по-видимому, так и не отважился на серьезную интервенцию в этот сакральный праздник мира и семьи. Следует напомнить, что в использованных материалах нет воспоминаний семей активных функционеров НСДАП, среди которых, возможно, дело обстояло по-другому. На Рождество обычно собирались родственники, навещали старшее поколение, особенно старались создать у детей праздничное настроение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А дети ждали не только лакомств и каникул. Конечно же, на Рождество, как и в день рождения, им дарили подарки, прежде всего новые игрушки. Так было всегда и дети радовались в ожидании новых плюшевых друзей, солдатиков, кукол, машинок и многого другого, что так ценно для малышей, что составляет их особый мир, отличный от мира взрослых. Тем более, что в 30-е годы игрушки были довольно редким, дорогим и таким желанным подарком — каково же было разочарование, когда любимая бабушка, приехав навестить внучку на Рождество, вместо куклы преподнесла ей платье с кружевами, тут же спрятанное матерью до «особых случаев»[201]. Но для подростков все обстояло по-другому. На Рождество 1937 г. мать исполнила «совершенно особенное желание» 16-летней Лизы Штиммельмаер: подарила ей туфли на высоком каблуке, самые дорогие в соседней обувной лавке. Девушка была совершенно счастлива![202]
Уже в раннем возрасте детские игры и игрушки оказывают на ребенка развивающее и воспитательное воздействие, формируя его пристрастия и черты характера, волшебным образом вводя во взрослый мир. Поэтому следует ожидать, что национал-социализм не мог оставить без внимания и эту сферу влияния на человеческую личность, должен был попытаться направить социализацию ребенка в необходимом для государства направлении. В каждой игрушке «заложена прежде всего большая ответственность и одновременно большая задача», «игрушка — это средство воспитания», писали нацистские педагоги[203]. И в соответствии с этим выдавали родителям рекомендации по подбору игрушек, среди которых можно выделить несколько основных приоритетов:
— усилить функцию полового разделения игрушек; девочкам предлагалось дарить кукол, коляски, игрушечные стиральные и швейные машинки, утюжки, кукольную одежду, домики, наборы для шитья и вязания и т. п.; мальчики же с детства должны были играть в войну с солдатиками, танками, пистолетами, барабанами, пушками, крепостями, железными дорогами; общими игрушками могли быть мячи, кольцеброс, куклы для кукольного театра, мягкие игрушки (для мальчиков — в ограниченном количестве);
— следовало покупать игрушки недорогие, из натуральных материалов: дерева, железа, тканей, природного цвета, не стремиться приобрести последние «новинки техники», но ориентироваться на вид старых самодельных игрушек, которые являются образцом «народного искусства и имеют поэтому магическую силу народной души», вообще следовало искать, всемерно беречь сохранившиеся старые игрушки и передавать их детям, приучая их к бережливости и осторожному обращению с ними;
— игрушки должны быть простыми и естественными, копировать мир крестьянского двора, животных, определенных областей городской жизни (полицейские и пожарные машины — уменьшенные копии настоящих и т. п.), а не придуманными, уводящими ребенка в опасный мир «бесплодных фантазий», предназначенными «для витрины, а не для ребенка» — к ним относятся, например, «слишком худые, болезненного вида куклы без жизненной силы, фигурки со сладенькими кукольными личиками, ангелочки всех видов в белых лакированных платьицах, детишки с цветочками в руках, гномики с фонариками и др.»;
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— наибольшую ценность представляют игрушки, сделанные своими руками, лучше вместе со взрослыми, например, зимой, которая является «временем мастерить игрушки», из подручных материалов. В пример приводится модель танка, которую мальчик склеил из бумаги в летнем лагере Гитлерюгенд, а заботливый отец скопировал зимой уже из дерева, снабдил мотором и теперь оба счастливы, запуская танк на полу в детской[204].
