— Последнее время она очень переменилась, продолжал Яхмос. — При малейшем шорохе вздрагивает. Плохо ест. Ходит так, будто опасается собственной тени. Ты, наверное, тоже заметила это, Ренисенб?
— Да, конечно, мы все заметили.
— Я спросил ее, не больна ли она, не послать ли за лекарем, но она ответила, что не нужно, она совершенно здорова.
— Я знаю.
— Значит, ты тоже ее спрашивала? И она ничего тебе не сказала? Совсем ничего? — обеспокоенно допытывался он.
Ренисенб понимала озабоченность брата, но ничем не могла ему помочь.
— Она упорно твердит, что совершенно здорова.
— И плохо спит по ночам, — пробормотал Яхмос, — кричит во сне. Может, ее что-то мучает, о чем мы и не догадываемся?
Ренисенб покачала головой.
— По-моему, нет. Дети здоровы. В доме ничего не произошло, кроме, конечно, смерти Нофрет, но вряд ли Сатипи будет горевать по этому поводу, — сухо заключила она.
— Да, конечно, — чуть улыбнулся Яхмос. — Скорее, наоборот. Кроме того, это началось не после смерти Нофрет, а до нее.
Сказал он это не совсем уверенно, и Ренисенб быстро взглянула на него. Тогда Яхмос тихо, но настойчиво повторил:
— До смерти Нофрет. Тебе не кажется?
— Я заметила это только после ее смерти, — задумчиво ответила Ренисенб.
— И Сатипи тебе ничего не говорила? Ты твердо помнишь?
Ренисенб опять покачала головой.
— Знаешь, Яхмос, по-моему, Сатипи и вправду нездорова. Мне кажется, она чего-то боится.
— Боится? — не сумел сдержать удивления Яхмос. А чего ей бояться? Кого? Сатипи всегда была храброй, как лев.
— Я знаю, — беспомощно призналась Ренисенб. — Мы все так считали. Но люди, как ни странно, меняются.
— Как, по-твоему, может, Кайт что-нибудь известно? Не говорила ли Сатипи с ней?
— Разумеется, Сатипи скорей бы сказала ей, чем мне, но, по-моему, такого разговора между ними не было. Нет, не было, я уверена.
— А что думает Кайт?
— Кайт? Кайт никогда ни о чем не думает. Зато Кайт, вспомнила Ренисенб, воспользовавшись необычной кротостью Сатипи, забрала себе и своим детям лучшие из вновь вытканных полотнищ льна, на что никогда бы не решилась, будь Сатипи в себе. Стены дома рухнули бы от ее крика! То, что Сатипи безропотно стерпела это, по правде говоря, просто потрясло Ренисенб.
— Ты говорил с Изой? — спросила Ренисенб. — Наша бабушка очень хорошо разбирается в женщинах и в их настроении.
— Иза посоветовала мне вознести хвалу богам за эту перемену, только и всего, — с досадой ответил Яхмос. — Можешь не надеяться, сказала она, что Сатипи долго будет пребывать в таком благодушном настроении.
— А Хенет ты спрашивал? — не сразу решилась подать ему эту мысль Ренисенб.
— Хенет? — нахмурился Яхмос. — Нет. Я не рискнул бы говорить с Хенет о таких вещах. Она и так многое себе позволяет. Отец чересчур к ней снисходителен.
— Я знаю. Она ужасно всем надоела. Тем не менее… — не сразу нашлась Ренисенб, — Хенет обычно все обо всех знает.
— Может, ты спросишь у нее, Ренисенб? — задумался Яхмос. — А потом передашь мне ее ответ?
— Пожалуйста.
Улучив минуту, когда они с Хенет оказались наедине, направляясь к навесу, под которым женщины ткали полотно, Ренисенб попробовала поговорить с ней о Сатипи. И была крайне удивлена, заметив, что этот вопрос встревожил Хенет. От ее обычного желания посплетничать и следа не осталось.
Она дотронулась до висящего у нее на шее амулета и оглянулась.
— Меня это не касается… Мне некогда замечать, кто и как себя ведет. Это не мое дело. Я не хочу быть причастной к чужой беде.
— К беде? К какой беде?
Хенет бросила на нее быстрый взгляд.
— Надеюсь, ни к какой. Нас это, во всяком случае, не касается. Нам с тобой, Ренисенб, не в чем себя упрекнуть. Это-то меня и утешает.
— Ты хочешь сказать, что Сатипи… О чем ты говоришь?
— Ни о чем. И, пожалуйста, Ренисенб, не пытайся у меня что-то выведать. Я в этом доме почти на положении служанки, и мне не пристало высказывать свое мнение о том, к чему я не имею никакого отношения. Если хочешь знать, то я считаю, что перемена эта нам на благо и, если все так и останется, значит, нам везет. А теперь, Ренисенб, мне некогда, я должна присмотреть, чтобы на полотне была поставлена правильная метка. Эти беспечные служанки только болтают и смеются, вместо того чтобы работать как следует.
И она стремглав бросилась под навес, а Ренисенб медленно двинулась обратно к дому. Она незамеченной вошла в покои Сатипи, и та с воплем вскочила с места, когда Ренисенб тронула ее за плечо.
— О, как ты меня напугала! Я думала…
— Сатипи, — обратилась к ней Ренисенб, — что случилось? Может, ты скажешь мне? Яхмос беспокоится о тебе и…
Сатипи прижала пальцы к губам. А потом, заикаясь и испуганно расширив глаза, прошептала:
— Яхмос? А что… Что он сказал?
— Он обеспокоен. Ты кричишь во сне…
— Ренисенб! — схватила ее за руку Сатипи. — Я кричала… Что я кричала?
Ее глаза, казалось, от страха вот-вот вылезут из орбит.
— Яхмос считает… Что он тебе сказал?
— Мы оба считаем, что ты либо нездорова, либо чем-то расстроена.
— Расстроена? — еле слышно повторила Сатипи с какой-то странной интонацией.
— Ты в самом деле чем-то расстроена, Сатипи?
— Может быть… Не знаю. Дело не в этом.
— Я знаю. Ты чего-то боишься, верно?
Взгляд Сатипи стал холодно-неприязненным.
— К чему ты это говоришь? Почему я должна чего-то бояться? Что может меня пугать?
— Не знаю, — ответила Ренисенб. — Но ведь это так, правда?
Сделав над собой усилие, Сатипи обрела прежнюю заносчивость.
— Я никого и ничего не боюсь! — вскинув голову, заявила она. — Как ты смеешь строить такие предположения, Ренисенб! И я не потерплю, чтобы вы с Яхмосом вели обо мне разговоры. Яхмос и я, мы хорошо понимаем друг друга. — Она помолчала, а потом резко заключила:
— Нофрет умерла — и тем лучше, — вот что я тебе скажу. Можешь передать это всем, кто спрашивает, что я думаю по этому поводу!
— Нофрет? — удивленно переспросила Ренисенб. Сатипи пришла в ярость — такой она часто была прежде.
— Нофрет, Нофрет, Нофрет! Меня тошнит от этого имени! Слава богам, больше не придется слышать его в нашем доме!
Ее голос поднялся до самых высоких нот, как бывало раньше, но как только в комнате появился Яхмос, она сразу сникла.
— Замолчи, Сатипи, — сурово приказал он. — Если тебя услышит отец, опять будут неприятности. Почему ты так глупо ведешь себя?
Еще больше, чем суровый и недовольный тон Яхмоса, удивило Ренисенб поведение Сатипи.
— Прости меня, Яхмос… — кротко пролепетала она. — Я не подумала…
— Впредь будь более осмотрительной! Вы с Кайт и так достаточно натворили глупостей. Чувства меры нет у вас, женщин!
— Прости… — снова пролепетала Сатипи.
Решительным шагом, словно удачная попытка хоть раз в жизни утвердить свою власть пошла ему на пользу, Яхмос вышел из покоев.
Ренисенб решила побывать у старой Изы. Может, бабушка, подумалось ей, посоветует что-нибудь разумное.
Однако Иза, которая со вкусом расправлялась с огромной кистью винограда, отнеслась к этому вопросу крайне несерьезно.
— Сатипи? К чему вся эта шумиха вокруг Сатипи? Вам что, так нравилось, когда она вас поносила и всеми помыкала в доме, что вы враз растерялись, как только она стала вести себя примерно? — И, выплюнув виноградные косточки, добавила:
— Во всяком случае, долго это не протянется, если, конечно, Яхмос не примет мер.
— Яхмос?
— Да. Надеюсь, Яхмос наконец пришел в себя и как следует поколотил Сатипи. Ей это и требовалось — она из тех женщин, которым по душе хорошая трепка. Яхмос, кроткий и не помнящий зла, должно быть, был для нее немалым испытанием.
— У Яхмоса золотое сердце, — возмутилась Ренисенб. — Он добрый и нежный, как женщина, если женщины вообще способны быть нежными, словно сомневаясь, добавила она.
— Хоть и несколько запоздалая, но верная мысль, внучка, — усмехнулась Иза. — Нет, никакой нежности в женщинах нет, а если есть, то помоги им, Исида! И очень немногие женщины хотели бы иметь доброго и нежного мужа. Им скорее нужен красивый и буйный грубиян, вроде Себека. Такой им больше по душе. Или смышленый молодой человек, вроде Камени, а, Ренисенб? Такой не даст собой командовать. И любовные песни он недурно распевает, а? Хи-хи-хи.
Щеки у Ренисенб зарделись.
— Не понимаю, о чем ты, — с достоинством заявила она.
— Вы думаете, старая Иза ни о чем не догадывается. Догадываюсь! — Она подслеповато всматривалась в Ренисенб. — Догадываюсь раньше тебя, дитя мое. Не сердись. Так устроена жизнь, Ренисенб. Хей был тебе славным братом, но он уплыл в своей лодке к тем, кому приносят жертвы. Сестра найдет себе нового брата, который будет пронзать рыбу копьем в нашей реке Ниле — не берусь утверждать, что Камени для этого очень подходит. Его больше привлекают тростниковая палочка и свиток папируса, хотя он и хорош собой и умеет петь любовные песни. Но при всех его достоинствах я не думаю, что он тебе пара. Мы ничего о нем не знаем, кроме того, что он явился из Северных Земель. Имхотепу он по душе, но это ничего не значит, ибо я всегда считала Имхотепа дураком. Лестью его можно в два счета обвести вокруг пальца. Посмотри на Хенет!
