НАСМЕШКА. Такой вид остроумия бьет не особенно выбирая средства:
Vers sur le régiment des Gardes françaisesqui ont arrêté le PrétendantCet essaim de héros qui sert si bien son roiA Malplaquet, Ettingen, Fontenoy,Couvert d’une égale gloire,Des Grades en un mot, le brave régiment
Vient, dit-on, d’arrêter le Prétendant.Il a pris un Anglais; O Dieu! quelle victoire!Muse, grave bien vite au Temple de mémoireCe rarе événement.Va, Déesse aux cent voix,Va l’apprendre à la terre;Car c’est le seul AngloisQu’il a pris dans la querre[122].
Стихотворение к полку королевской гвардии,который арестовал ПретендентаТолпа героев, которые так доблестно служили своему королю,При Мальплаке, Эттингене, Фонтенойе,Увенчанные заслуженной славой,По одному слову, храбрый полк гвардейцев,Говорят, только что схватил Претендента.Они схватили англичанина! О Боже! Какая победа!Скорее, Муза, сделай в храме Памяти записьОб этом исключительном событии.Скорее, богиня с тысячью голосов,Расскажи об этом по всей земле,Ведь это единственный англичанин,Которого они взяли в плен на войне.
ШУТКИ. Хотя два предыдущих примера были рассчитаны на довольно образованное общество, постоянные каламбуры о Пуассон, девичьей фамилии Помпадур, были доступны каждому:
Jadis c’était VersaillesQui donnait le bon goût;Aujourd’hui la cаnailleRègne, tient le haut bout;Si la Cour se ravalle,Pourquoi s’étonne-t-on?N’est-ce pas de la HalleQue nous vient le poisson?[123]
Раньше ВерсальЗадавал хороший вкус;Но сегодня простолюдинкаЦарствует и помыкает.Если двор сам себя позорит,Чему мы удивляемся?Разве не с РынковМы получили нашу рыбу?
КОРОТКИЕ ОСТРОТЫ. Самые простые стихи использовали всем понятные мотивы, вроде измены мужу, чтобы донести мысль о королевском злоупотреблении властью. Вот это четверостишие можно было петь или читать от лица мужа Помпадур:
Маркиз д’ЭтиольDe par le roi je suis cocu.Peut-on résister à son maître?Tel seigneur en rira peut-êtreQui le sera par le premier venu[124].
По приказу короля я стал рогоносцем.Как можно спорить со своим повелителем?Некоторые вельможи могут смеяться над этим,Но им наставит рога первый встречный.
ИЗВЕСТНЫЕ БАЛЛАДЫ. Всем известные мелодии позволяли более эффектно комментировать текущие события. Поскольку их распространяли уличные певцы, особенно на Новом мосту, который служил нервным центром в сети информации, такие песни часто называли «pont-neufs». Самая известная из этого жанра песня «Бириби» несла в себе протест против мирного договора и налога «vingtième»:
Sur le publication de la paix qui se fera le 12 février 1749.Sur l’air de «Biribi»C’est donc enfin pour mercrediQu’avec belle apparenceOn confirmera dans ParisLa paix et l’indigence,
Machault ne voulant point, dit-on,La faridondaine, la faridondonOter les impots qu’il a misBiribiA la façon de Barbari, mon ami[125].
На опубликование мирного договора,который будет заключен 12 февраля 1749 года.На мелодию «Бириби»Наконец-то в средуС большим шумомМир и бедностьБудут приняты Парижем.Машоль не хочет, говорят,Ла фаридонден, ла фаридондон,Отменять налоги, которые ввел,Бириби,Подобно Барбари, мой друг.
ПАРОДИЙНЫЕ ПЛАКАТЫ. Это стихотворение соседствовало с настоящими объявлениями, развешиваемыми на углах улиц и общественных зданиях. Его мог оценить любой прохожий:
Affiche au sujet du PrétendantFrançais, rougissez tous, quel l’Ecosse frémisse,Georges d’Hanovre a pris le roi à son service,Et Louis devenu de l’Electeur exempt,Surprend, arrête, outrage indignementUn Hannibal nouveau, d’Albion le vrai maîtreEt qui de l’univers mériterait de l’être[126].
Плакат по поводу ПретендентаКраснейте, французы, ведь Шотландия содрогается,Георг Ганноверский заставил короля служить себе,И Людовик, став полицейским для Курфюрста,Схватил, арестовал, бесчестно предалНового Ганнибала, настоящего правителя Альбиона,Который заслужил быть (правителем) всей вселенной.
ПАРОДИЙНЫЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ПЕСНИ (Noëls). Они тоже выигрывали за счет общеизвестной мелодии:
Sur le noël «Où est-il ce petit nouveau-né?»Le roi sera bientot lasDe sa sotte pécore.L’ennui jusques dans ses brasLe suit et le dévore;Quoi, dit-il, toujours des opérasEn verrons-nous encore?[127]
На мотив рождественской песни«Где же этот маленький новорожденный?»Король скоро устанетОт своей глупой гусыни.Даже в ее объятьях скукаПреследует его, поглощает его;Что? – говорит он. – Опять оперы,Сколько же можно?
ГНЕВНЫЕ ТИРАДЫ. Наиболее злые стихотворения были наполнены таким гневом и враждебностью, что некоторые собиратели не хотели копировать их в свои «chansonniers». Составитель «Сhansinnier Clairambault» отметил в томе за 1749 год: «В феврале того же года (1749), после ареста принца Эдуарда, в Париже появилось стихотворение, направленное против короля. Это произведение начиналось словами “Тиран, виновный в инцесте”. Я нашел его таким злобным, что я не хочу записывать (в “chansonnier”)»[128]. Но собиратели с более крепкими нервами включили это стихотворение в свой арсенал:
Incestueux tyran, traître inhumain faussaire,Oses-tu t’arroger le nom de Bien-aimé?L’exil er la prison seront donc le salaireD’un digne fils de roi, d’un prince infortuné;Georges, dis-tu, t’oblige à refuser l’asileAu vaillant Edouard. S’il t’avait demandé,Roi sans religion, de ta putain l’exil,Réponds-moi, malheureux, l’aurais-tu accordé?
Achève ton ouvrage, ajoute crime au crime,Dans ton superbe Louvre, élève un échafaud,Immole, tu le peux, l’innocente victimeEt sois, monstre d’horreur, toi-même le bourreau[129].
Тиран, виновный в инцесте, бесчеловечный предатель,мошенник [фальшивомонетчик],Как смеешь ты называть себя Возлюбленным?Изгнание и тюрьма служат наградойДостойному сыну короля, несчастному принцу.Ты говоришь, что Георг велит тебе отказать в убежищеДоблестному Эдуарду. Если бы он попросил тебя,О, король без веры, изгнать твою шлюху,Скажи мне, негодяй, согласился бы ты?Закончи свою работу, громозди преступление на преступление,Сооруди эшафот в твоем высоком Лувре,Убей невинную жертву, ты способен на это,И, ужасное чудовище, сам будь ей палачом.
Маркиз д’Аржансон тоже счел это стихотворение слишком резким: «Оно внушает ужас»[130]. Несколькими неделями ранее, 3 января 1749 года, он написал, что песни и стихотворения вышли за грань приличия: «Последние стихотворения против него (Людовика XV) содержит выражения, оскорбляющие его личность, и отталкивают (даже) худших французов. Любому стыдно иметь их»[131]. 24 января маркиз получил копию стихотворения, столь издевательского по отношению к королю и Помпадур, что он его сжег[132]. А 12 марта он нашел произведение, которое превзошло все остальные. Оно грозило цареубийством: «Я только что видел две новые сатиры против короля, которые так ужасны, что у меня волосы встали дыбом. Они заходят настолько далеко, что одобряют Равальяка и Жака Клемента (убийц Генриха IV и Генриха III)»[133]. Вот это стихотворение могло быть слишком вызывающим для двора, но оно гуляло по Парижу и даже попало в два «chansonniers».
Листок бумаги с записью песни, высмеивающей Второй Аахенский мир и торжества по случаю его подписания, которые организовывал Бернаж, «городской голова». Bibliothèque nationale de France
В первом варианте оно выглядит грубым и ожесточенным протестом:
Louis le mal-aiméFais ton jubiléQuitte ta putainEt donne-nous du pain[134].
Людовик ВозненавиденныйУстрой Юбилейный годПрогони свою шлюхуИ дай нам хлеба.
Юбилейный год, обычно устраиваемый каждые пятьдесят лет, чтобы отметить отпущение грехов, был запланирован на 1750 год, но его отменили, что вызвало сильное недовольство в Париже.
Во втором «chansonnier» стихотворение было переработано так, что его можно было принять за призыв к цареубийству:
Louis le bien-aiméLouis le mal-nomméLouis fait ton jubiléLouis quitte ta catinLouis donne-nous du painLouis prend garde à ta vieIl est encore des Ravaillac à Paris[135].
Людовик ВозлюбленныйЛюдовик ПорицаемыйЛюдовик, устрой Юбилейный годЛюдовик, оставь свою потаскухуЛюдовик, дай нам хлебаЛюдовик, береги свою жизньВ Париже еще остались Равальяки.
Этот обзор лишь мельком намекает на обилие жанров, отраженных в «chansonniers», но он показывает, что они простирались от сложной словесной игры до грубейшей ругани. Разные виды стихотворений распространяли те же мысли, что оды и песни из «дела Четырнадцати». И некоторые их виды достаточно просты, чтобы быть доступными простому народу. Хотя кто-то из авторов, возможно, и был придворным, остальные принадлежали к не столь высоким слоям общества. Лучший из них, Шарль Фавар, был сыном булочника. Его товарищи из таверн и музыкальных театров Парижа, такие как Шарль-Франсуа Паннар, Шарль Колле, Жан-Жозеф Ваде, Алексис Пирон, Габриель-Шарль Латенант, Франсуа-Августин Паради де Монкриф, происходили из скромных семей. Их отцы были мелкими служащими или торговцами; и хотя они получили свое признание – Монкриф был выбран во Французскую академию, Латенант стал каноником в Реймсе, они провели большую часть жизни среди парижского простонародья – и множество ночей в тавернах, вроде кафе «Каво», ценном источнике песен, послужившем почвой для многих «вакханальных и песенных союзов» вроде «Ordre du Bouchon», «Confrérie des Buveurs» и «Amis de la Goguette» («Орден Пробки», «Братство Пьяниц» и «Содружество Весельчаков»). Любой мог подпевать застольным песням и даже сочинить строфу-другую, зачастую приправленную острыми намеками на последние события.
