своих, об чем из прошлых вояжей многая примеры приводил ночной гость мой Федор Иванович Соймонов, прежний государев советник, генерал-кригс-комиссар и кавалер, нынеж варнак при Охотском солеваренном промысле. Участь просвещеннаго мореплавателя сожаления достойна и ради его прошлых заслуг пред флотом тщился я ублажить[73] здешних правителей, дабы не зверствовали над ним. Ибо из больших начальников в небылицу и наоборот превращенным быть всякий может[74]. Не смыкая глаз, скоротали мы с Федором Ивановичем сию ночь прощальную пред отплытием к берегам Камчатским и далее. Он и поведал секрет гистории Лужина и Евреинова, об чем отписываю, дабы знал ты вещия слова отца отечества и зачинателя флота нашего.
Прискакав в Казань, геодезисты явились в покои кремлевские, где государь был наедине с господином Соймоновым и, подав ландкарту островов Курильских, донесли о виденном. Государь слушал с вниманием неусыпным, выспрашивая про достоинства земель Курильских и Камчатских, про обычаи тамошних жителей, и сколь способны места виденныя быть пристанищем флоту.
— В едином не преуспели, — рапортовал Иван Евреинов, кладя на стол минерал-камень. — Мохнатыя иноземцы инаго не добывают, кроме сей минерал-руды железной. Более на шестом острову ничего нет. Омылка[75], господин адмирал.
Тож и Федор Лужин репортовал.
Тогда государь убрал камень с глаз долой, прегорько вздохнул и молвил:
— Правду баял сват Федор Матвеевич: сочинили мореходы побасенку ради пущей славы своей. То запомните впредь, господа навигаторы, и ты знай, Соймонов. Наука, глаголемая Космография, сиречь описание не токмо истин, но и вымысла досужего. Будучи на Ост-Индском дворе в Амстердаме, слыхал я, будто есть на Восточном океане земля, полная злата и серебра. Ходил искать ту землю голландский корабль «Кастрикум» корабельщика да Вриза и приставал к берегу, нареченному Компанейскою землею господ Генеральных Штатов[76]. Будто возле той земли есть иная, виденная гишпанским корабельщиком Жуаном да Гамою. Будто земля Гамова из серебра сотворена и распускается в воде наподобие сахару. В том усомнился я, ибо умеют балясы точить мореходы, чужестранные хвастуны. А приплыв домой, разыскал донесение воеводы якутскаго и отписку вора Ваньки Козыревскаго, что сыскал он, вор-Ванька, новыя заморския земли на полдень от Камчатки. Отписали вор с воеводою о минерал-руде на тех землях, что курятся. Порадовался их отпискам, да зря. Иную минерал-руду, чаял, найдете. Омылка…
Помолчав, государь утешил геодезистов:
— Добро, что без шуму слетали, птенцы мои. Срам не велик, и тот в дому останется, об чем памятуйте. А вояж ваш не посчитайте напрасным. Оный на пользу знанию истинному о земноводном нашем шаре: узнанное вами про земли восточныя славу отечеству преумножит в свое время. Придет черед, когда станет наша держава — у Восточнаго океана також твердо, яко ныне у Балтикума…
То свершится, предвиденное Петром Великим: став твердо на охотских и камчатских берегах, обращаем мы взоры к землям, где не бывали до нас европейцы, хотя и немалыя вижу впереди муки. Ежели где зазимуем в отдаленности, не ведаем, чем и питаться будем. Провианту вовсе нет, кроме привезеннаго из Иркутской провинции, и тот состоит из попортившихся солонины и масла.
Впрочем, поутру пойдем в путь свой, пребывая в здравии; чего и тебе желая, любезной друг, остаюсь
Алексей Чириков
Сентября в 8 день 1740 года
Пакет Бот им. Св. ап. Павла»
Чириков запечатал письмо и убористым почерком вывел адрес на конверте:
«Его высокоблагородному господину Флота капитану Нагаеву[77] В Кроншлот на корабль «Полтава»…
Он погасил свечу.
Сумерки дождливого утра сочились в каюту сквозь квадратное оконце.
С палубы глухо прозвучал сигнал побудки. Тотчас, повторяя его, над рейдом разнеслась прерывистая дробь барабанного боя.
На экспедиционных кораблях начинался долгожданный день отплытия из Охотска.
ГЛАВА V
КОНЗИЛИЯ МОРЕХОДОВ
…Морской народ спешит, возносит весел глас:
Что долго ждали толь, уже проходит час.
Каморы полны все, палубы пушки кроют,
Готовы в путь совсем, вот в море вдруг пороют…
Вели твой флаг поднять и вымпел в ветр пустить…
Ломоносов
Спустя восемь месяцев, штилевым майским полднем 1741 года на шканцы пакетбота «Святый апостол Петр» вышел пожилой, грузный человек — командующий Большой Северной экспедицией капитан-командор Витус Беринг. На кораблях его запросто величали Иваном Ивановичем. Разглядев среди матросов, занятых конопаткой палубы, дюжего рябого боцманмата, он кивнул ему.
Перепачканный смолой моряк вытянулся перед командующим.
— Взяв лангбот, — сказал Беринг, — поезжай к Алексею Ильичу и с должным почтением проси господина капитана с обер-офицерами пожаловать к нам для конзилии.
— Слетаю птицею, Иван Иванович!..
Боцманмат громовым голосом кликнул гребцов и полез за борт. Следом спрыгнули вахтенные матросы.
Защищаясь ладонью от солнца и опираясь на медную толстую трость — предмет бесконечного восхищения моряков, ибо она была и подзорной трубой, — капитан-командор наблюдал за шлюпкой. Взгляд его скользил вместе с ней по голубому раздолью бухты мимо прибрежных холмов к узкой отлогой косе, где виднелись возведенные зимой дощатые срубы провиантского магазина, казарм и невзрачной часовенки.
Это было все, что составляло камчатское жилое место на берегу Авачинского залива, названное Берингом в честь экспедиционных пакетботов гаванью Петра и Павла. Пустынные от сотворения мира сопки обступили залив, и, отражая в бирюзовых водах цепь волнистых вершин, расположились у окутанного облаками подножья обледенелой кручи. Над ними, блистая девственной белизной и неприступностью, вознесся к солнцу снежный конус Вилючинского вулкана.
Подождав, пока шлюпка с боцманматом пристанет к двухмачтовому бригу «Святый апостол Павел», стоящему близ косы, капитан-командор неторопливо побрел прочь со шканцев.
Едва стихло шарканье стоптанных ботфорт и постукивание трости, матросы, прекратив конопатку палубных пазов, собрались покурить у мачты. Лица их были худы и бледны от перенесенных лишений в камчадальских острогах, куда командующий разослал людей на зимовку ради экономии в провианте.
Долгие месяцы они пробыли в первобытной дикости вырытых в земле жилищ камчадалов, обовшивели, покрылись коростой грязи, ели коренья, сладкую белую глину. Некоторые умерли от непривычной пищи, часть разбежалась по дальним камчатским поселениям, а те, кто весной вернулся на корабли, со слезами радости целовали залитую смолой палубу.
Юркий, с пегой редкой бороденкой, Никита Шумагин, неутомимый рассказчик замысловатых снов, набив трубочку сушеной травой, затянулся, покашлял от едкого дыма и, подмигивая на трап, по которому только что спустился Беринг, с таинственным видом оповестил:
— В море пойдем, братцы, чрез седьмицу, край света искать, яко в инструкции велено.
— Неушто? Не врешь, сновидец? — матросы теснее придвинулись к нему.
— Сам
