— Прозвонился Петя Щеткин и, можно сказать, обрадовал.
Плетнев говорил в привычной для него манере, и это не могло не взбесить Турецкого.
— Ну же! — потребовал он.
— Короче говоря, есть предварительное заключение патологоанатома, и…
— Ну?!
— Савина никто не убивал. А умер он от обширного инфаркта, как заверил Щеткина трупный доктор.
— Не понял!
— Вот и я то же самое сказал Петру, — как бы винясь в столь неожиданной для всех новости, пробурчал Плетнев.
— А он что? Я имею в виду Щеткина.
— Сказал, что и сам не очень-то поверил в этот диагноз, но… Короче говоря, мол, а почему бы и Савину не умереть от инфаркта, если от этой чумы двадцать первого века умирают сотни тысяч людей в одной только России.
— Да, железная логика, — хмыкнул Турецкий. — Но главное, при таком раскладе с того же Щеткина снимается еще одна головная боль. Помер Максим, да и хрен бы с ним. На одно уголовное дело меньше, да и убийцу искать не надо.
В Турецком просыпался следователь по особо важным делам, и он уже не мог оставаться всего лишь частным детективом, который по предоплате работает на очередного заказчика. И Плетнев, кажется, почувствовал это.
— Сам-то веришь в подобное? — спросил Турецкий, доставая из кармашка мобильный телефон.
— Всякое, конечно, случается, — уклончиво ответил Плетнев. — Я даже был свидетелем, как один спецназовец, правда первогодок начинающий, прыгнул с парашютом и его хватил все тот же инфаркт еще до того, как он успел за кольцо дернуть. Как вцепился в него рукой мертвой хваткой, так и в землю свечкой вошел.
— Ну, здесь, положим, не прыжки с парашютом, а всего лишь ночное дежурство в лаборатории, да и…
В этот момент в мобильнике прорезался голос Шумилова, и Турецкий, не вдаваясь в подробности, спросил:
— Дима, вопрос на засыпку. Когда принимаешь сотрудников на работу, твой отдел кадров как-то учитывает состояние здоровья претендентов?
— Ну-у, в общем-то да, — не очень-то уверенно произнес Шумилов. — По крайней мере, требуем справку из того же психоневралогического диспансера, ну и… А почему ты заинтересовался?
— Ну, об этом чуть позже, а пока что… Твой Савин жаловался когда-нибудь на сердце?
— С чего бы?! — удивился Шумилов. — Сердце! Я, положим, еще мог бы предъявить ему свои претензии относительно спиртного, но чтобы сердце…
— Может, он просто никому никогда не говорил об этом? Все-таки двадцать восемь лет… и в этом возрасте жаловаться на сердце?
— Да ты о чем, Саша! — возмутился Шумилов. — Савин в теннис как бог играл, а на корте, как тебе известно, слишком долго с больным сердцем не побегаешь.
М-да, на корте с больным сердцем действительно много не побегаешь.
Этот ответ человека, который хорошо знал Савина, расставлял все точки над i, и Турецкий, поблагодарив Шумилова, повернулся лицом к Плетневу.
— Слышал, что сказал Шумилов?
— Ну!
— И что теперь скажешь относительно обширного инфаркта? — Он сделал ударение на слове «теперь».
Явно обиженный непонятным для него «наездом» со стороны Турецкого, Плетнев пожал своими широченными плечами.
— Ну, во-первых, этот диагноз не я поставил, а трупный доктор, а я всего лишь передал тебе то, что сказал мне Щеткин, а во-вторых…
Он уж хотел было сказать, а не пойти ли тебе куда-нибудь подальше со своими претензиями, господин Турецкий, однако Александр каким-то образом уловил это его желание и иным тоном произнес:
— Ладно, Антон, прости и… и не бери в голову. Видимо, накатило что-то. А сейчас давай-ка еще разок пройдем в лабораторию да посмотрим, где и как лежал Савин. Не верится мне что-то в этот самый инфаркт…
Осмотр лаборатории, где уже ничего не напоминало о той страшной ночи, когда был убит Савин, перспективный ученый, подписавший контракт с Шумиловской фирмой, — Турецкий даже в мыслях не допускал возможности естественной смерти от инфаркта, — не дал ничего нового, и он решил напрямую переговорить с экспертом, который проводил вскрытие Савина. Однако до этого надо было переговорить с Щеткиным, который по линии уголовного розыска вел это дело. Хотя бы по телефону.
— Привет, Петро! — произнес Турецкий, когда в трубке послышался знакомый голос муровского опера. И тут же продолжил без какой-либо подготовки: — Сам-то веришь в то, что Плетневу сказал?
— Ты о Савине? — на всякий случай уточнил Щеткин.
— Естественно, о ком же еще!
— Всякое случается, — уклонился от прямого ответа Щеткин. — Я помню, мы в футбол как-то играли с комитетчиками, так один из них прямо на поле коньки откинул. Рванул бедолага стометровку, а сердечко-то хреноватым оказалось. Инфаркт! Нас тогда после того случая всех поголовно на диспансеризацию погнали. Так что, Александр Борисович…
— Надеюсь, больше никто из вас в предынфарктном состоянии не оказался? — не удержался, чтобы не съязвить, Турецкий. — А то тут один про спецназовца мне рассказал, у которого парашют не раскрылся, второй — про ослабленного водярой комитетчика, а мне нужно квалифицированное заключение квалифицированного эксперта. Кстати, кто делал вскрытие?
— Квалифицированней не бывает! — хмыкнул Щеткин, давно уже переставший обижаться на неоправданные выпады Турецкого, которого он в официальной обстановке величал не иначе как Александром Борисовичем.
«Может, климакс у мужика, — оправдывал он очередной, ничем, казалось бы, не оправданный выпад Турецкого. — Поработаете с его, так, может, кукареку закукарекаете».
— Кто делал-то?
— Школьников! — усмехнувшись, ответил Щеткин и замолчал, пытаясь уловить реакцию Турецкого.
Яков Ильич Школьников считался на Москве зубром от судебно-медицинской экспертизы, и его не знал разве только следак-недоучка из тех, кем заменяли постепенно многоопытных следователей МВД и прокуратуры.
Видимо, ничего подобного Турецкий не ожидал, и поэтому его реакция была соответствующей:
— Хорошо, созвонимся. Спасибо за информацию.
— Что, тот самый Школьников? — спросил Плетнев.
— Да.
— Так, может, с ним поговорить?
— Можно, конечно, — уже без прежнего оптимизма в голосе согласился с Плетневым Турецкий. — Но дело в том, что этот человек не ошибается.
Плетнев на это только плечами пожал. Мол, и старуху бывает проруха. К тому же такого не бывает, чтобы человек никогда не ошибался.
Школьников отозвался сразу же, словно все это время ждал звонка бывшего «важняка» Генеральной прокуратуры.
— Рад слышать бодрый голос почетного пенсионера! — хрипловатым фальцетом застрекотал он в трубку, и уже по одному этому можно было догадаться, что Яков Ильич остается верен своему железному правилу: «Без “ворошиловского стакана” к трупу не подходить». А «ворошиловский стакан» — это двести пятьдесят грамм «кристалловской» водки. Впрочем, на похмельную голову не отказывался он и от портвейна. — Чем могу послужить?
Сказав пару дежурных, но приятных Школьникову фраз, Турецкий перешел к делу:
— С Савиным вы работали?
— Ну! Петька Щеткин уговорил. Сказал, что «сам господин Турецкий» ждет результатов.
— И что? — пропустив подначку Школьникова мимо ушей, спросил Турецкий.
— Инфаркт, голубчик мой, обширный инфаркт, но никак не убийство. Хотя, должен признаться, ни с чем подобным я давно уже не встречался. И когда вскрыл твоего подопечного…
Это уже был тот самый «приговор», который не подлежал обжалованию, и Турецкий не мог не спросить:
— А как же рана на голове и проломленный череп?!
— Судя по всему, все это произошло одновременно, но окончательный ответ будет дан в заключении.
— То есть, — не отставал Турецкий, — произошло что-то такое, что в буквальном смысле ввергло Савина в панику, инфаркт и тут же удар по голове?
— Ну-у, — замялся Яков Ильич, — возможен, конечно, и подобный сценарий, но, повторяю…
Он замолчал и вдруг совершенно неожиданно предложил:
— Впрочем, чего это мы все по телефону да по телефону? Приезжай! Да бутылку с собой прихвати, давно уже не виделись.
Яков Ильич Школьников оставался все таким же замшелым и в то же время удивительно приятным доктором, каким его знал Турецкий пять, десять и двадцать лет назад, когда пришел работать в прокуратуру и на первом же «трупе» столкнулся с этим зубром, который уже тогда считался корифеем в среде судебно-медицинских экспертов, причем неподкупным экспертом, слово которого стоило многого. Еще в те годы между молодым следователем и опытнейшим экспертом пролегло нечто такое, что связывало их взаимной симпатией до последнего времени, и когда Школьников встретил на пороге морга Турецкого, он не мог не обнять его.
— Ну-ко, дядько, покажись, каким ты стал на пенсии? — приговаривал он, разглядывая Турецкого, и тут же спросил, дабы не затягивать вступительную часть встречи:
