Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца.
РОДЗЯНКО».
Ни слова о роспуске Думы. Меня будто нет!
Вторая телеграмма лидера оппозиции оказалась еще более краткой и красноречивой:
«Ваше Величество, положение стремительно ухудшается.
Надо принять немедленно меры о замене правительства, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии».
Я скривился —. «Судьба Родины и династии», — надо же, сволочь, как загнул! Совершено очевидно, что обе телеграммы руководителя Думы рассчитаны произвести впечатление на слабодушного государя, вызвать испуг и растерянность, нежели являются реальным сообщением или докладом. Слишком много пафоса, отметил я. Возможно, на «болтающего ногой» Николая послание действительно произвело бы впечатление, но на меня — совершенно нет. Аккуратно сложив обе телеграммы, я кинул их к первой, на стол.
— Когда пришла? — обратился я к Алексееву.
— Первое сообщение — через час после того как Вы изволили почивать, Ваше Величество. Второе недавно, в восемь утра.
— А что сразу не разбудили?
— Как можно, Ваше Величество?!
По-моему, Алексеев уже просто глумился. Я посмотрел на его очкастую рожу, но ничего там не обнаружил. Генерал держал себя беспристрастно, как будто ничего существенного не происходило. Можно было бы отстранить Алексеева от командования прямо сейчас, но зачем? Заменить мне его было не на кого. Ни Фредериксом же, в самом деле.
— Это правда, про измену войск гарнизона? — спросил я снова.
— Беляев пишет об этом, значит, вероятно, правда. Утром я также разговаривал с Хабаловым. Он подтверждает.
— Мыслимо ли такое? — меня снова начала охватывать злость, так не присущая «старому» Николаю., — Ввы же отбирали для контроля столицы наиболее преданные войска!
— А разве, Государь, там стоят какие-то другие? — подняв тонкую бровь, возразил генерал. — Таврический Дворец охраняет собственный Его Императорского Величества Лейб-гвардии Преображенский полк, созданный еще Вашим славным предком Петром Великим. Все дело в том, что гвардейским полками командуют аристократы, а Дума наполовину состоит из представителей аристократии и сынков фабрикантов. Остальное не сложно додумать… Армейские же стрелковые полки поддались всеобщему разложению. Кроме того, Хабалов сообщал что в частях пустили слух, будто в течениеи недели все столичные подразделения отправят на фронт, на передовую… вот и поднялись.
— Кто мог пустить такой слух, как я понимаю, догадаться тоже не сложно?
— Как скажете, Ваше Величество.
Тихо выругавшись, я ткнул ему пальцем в грудь:.
— Нет уж это вы как высший военный руководитель, скажете мне, что теперь делать!. В городе оказались не благонадежные части, никчемный гарнизонный начальник, и военный министр-идиот, который даже не может заставить типографии печатать листовки!
— Все назначения подписаны вами, Ваше Величество, — уверенно возразил Алексеев. — Я неоднократно указывал на то, что генерал Хабалов не способен поддерживать в столице порядок, так же как Беляев — руководить военным ведомством во время войны. То же касается и прочих одиозных назначений …
В отчаянии, я отмахнулся.
Все выглядело просто великолепно. Значит, как и в случае с Протопоповым, во всем виноват я сам, то есть царь Николай, остальные же агнцы.
Совершенно обессиленный словами начальника Штаба, я отыскал глазами ближайший стул, сел и грузно отвалился на спинку. Сосредоточиться было трудно. Мысли путались. Сердце стучало ожесточенно — я словно слышал каждый его удар.
Наконец, мне удалось успокоиться: мы с Николаем разные люди и то, что не вышло у одного, вполне может получиться у другого. Если мои министры бессильны, то единственной властью в городе на время бунта остается Государственная дума. Ее признает толпа и, вероятно, с ней связаны заговорщики. Я подозвал к себе Воейкова:.
— Вот что… свяжите меня с Родзянко!
***
В отличие от нерасторопного Протопопова, энергичный Родзянко вышел со мной на связь уже через час. Получив приглашение, председатель государственной Думы не собирался медлить и прибыл в расположение штаба на шикарном автомобиле в сопровождении вооруженного эскорта из преображенцев и волынских стрелков. Впрочем, теперь это уже был не председатель «подделки под парламент», каким его всегда почитали при Дворе. В данный момент со мной разговаривал настоящий полновластный хозяин затопленного бунтом многомиллионного города.
В расположение штаба петербургского гарнизона он прибыл явно без опаски. Во-первых, неприкосновенность гарантировал ему лично Императоря, а, во-вторых, и я, и сам господин Родзянко прекрасно понимали, что стержень восстания не может быть заключен сейчас в одном человеке, пусть даже лидере Думы. Убей я его сейчас, останутся еще несколько сот депутатов и огромная толпа бастующих горожан.
Связист протянул мне трубку, я взял ее и снова отвалился на спинку стула.
— Депутаты Думы требуют немедленной отставки Вашего правительства, Государь, — начал Родзянко сходу, едва поздоровавшись, будто разговаривал не с Императором, а с одним из своих думских товарищей-крикунов. — Заметьте, этого требую не я, а все представительное собрание единодушно. На сегодняшний день полная замена министров является единственной мерой, способной остановить кровопролитие!
— Ах, вот в чем дело, — усмехнулся я, стараясь придать голосу по возможности вежливое выражение. — Видимо поэтому вы затеяли игры в буйствующий народ? Трудно было с Путиловым договориться?
— Не будем бросаться друг в друга взаимными обвинениями, Ваше Величество, этак далеко можно зайти, — проигнорировав вопрос, нагло парировал Родзянко. — Вы меня еще изменником назовите.
— А разве вы не изменник? — яЯ удивленно хмыкнул. — Формально, после роспуска Думы вы более не являетесь ее председателем и вообще депутатом. Отказ подчиниться указу законной власти, — указу о роспуске Думы, — есть государственная измена чистой воды. Тем более во время войны.
— Вопрос лишь в том, что именно считать законной властью.
— Даже так?
— Давайте оставим это, Ваше Величество, — Родзянко посерьезнел. — Положение в столице, ей богу, грозное. Оно вызывает у меня тревогу за судьбу родины и народа.
Я откровенно расхохотался:.
— Полегче на поворотах, Михаил Владимирович, меньше пафоса, а то меня может стошнить.
— При слове Родина, Государь?
От наглости Председателя, меня охватил необъяснимый задор.
— От ваших речей, милостивый государь! — воскликнул я. — Фразы вроде «родина и народ» не должны исходить из уст человека, только что предавшего и то, и другое!
Родзянко чуть помолчал.
— Мне кажется государь, вы несколько изменились. Манера речи и поведения не вполне соответствуют вашим обычным привычкам, — задумчиво произнес он.
— Да бросьте, перевороты в стране происходят не каждый день, так что мне не сложно было измениться, — продолжил я, думая прекратить перепалку и вернуться к делу. — В любом случае, вы требуете невозможного. Я прекрасно осведомлен, да вы и не скрывали, что Государственная дума в лице руководителей военно-промышленного комитета сознательно инициировала беспорядки в городе. Искусственное повышение цен на хлеб, массовые локауты, угрозы солдатам гарнизона отправкой на фронт. Охранка обо всем осведомлена. Прокрутить нити, которые приведут меня к фамилиям конкретных депутатов не сложно. Я предлагаю вам компромисс, Михаил Владимирович — никаких преследований депутатам Думы, если вы немедленно объявите о сложении полномочий и призовете народ к единству до окончания германской войны!
Председатель что-то нечленораздельно пробормотал (возможно, выругался), затем напряженно рассмеялся:.
— Вы не поверите, но то же самое, я могу предложить и вам, Ваше Величество. Слово в слово.
— Вы в уме ли?
— А вы? Кроме того, все зашло уже слишком далеко, — голос Родзянко на мгновение показался мне уставшим и слабым, — мы разбудили зверя, которого не так то легко будет усмирить. Признаюсь, Ваше Величество, движение пролетариев возбудил организованный нами локаут, однако мы просто физически не смогли бы договориться с владельцами всех предприятий. Но теперь бастуют все! Цены на хлеб подняли несколько крупных хлеботоргующих заведений. Однако сейчас, после массовых погромов булочных, в столице на самом деле нет хлеба — поставщики из страха не везут зерно, а мукомольни и хлебопекарни стоят, на них нет рабочих. Да что там! В Питере не осталось ни одной не разгромленной хлебной лавки. Через день или два в столице начнется не искусственный, а настоящий голод, ибо миллион ртов съедает за день уйму продуктов.! Ответьте, сможет ли это успокоить толпу, и кого именно она почтет виновной в криках голодных детей?
