— Все верно, все верно… — только и пробормотал он.
Должны быть другие, утешал он себя. Обязательно. За городом. А здесь все извращенно и неестественно. Но… перед Великим Храмом собралось столько паломников. Это были не просто сельские жители, то были самые преданные из самых преданных. Целые деревни складывались деньгами, чтобы послать сюда паломника, который бы помолился за всех. Но пламени веры не было. Был страх, благоговейный ужас, было страстное желание, была надежда. Все эти эмоции имеют свои запахи. Но пламени веры не было.
Орел бросил его недалеко от Бруты. Спустя некоторое время он… очнулся. Первые смутные воспоминания касались того, как он жил в образе черепахи. А сейчас он помнил, как был богом. На каком расстоянии от Бруты эти воспоминания начнут затухать? В миле от мальчика? В десяти? Как это произойдет? Почувствует ли он, как из него уходят знания, как он вновь превращается в жалкую рептилию? Но, возможно, останется часть, которая будет помнить — всегда и безнадежно…
Великий Бог Ом содрогнулся.
Ом сидел в плетеном коробе, висевшем на плече Бруты. Там и в лучшие времена было не слишком удобно, а сейчас короб часто трясся, поскольку Брута пританцовывал от утреннего морозца.
Некоторое время спустя появились конюхи, ведущие лошадей. Кое-кто одарил Бруту странным взглядом. Ну а Брута всем улыбался. Это показалось ему лучшим поведением в такой ситуации.
Он уже начинал испытывать голод, однако оставить свой пост не смел. Ему приказали стоять здесь. Но потом донесшиеся из-за угла звуки заставили его таки сделать несколько шагов, чтобы выяснить, что там происходит.
От площади его отделяло крыло здания, и похоже было, что там готовится к походу еще один отряд.
О существовании верблюдов Брута знал. В деревне, где жила его бабушка, была пара этих животных. Но здесь, как ему показалось, собрались сотни верблюдов, и все они выражали недовольство, словно плохо смазанные насосы, и воняли как тысячи промокших половиков. Среди верблюдов ходили люди в джелибах и периодически лупили животных палками, что является наиболее надежным и не раз апробированным методом общения с верблюдами.
Брута подошел к ближайшему животному. Мужчина привязывал к горбу бурдюки с водой.
— Доброе утро, брат, — поздоровался Брута.
— Отвали, — ответил мужчина, не оборачиваясь.
— Пророк Бездон говорит нам (глава XXV, стих 6): «Горе тому, кто поганит свой рот проклятиями, ибо слова его не что иное, как пыль», — нравоучительно промолвил Брута.
— Правда? Тогда бери его с собой и отваливайте оба, — равнодушно ответил мужчина.
Брута замялся. Формально мужчина только что заработал гарантированное место в тысяче преисподних и месяц или два пристального внимания квизиции, но, присмотревшись, Брута заметил, что разговаривает с членом Божественного Легиона: из-под накидки воина торчал меч.
А легионеры, как и инквизиторы, пользовались особыми уступками. Частые близкие контакты с нечестивцами влияли на их разум и подвергали их души смертельной опасности. Брута решил проявить великодушие.
— Куда же вы отправляетесь со всеми этими верблюдами в такое чудесное утро, брат?
Воин затянул веревку.
— Скорее всего, в ад, — ответил он с мерзкой ухмылкой. — Вслед за тобой.
— Правда? А по словам пророка Ишкибля, для поездки в преисподнюю человеку не требуется ни верблюд, ни лошадь, ни мул. Он может въехать туда на своем языке. — В голосе Бруты послышались нотки неодобрения.
— А никто из старых пророков не говорил, что всякие любопытные придурки заслуживают хорошего удара по уху? — осведомился легионер.
— «Горе тому, кто поднимет руку свою на брата, поступая с ним аки с Безбожником», — процитировал Брута и добавил: — Это Урн. Наставления XI, стих 16.
— «Отваливай побыстрее и забудь, что видел нас здесь, иначе не миновать тебе беды, друг мой», — откликнулся легионер. — Сержант Актар, глава I, стих 1.
Брута нахмурился. Такого пророка он что-то не припоминал.
— Уходи отсюда, — раздался в его голове черепаший голос. — Неприятности нам совсем ни к чему.
— Надеюсь, поездка будет приятной, — вежливо произнес Брута. — Куда бы вы ни направлялись.
Он вернулся на свое прежнее место.
— Насколько я могу судить, этому человеку суждено провести долгое время в преисподней исправления, — пробормотал Брута.
Бог благоразумно промолчал.
Группа путешественников в Эфеб уже начала собираться. Брута стоял по стойке смирно и старался никому не мешать. Он увидел с дюжину воинов на лошадях, но в отличие от погонщиков верблюдов эти были одеты в надраенные кольчуги и желто-черные плащи, которые легионеры надевают только в особо торжественных случаях. Бруте показалось, что выглядят они очень впечатляюще.
Наконец к нему подошел один из конюхов.
— Что ты здесь делаешь, послушник? — спросил он.
— Отправляюсь в Эфеб.
Конюх еще раз смерил его взглядом и усмехнулся.
— Неужели? Да ты даже обряд посвящения еще не прошел! И ты едешь в Эфеб?
— Ага.
— С чего это ты взял?
— Потому что я так сказал ему, — раздался за спиной у конюха голос Ворбиса. — И вот он здесь, согласно моим пожеланиям.
Бруте хорошо было видно лицо конюха. Выражение его стремительно изменилось — так масляная пленка растекается по поверхности лужи. Потом человек развернулся, словно ноги его были приколочены к гончарному кругу.
— Мой господин Ворбис, — пролепетал он льстиво.
— И ему нужен конь, — сказал Ворбис.
Лицо конюха пожелтело от ужаса.
— С превеликим удовольствием. Лучший, что найдется в конюшне…
— Мой друг Брута всего-навсего скромный служитель Ома, — ответил Ворбис. — Ему достаточно обыкновенного мула. Правда, Брута?
— Я… я не умею ездить верхом, мой господин, — смущенно произнес Брута.
— На муле может ездить каждый, — успокоил Ворбис. — И на него легко забраться, когда упадешь. Итак, мне кажется, все в сборе.
Он вопросительно поднял бровь на сержанта стражи, который тут же отрапортовал:
— Ждем только генерала-иама Б'ей Режа, господин.
— А, сержант Симони, не так ли?
Ворбис обладал кошмарной памятью на имена. Он помнил буквально всех. Сержант немного побледнел, затем твердо отдал честь.
— Так точно! Мой господин!
— Мы выступаем без генерала-иама Б'ей Режа.
Буква «н», входящая в слово «но», появилась было на губах сержанта, но тут же исчезла.
— У него возникли другие дела, — пояснил Ворбис. — Очень важные и неотложные. Заниматься которыми может только он сам, лично.
Когда Б'ей Реж открыл глаза, все вокруг было серым.
Он видел комнату вокруг себя, но только смутно — в виде каких-то воздушных граней.
Меч…
Он уронил меч, но, наверное, клинок будет нетрудно найти. Генерал-иам сделал шаг вперед и, почувствовав слабое сопротивление вокруг лодыжек, посмотрел вниз.
А вот и меч. Но пальцы генерала-иама прошли прямо сквозь рукоять. Как будто Б'ей Реж был пьян, но пьян он не был. Но и трезвым он тоже не был. Вдруг он ощутил… необычайную ясность мыслей.
Он обернулся и посмотрел на то, что задержало на миг его движение.
— О, — выразился Б'ей Реж.
— ДОБРОЕ УТРО.
— О.
— СНАЧАЛА ВСЕГДА ВОЗНИКАЕТ ЛЕГКОЕ СМУЩЕНИЕ МЫСЛЕЙ. ТАК ПРОИСХОДИТ СО ВСЕМИ.
К своему ужасу, Б'ей Реж увидел, как высокая черная фигура в плаще повернулась и шагнула прочь сквозь серую стену.
— Подожди!
Из стены высунулся череп в черном капюшоне.
— Да?
— Ты ведь Смерть?
— НЕСОМНЕННО.
Б'ей Реж собрал все, что осталось от достоинства.
— Я тебя знаю, мы неоднократно встречались!
Смерть долго смотрел на него.
— ЧТО-ТО НЕ ПРИПОМИНАЮ.
— Уверяю тебя…
— ТЫ ВСТРЕЧАЛСЯ С ЛЮДЬМИ. ЕСЛИ БЫ ТЫ ВСТРЕТИЛСЯ СО МНОЙ… МЫ БЫ СЕЙЧАС НЕ РАЗГОВАРИВАЛИ.
— Но что теперь со мной будет?
Смерть пожал плечами.
— ТЕБЕ ЛУЧШЕ ЗНАТЬ, — ответил он и исчез.
— Подожди!
Б'ей Реж бросился на стену и, к своему величайшему удивлению, почувствовал, что она для него не препятствие. Он оказался в пустом коридоре. Смерти нигде не было.
А потом он понял, что это вовсе не тот коридор, который он помнил так хорошо — с вечными тенями и песком под ногами.
В конце того коридора не было свечения, которое сейчас притягивало его, как магнит притягивает железные опилки.
Неизбежному невозможно сопротивляться. Рано или поздно ты все равно попадешь туда, где тебя уже ждет это самое неизбежное.
Так и случилось.
Б'ей Реж вышел сквозь свечение в пустыню. Небо было черным и усыпанным крупными звездами, но черный песок, уходивший в никуда, был тем не менее ярко освещен.
Пустыня. После смерти — пустыня. Пустыня. И никаких тебе преисподних. Может, еще есть надежда?
Он вспомнил песню из далекого детства. Странно, но она повествовала вовсе не о муках. Никто в ней не корчился под железными копытами. И рассказывала она не об Оме, ужасном в своей ярости. То была простая домашняя песня, внушающая неподдельный ужас своим постоянным повторением:
