При последних словах он, пригнувшись, сделал жест рукой, как женщина, что-то собирающая с земли, — тихий смех прошел среди собравшихся.
Он не очень правильно говорил по-русски, но все было понятно и как будто даже видно, как и сам он был весь виден и понятен в своей силе и доброте.
За весь сегодняшний день, необозримо долгий, начиная с рассвета на Каджорском шоссе и кончая теми минутами, когда Давид произносил вступительную речь, Константин не переставал готовить себя к предстоящему выступлению. Ему хотелось как бы сверху единым взглядом охватить борьбу двух направлений в русской социал-демократии, приведшую сейчас фактически к созданию двух резко враждебных партий.
Пражская конференция, объединившая все истинно партийные элементы, и августовский блок, собравший все оттенки и оттеночки оппортунизма, объединенные ненавистью к учению Ленина, — вот эти две партии… Нарисовать эту картину и высмеять, облить презрением тех именующих себя большевиками примиренцев, которые утверждают, что разделение на большевиков и меньшевиков бессмысленно.
С таким планом выступления шел сюда Константин. Но, слушая Мамеда, Константин вдруг почувствовал, что никак нельзя сейчас обойти речь бакинца — надо было продолжить ее!
Константин это время ловил все скупые и недоброжелательные сообщения «О стачках в Баку», появлявшиеся в буржуазных газетах, каждую весточку, из уст в уста доходившую до него из Баку. Он хорошо представлял себе обстановку в Баку. Но то, что просто и ясно рассказал сейчас Мамед — о разногласиях между большевиками и меньшевиками во время самой стачки, — подчеркнуло мысль о непримиримости этих разногласий. И Константин начал свое выступление с вопроса:
— К чему привели бы меньшевики, если бы наши товарищи в Баку им не давали отпора? — И сам ответил на этот вопрос: — В результате они единую большую забастовку раздробили бы на множество маленьких. Меньшевики хотят ослабить значение единого центра, руководящего забастовкой, и снять потихоньку общие революционные лозунги борьбы за свержение самодержавия, за осуществление демократических свобод. Чтобы понять это новое преступление меньшевиков против рабочего класса, мы должны рассмотреть бакинскую стачку в связи с происходящими в стране событиями. Надо вспомнить, что за прошлый, двенадцатый год стачечное движение усилилось по всей России в восемь раз. В первых числах июля этого года в Петербурге бастовало шестьдесят тысяч наших товарищей, и стачечное движение продолжает расти из месяца в месяц, если даже судить по данным буржуазной прессы.
А в одном из недавних июльских номеров «Правды» в передовой статье было сказано о том, что «совпадение невозможности для «верхов» вести государственные дела по-старому и обостренного нежелания «низов» мириться с таким ведением как раз и составляет то, что называется политическим кризисом в общенациональном масштабе».
Константин умолк и обвел глазами слушающих. Было так тихо, что стал слышен мерный шум водопада, а потом где-то далеко — звонок трамвая. Люди затаив дыхание ждали, что он скажет, — в большинстве своем смуглолицые, большеглазые люди, — и Константин точно впервые заметил неподвижные огромные веера пальмовых листьев, раскинувшиеся на янтарно-желтом закатном небе. Он и до этого говорил не очень громко, но в наступившей тишине невольно еще снизил голос.
Право, не нужно быть догадливым, чтобы вместо слов «политический кризис в общенациональном масштабе», продиктованных царской цензурой, подставить точные слова. — Он помолчал и медленным взглядом обвел людей. — Народная революция… Ее мощный голос мы слышим в этой статье, и только орлиному взгляду Ленина под силу так широко охватить все происходящее! — воскликнул он.
Сходка тут же аплодисментами откликнулась на его слова. Даже Давид не удержался и хлопнул в ладони несколько раз, но тут же поднял ладонь и произнес протяжное: «Ш-ш-ш-ш!»
И перед лицом этой близкой революции, — в наступившей тишине негромко и размеренно продолжал Константин, — неразрешимы стали разногласия между нами и меньшевиками. Перед нами две партии: партия революционного пролетариата, идущая под знаменем Ленина, берущая курс на развязывание народных сил, на революцию, и другая — ликвидаторская партия, которая от социализма отказалась и превратилась в довесок к либеральной буржуазии. И какую темную роль в этих условиях нарастающей революции избрали себе такие именующие себя большевиками деятели, которые вместо открытой и острой постановки всех спорных вопросов идут на сговор с меньшевиками!..
— Разрешите одну реплику, уважаемый товарищ докладчик! — раздался полный привычной уверенности голос.
Человек в светлом пальто, с округло остриженной холеной бородкой вышел вперед и встал рядом с Константином.
— Вы процитировали статью из «Правды», и я думаю, что выражу мнение поголовно всех наших тифлисских товарищей, если скажу, что вопрос о близости революции для нас бесспорен. Вопрос же о соглашении с товарищами меньшевиками у нас в Закавказье вопрос не программный, а тактический.
— Это Мамия Гамрекели, — шепнул Константину Давид. — Один из самых главных наших примиренцев, такой оратор… — И Давид даже покрутил своей гладко обритой головой.
Слово «оратор», которому Давид придал оттенок особой внушительности, подходило к Гамрекели. Он говорил плавно, литературно и даже без излишней книжности, присущей подобным интеллигентам. Но в потоке его гладких слов так и утонули доказательства необходимости примириться с меньшевиками. Константин терпеливо дождался конца его речи и начал так:
— Основное событие текущего дня в Закавказье — это нарастание революционной мощи бакинского рабочего класса, части того общего революционного подъема, на который указывает ленинская «Правда». Если вы согласны с этим определением текущего момента, которое я привел, вы должны признать, что именно по отношению к бакинской стачке все выступления, в которых стирается грань между большевиками и меньшевиками, носят дезертирский характер…
— Просил бы выбирать выражения! — вдруг побагровев, крикнул Гамрекели. — Приехав в Тифлис, вы должны были явиться ко мне.
Товарищ Константин в первый же день встретился с двумя членами Тифлисского комитета… — сказала внушительно Лена.
— Товарищ Ленин нас учил… — продолжал Гамрекели.
— Молчи про Ленина ты, слепота куриная! — басовито сказал кто-то из темноты.
Константин уже раньше заметил того с толстыми белыми усами полного человека, который по-русски, но с сильным грузинским акцентом сказал эти вызвавшие общий смех слова. Давид тоже засмеялся, но тут же, нахмуря брови, призвал к порядку.
Константин говорил спокойно и настойчиво:
— Эту стачку, огромным заревом пылающую на политическом небосклоне Закавказья, нужно рассматривать как одну из первых вспышек приближающейся народной революции. И если только вслед за бакинскими рабочими поднимутся крестьяне в грузинских, армянских и азербайджанских деревнях, Закавказье станет одним из очагов великой русской революции.
Так говорил Константин, и каждое слово его было весомо и призывало к ответственности слушающих людей. Александр знал, что этим людям жилось тяжело, но — чудесное дело! — они с восторгом глядели на Константина, словно говорили: «Да, я беру на себя это дело, беру с охотой и даже с радостью», — и Александр испытывал это же гордое чувство.
И когда Константин кончил, Саша, облизывая запекшиеся губы, подошел к нему.
— Константин Матвеевич, — сказал он, — помогите мне, я теперь все уже понимаю. Я хочу быть вместе с вами.
Константин крепко пожал ему руку.
4
Прошло несколько дней. Саша за письменным столом просматривал перед уроком тетради своей ученицы. Вдруг послышался веселый голос Константина где-то в доме, на парадной лестнице. Саша дал свой адрес Константину и просил его приходить в любое время, но, конечно, не ожидал, что Константин рискнет прийти посреди дня, да еще с парадного.
На звонок выбежала Кето, она съехала вниз по перилам. Константин, смеясь, посоветовал ей поступить в цирк.
Саша вышел навстречу гостю. Константин был в костюме из тонкой чесучи. Из-под новой форменной фуражки, с орлом, выбивались темно-русые пряди волос.
Здороваясь, он развел руками и повернулся кругом, спрашивая:
— Ну, как находите? Хорош? Здорово, а? Молодой чиновник управления уделов из Петербурга, Константин Матвеевич Борецкий, дворянин, холост, завидный жених, ищет комнату. Таков теперь мой паспорт, — смеясь, произнес он, вместе с Сашей пройдя в его комнату.
— Вам нужна комната? — спросил Саша.
— Да. И с таким расчетом, чтобы имела два хода: один — явный, а другой — известный только мне одному. Хозяин или хозяйка желательны слепые, глухонемые или вроде этого…
