«Да, да, именно так, в меньшевистском болоте ваше настоящее место, господа примиренцы», — думал Константин. И вольный, охлажденный снегом воздух горных вершин овевал его разгоряченное лицо.
3
Медленно проходили дни, жаркие дни нескончаемого тифлисского лета. Все, казалось, было по-прежнему в жизни Саши Елиадзе. После утренней обязательной гимнастики и обливания — безмолвный и печальный завтрак в обществе матери, иногда вдруг начинающей плакать. Глядишь, и Натела, склонив голову, уронила слезу — одну, другую, третью, и Кетевана взвыла в голос, и засморкался Гиго. И всех надо утешить.
Потом надо идти на урок к Саникидзе. Некрасивая, долгоносая девочка, видно, уже не ждет от жизни ничего хорошего и потому рассеянна во время уроков, и похоже, что она только что плакала. Иногда на урок являлся сам папаша, хозяин фирмы Акакий Соломонович Саникидзе, довольный собой и всем, что ему принадлежит. В числе прочего он доволен и молодым репетитором и снисходительно ласков, как к сыну своего друга, хотя Саша отлично помнил, что отец его подсмеивался над «Акакием Великолепным», как он называл господина Саникидзе. Да и как не подсмеиваться! Акакий Соломонович совсем недавно поразил на всю жизнь Александра тем, что, дружески обняв его за плечи, вывел на балкон и сказал, указывая на бело-голубой, как бы тающий в воздухе гигантский зуб, выглядывающий из-за бурых хребтов:
— Вот из-за того самого Эльбруса я и купил у княгини Дадиани этот дом за восемьдесят пять тысяч — не стал торговаться из-за десяти тысяч. — И коммерсант, распространяя запах фиксатуара и чеснока, горделиво показывал на гору. Это был, конечно, не Эльбрус, а Казбек, и надо было, всю жизнь проведя в Тифлисе, буквально не поднимать головы от конторских книг, чтобы позволить хотя и разорившейся, но надменной княгине Дадиани посмеяться над ним, «Акакием Великолепным», и «подсунуть» ему вместо одной горы — другую.
Саша от матери знал, что папаша Саникидзе склонен взять на службу «сына своего друга» и обещает неплохое жалованье — восемьдесят рублей в месяц. Он догадывался, что подобное благоволение связано с какими-то матримониальными планами в отношении его ученицы, бедняжки Русудан, и потому, наверно, уроки для них обоих приобретали характер особенно принужденный.
Окончив урок, Саша медленно возвращался домой через Головинский проспект, который в это время, около двух часов дня, наполнялся гуляющей публикой. Раскланиваться с одними и теми же девицами и дамами, обмениваться одними и теми же шутками и новостями с молодыми людьми — как это надоело: и ты всех знаешь с детства, и все тебя знают! Все осточертело! В Петербург, в Петербург! В Публичную библиотеку, к книжным новинкам и к старым рукописям! Но нет, о Петербурге даже думать нельзя: невозможно взять с собой мать, сестер и брата, нет средств жить в Петербурге. Здесь же оставить одних — не позволяет честь, совесть, любовь…
После знакомства с Константином Саша с особенным волнением ждал ближайшего воскресенья, когда он под вечер отправится в Навтлуг — преподавать в воскресной школе русский язык молодым рабочим. Как с ним держаться будет Давид? И Лена? Оказывается, она не всегда такая строгая, какой кажется на уроках в школе, может и вина выпить, и смех у нее такой приятный. Но больше всего интересовало Сашу, увидит ли он Константина в воскресной школе. Ему казалось, что Константин непременно придет в воскресную школу. И вместе-то провели не больше двух часов, а вот не выходит из головы этот неведомо откуда взявшийся и ни на кого не похожий человек.
О том, что есть социал-демократы большевики и есть социал-демократы меньшевики, Александр знал еще до поступления в Петербургский университет. В Петербурге, в грузинском землячестве, он присутствовал один раз на реферате, где подробно было рассказано о различиях между этими двумя враждебными направлениями в рабочем движении. После реферата (делал его меньшевик) были ожесточенные споры. Александр разницу между этими двумя направлениями усвоил и мог бы даже изложить ее, но к самому предмету спора остался равнодушен. Ему даже в голову не пришло решить для себя, кому он больше сочувствует — большевикам или меньшевикам. Состав грузинского посольства, прибывшего в Москву при Иване Васильевиче Грозном (эти данные он обнаружил среди старых грузинских рукописей в Публичной библиотеке), интересовал его в то время гораздо больше.
Страстное отношение Константина к спорам в партии его удивило и восхитило. Да и разве можно относиться равнодушно к этим разногласиям, если даже самое умаление глубины их представляется Константину преступлением? И Саша по-новому вспоминал спор в землячестве. Да ведь спорили-то о том, какой будет русская революция! Речь шла о судьбе русского государства, а значит и о судьбе грузинского народа. Александр считал себя сочувствующим революционерам, всем революционерам вообще. Но после встречи с Константином это «вообще» уже представлялось наивным. Нет, теперь Саша знал: он сочувствует таким людям, как Константин. Но ему хотелось, чтобы с ним поговорили, убедили его… Он с нетерпением ждал воскресенья. Дождался, отправился в Навтлуг, — и все шло так, точно не было встречи в духане на Давидовой горе. Та же внимательная тишина в классе, и Лена смотрит, как обычно, холодно и спокойно, черные брови вопросительно приподняты, и Давид, вызванный к доске, делает свою обычную ошибку, путая дательный и творительный падежи… О Константине ни слова, ни намека, точно и не было его. «Что ж, — с досадой подумал Александр, — и я тоже не буду о нем спрашивать… Да и все понятно без всяких вопросов. Какое дело революционерам до какого-то недоучившегося студентика Саши? И что он есть, этот Саша? Возьмет и пойдет служить к Саникидзе приказчиком, а потом женится на Русудан и станет еще главою фирмы. А то можно поступить в Закавказское управление земледелия и землеустройства на жалованье сорок восемь рублей в месяц — надеть фуражку с кокардой! Или чего доброго исполнить просьбу матери, отправиться в Питер и разыскать своего крестного отца Александра Федоровича Розанова. Крестный отец — это не только у грузин, это и у русских кое-что значит. Для того чтобы жить как все, есть множество дорог, и все они перед тобой. Какая другая дорога грезится тебе?..»
Так лениво и зло думал Александр, когда через день после воскресной школы, то есть во вторник, около часу, шел по Головинскому проспекту. Он глядел на быстро сменяющиеся, освещенные ярким солнцем, большей частью знакомые ему лица и не видел их. Александр почти вслух назло себе бормотал эти обидные для себя речи и вдруг почувствовал, что кто-то идет рядом с ним. Он вздрогнул: с ним рядом в своей выцветшей технической фуражке с молоточками шел тот самый человек, с которым Александр мысленно разговаривал столько раз то преданно, то обиженно, — это был Константин. И когда пораженный и обрадованный Саша хотел остановиться посреди тротуара, Константин взял его под руку и легонько подтолкнул вперед.
— Очень рад, что встретил вас, Александр Елизбарович, — я не переврал ваше отчество? Через два часа мне нужно быть в Ботаническом саду, а как туда пройти, не совсем представляю. А спрашивать у незнакомых не хочется.
— Я с охотой провожу вас, — сказал Александр.
Некоторое время Константин, держа под руку Сашу, молчал, словно раздумывал о чем-то. Потом сказал:
— Толчея увеличивает жару… Может, сойдем в этот садик? — и кивнул на пышную, по-летнему темную зелень Александровского сада, примыкающего к Головинскому проспекту. Там было тенисто и прохладно.
Они спустились несколько ниже и сели на никем не занятую скамейку.
Откуда-то снизу доносились музыка, смех, какие-то возгласы. Саша сказал прерывающимся от волнения голосом:
— До нашей встречи в духане я думал так: стремление к тому, чтобы люди во всем соглашались друг с другом, всегда похвально. Оказывается, нет, не всегда…
— Нет, не всегда, — серьезно ответил Константин.
Некоторое время он молчал, потом спросил:
— Вам хотелось бы по-настоящему разобраться в этом вопросе?
— Да, да! — горячо ответил Саша.
Константин посмотрел своим особенным, быстрым, как бы взвешивающим, требовательным и ласковым взглядом на Сашу и сказал:
— Сегодня в Ботаническом саду состоится сходка, там пойдет разговор о том, что вас интересует. Хотите пойти со мной?
Саша кивнул головой.
— Очень хочется, — ответил он. — Давид там тоже будет?
— Он-то обязательно будет! Вообще вы там встретите многих ваших учеников.
— А почему они вас поставили в такое положение, что вам самому надо искать дорогу в Ботанический сад?
Константин засмеялся — в Сашином голосе слышен был упрек, забавный и строгий, — и ответил:
— В этом никто не виноват. Мы заранее обо всем условились, и Лена Саакян, которую вы знаете, должна была сегодня встретить меня у ворот Кукийского кладбища, там поблизости я ночевал. Это место мы считали одним из наиболее безопасных. Но вчера в час ночи на квартиру, где я ночевал, нагрянули с обыском. Я едва успел выскочить в окно.
