с тобой, Джек. Но мы же и не спим, правда, в том смысле, в каком имела в виду Алиса?
– Разумеется, нет, – сказал Джек.
Она тронула ногтем его пенис, Джек дернулся.
– Прости, я уже давно не играла с пенисами.
– Ничего.
– Тебе надо с мамой поговорить, Джек, – сказала Лесли; тон был точь-в-точь как у Эммы.
– Зачем?
– Поговори с ней, пока есть время.
– Время для чего?
– Мы с Эммой мало разговаривали, – сказала миссис Оустлер, – а теперь наше время вышло.
– О чем мне с ней говорить?
– Ну, у тебя же полно вопросов, Джек.
– Она никогда мне на них не отвечала!
– Ну, может, в этот раз ответит. Спроси ее еще раз.
– Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?
– Разумеется, но тебе не скажу. Спроси у мамы.
Снаружи кто-то что-то орал – наверное, у парковки, в «Шаттерсе» всегда отлично слышно, когда орут на пирсе Санта-Моники. Может, этот крик подействовал, только пенис у Джека наконец опал.
– Какая красота! – сказала миссис Оустлер, прилагая массу усилий, чтобы оживить пенис заново. – Кажется, мы его теряем.
– Кажется, ему грустно, – сказал Джек.
– Джек, не забудь эту реплику, она тебе пригодится, – сказала как-то давно Эмма.
Подумать только, он тогда не догадался, при каких обстоятельствах она может ему пригодиться!
Слово «грустно» оказало на миссис Оустлер непредвиденное воздействие. Она отпустила пенис и повернулась к Джеку спиной. Он и не понял, что она рыдает, пока не заметил, что плечи у нее дрожат; плакала она совершенно беззвучно. Вот оно, подумал Джек, как и говорила мама, в конце концов она сломается – но даже сейчас миссис Оустлер держала себя в руках. Ее миниатюрное тело содрогалось, ее лицо было залито слезами, ее груди были холодны, но она не произнесла ни звука.
Проснувшись, Джек услышал, как миссис Оустлер принимает душ; им уже принесли завтрак, а он и не заметил. Кофе, заказанный Лесли, давно остыл. Она уже упаковала свой крошечный чемодан и выложила у изножья кровати одежду, в которой собиралась лететь обратно, – черный брючный костюм, трусики, маленький «пышный» лифчик. На подушке лежал сюрприз для Джека – та самая единственная фотография обнаженной Эммы, что он сохранил. Видимо, Лесли нашла ее в доме на Энтрада-драйв и хотела показать Джеку, что видела ее.
С фотографии укоризненно смотрела Эмма, ей семнадцать, Джеку тогда было десять, он собирался в Реддинг. Эмма в лучшей своей форме за всю жизнь, на щеках ожоги от матов, наверное работа Ченко или «минских».
Лесли вышла из душа в гостиничном халате, с мокрыми волосами.
– Хороша, а? – проговорила она.
– Снимала Шарлотта Барфорд, – сказал Джек.
– Наверное, она не одну такую сняла?
– У меня была подружка, она заставила меня их все выкинуть.
– Она-то думала, ты в самом деле выкинул все.
– Еще бы.
– Такой знаменитости, как ты, не стоит хранить такие фотки как попало, – сказала миссис Оустлер. – Но я не стану ее за тебя выбрасывать. Фотографии Эммы я вообще выбрасывать не буду.
– Еще бы.
Джек встал, как был голый, у окна, посмотрел на парковку, потом вдаль, где в небо возносилось неподвижное по утрам колесо обозрения, словно скелет динозавра. В Санта-Монике никто не вставал рано.
Миссис Оустлер подошла и стала рядом, взяв его за пенис обеими руками, через две секунды он у Джека стоял. Какое же это все предательство по отношению к Эмме! Осознав это, Джек заплакал. Совершенно обнаженная Лесли терлась о него, и если бы она захотела заняться любовью, он не стал бы ей отказывать; поэтому, наверное, он и плакал. Обещания, данные им Эмме и маме, гроша ломаного не стоили.
– Бедный Джек, – с едким сарказмом сказала миссис Оустлер, отпустила его и оделась. Такие короткие волосы сохнут в два счета. – У тебя будет трудный день, думаю, у «душеприказчиков по литературной части» тяжелая работа.
Джек плакал бы круглые сутки, но только не рядом с ней. Он вытер слезы и оделся, затем убрал фотографию Эммы в карман рубашки.
– Алиса, конечно, позвонит, когда я буду еще в воздухе, – сказала миссис Оустлер. – Она захочет узнать, как мы провели вместе ночь – как мы не спали друг с другом в том самом смысле слова.
– Я знаю, что сказать.
– Уж ты меня не подведи. И главное – поговори с ней. Задай ей все вопросы, какие только можешь, пока есть время.
Джек промолчал. Он пошел в ванную, запер дверь, умылся, сказал спасибо миссис Оустлер, что та оставила ему пасту (но не щетку, ее, наверное, убрала в чемодан), почистил зубы пальцем, прополоскал рот, услышал, как захлопывается дверь номера, вышел из ванной. Лесли и след простыл.
Ему не сразу удалось уйти из «Шаттерса», хотя миссис Оустлер оплатила номер: внизу его ждали папарацци. Слава богу, они прозевали Лесли. Кто-то, видимо, видел их прошлой ночью в «Уан-Пико» и решил, что ночевать они будут в «Шаттерсе».
– Кто была эта баба, Джек? – спрашивал какой-то назойливый говнюк с камерой.
Еще одна группа папарацци, побольше, ждала его на Энтраде, Джек не удивился – странно, что они вчера там не оказались, могли бы проследить их с Лесли до «Шаттерса». Он снял белье с Эмминой кровати, положил стирать, вообще немного привел комнату в порядок. Позвонила мать, оторвала его от приготовления завтрака; он сказал ей, что Лесли уже в самолете, что они провели вместе ночь, успокаивали друг друга.
– Успокаивали? Ты ведь не спал с ней, Джек?
– Разумеется, нет! – с деланым возмущением ответил Джек.
– Ведь Лесли, она… как это сказать… порой не очень оглядывается на правила.
Джек мог только догадываться, как отреагировала бы Лесли, услышь
