Алисина иерихонская роза. Лесли скрестила руки на груди и в таком виде прошествовала мимо Джека в ванную, приняв совершенно невинный вид – что было не менее неожиданно, чем поцелуи, которыми она осыпала Джека некоторое время спустя.
Целовалась она мастерски – хищно, возбужденно, даже устрашающе, ни на миг не закрывая своих ярких глаз, не отводя пристального взгляда. Но Джек чувствовал, что каждый ее шаг, каждое ее действие – эксперимент, испытание. Она что-то проверяет.
Нацеловавшись до изнеможения – надо было или прекращать это, или переходить к более серьезным элементам прелюдии, – миссис Оустлер спросила Джека:
– Этим ты занимался с Эммой? Я имею в виду, вы целовались?
– Да.
– А трогали друг друга?
– Иногда.
– А как?
Джек взял в руки груди миссис Оустлер.
– И это все? – спросила она.
– К Эмме я никак иначе не прикасался.
– А она к тебе?
Он не смог выговорить слово «пенис» – бог знает почему, хотя Эмма всю жизнь его за пенис держала. Джек просто отпустил груди миссис Оустлер и повернулся к ней спиной; она не стала ждать, провела рукой по его животу, нашла пенис и сжала его; тот уже стоял, как на посту.
– Вот так, – только и сказал Джек.
– Ну, не очень-то большой, – сказала Лесли. – Не думаю, что у Эммы мог бы случиться спазм по такому поводу. А ты как думаешь, Джек?
– Кто его знает, может, и нет, – ответил он.
Миссис Оустлер лежала, не выпуская его пенис из рук. Он попробовал силой воли убрать эрекцию, но ничего не вышло. Лесли Оустлер, думал он, всегда будет иметь надо мной какую-то власть. Она вошла в его детство рано, когда он был очень раним, сначала своим «пышным» лифчиком (он тогда даже не был с ней знаком), потом тем, что показала ему свою иерихонскую розу, – и Джек тогда был так мал, что ее способ стрижки лобковых волос навсегда стал для него идеалом.
Вот таким вот образом, мало-помалу, песчинка за песчинкой, взрослые крадут у нас детство – а иногда и не по песчинке, а сразу целыми кусками; но все равно мы проходим через длинную череду грабежей, которые в итоге складываются в одну большую утрату. Разумеется, одним из таких грабителей детства Джека была и миссис Оустлер – нет, сознательно она не хотела причинять ему вред, впрочем она вообще об этом не задумывалась. Просто Лесли Оустлер была из тех, кто ненавидит невинность, презирает ее так глубоко, что даже причины этого презрения остаются ей неясны.
Ее сильно разочаровал муж, основным достоинством которого были деньги его семьи, которые и он, и миссис Оустлер принимали как должное. Сам доктор Оустлер не очень-то много зарабатывал своим ремеслом: в Канаде на медицине не разбогатеешь. В результате миссис Оустлер посвятила свою жизнь тому, чтобы разочаровывать других, – а поскольку Алиса оказалась с ней знакома, под ее чары попал и Джек.
Как бы то ни было, когда его пенис держала Эмма, он рано или поздно опадал – не то с миссис Оустлер. Джек готов был спорить, что у него будет стоять ровно столько, сколько она его держит, а Лесли не подавала никаких знаков, что скоро отпустит. Он попробовал отвлечь ее разговорами о чем-то другом, но она лишь изменила хватку, а потом стала гладить его пенис – но совершенно безразличными движениями.
– Мне кажется, я так ни разу и не поблагодарил тебя как следует, – начал Джек.
Вот так он предал волю своей покойной подруги – ведь Эмма строго-настрого запретила ему благодарить свою мать.
– За что? – спросила миссис Оустлер.
– За то, что ты покупала мне одежду – для Реддинга и для Эксетера, за то, что платила за мое обучение в обеих школах, за заботу о нас – о маме и обо мне. За все, что ты сделала для нас, после того как миссис Уикстид…
– Ты это брось, Джек.
Джек и сам собирался бросить – так сильно она сжала его пенис, до боли. Она прижалась губами к его спине, между лопатками, словно пыталась заставить себя не кричать. Потом сказала:
– Не надо благодарить меня.
– Почему нет, Лесли? Ты была так щедра.
– Я щедра?
Наконец-то она разжала кулак и вообще расслабилась, легонько обвела пальцем вокруг его пениса – тот и не думал расслабляться.
Джек вспомнил, как в один прекрасный день, когда у Алисы не было посетителей, она сказала ему, словно продолжая длинный разговор (которого не было), а не делясь внезапно возникшей мыслью (так оно и было):
– Джек, обещай мне, что никогда не будешь спать с Лесли.
– Мам, я никогда ничего такого не сделаю! – поклялся Джек.
А еще один раз он торчал в небольшом отеле «Сансет-Маркиз» в Западном Голливуде, трахал там одну модель; она снимала на территории отдельную виллу. Рядом было еще несколько, в одной из них шла вечеринка каких-то музыкантов, модель хотела туда проникнуть, а Джек просто хотел домой. Тогда модель спустила ключи от его машины в унитаз.
Джек мог бы отправиться в вестибюль отеля, и портье вызвал бы ему такси, но он не хотел оставлять «ауди» в том квартале – с хорошими машинами там случались плохие истории. Более того, всю одежду Джека конфисковала модель – надела свой лифчик, а поверх Джековы шмотки и ускакала на вечеринку к музыкантам. Джеку пришлось бы уезжать из отеля в ее одежде, а она ему была мала.
Он позвонил Эмме, та работала. Он уговорил ее взять запасные ключи от «ауди» и приехать к нему; Джек принялся объяснять, где лежат ключи, как вдруг Эмма его перебила:
– Джек, обещай мне, что никогда не будешь спать с моей матерью.
– Эмма, я никогда ничего такого не сделаю!
– Э-э, конфетка моя, если бы я была так уверена… Мама-то точно попытается тебя
