– Знаю, и всё.
– Знаешь, что она понесла?
– Да.
– И от кого, знаешь?
– Д-да… - Голос Дашки чуть дрогнул, но Яшка не заметил этого, с сердцем ударив кулаком по полу.
– Чтоб он сгорел, этот жулик! Всегда знал, что неприятностей с ним не оберёмся!
– Жулик?..
– Ну да! А кто он, Паровоз-то? Спортил девку, собачий сын, и смылся на каторгу, выкрутился! Вот ей-богу, если б его не забрали, я из него ремней нарезал бы. Что - не веришь?!
– Верю. - Дашка снова погладила его по волосам. Яшка поймал её руку, стиснул в ладонях холодные тонкие пальцы. Про себя он уже решил: скажет Дашка "останься" - и он останется, пускай потаскуха-сестрица выворачивается как сможет сама.
– Что же… Поезжай, - тихо произнесла Дашка.
– Дашка! Я вернусь - слышишь? Пристрою эту дуру куда-нибудь и приеду за тобой. Сразу же! Ты мне веришь, что я тебя не бросаю, что от слова не отказываюсь? Веришь?
– Верю. Не бойся. - Дашка откинула одеяло, спустила ноги с постели и, пошарив руками в воздухе, села рядом с Яшкой на пол. - Я подожду, не беспокойся, - внезапно перешла она на шёпот. - Я… знаешь что?
– Что? - так же шёпотом спросил Яшка.
– Я… тебя люблю очень. Правда.
Яшка молча привлек её к себе, осторожно поцеловал раз, другой, третий, даже не сообразив, что впервые целует свою невесту, провёл рукой по её волосам, по бледной щеке. Дашка прильнула к его плечу.
Всхлипнула.
– Ничего… Ничего. Это я так. Иди, ступай. Я подожду, я, кроме тебя, никого не полюблю. - Она улыбнулась сквозь слёзы, наугад перекрестила Яшку. - Джя дэвлэса[133].
Яшка поцеловал её мокрую от слёз ладонь, встал и быстро, не оглядываясь, вышел. Как только за ним закрылась дверь, Дашка молча повалилась вниз лицом на смятое одеяло. В такой позе и нашла её вернувшаяся Настя.
– Дарья! С ума сошла! Ты почему на полу сидишь? Лезь под одеяло сейчас же, совсем без головы девка! Да ты… Ты плачешь? - Настя села рядом с дочерью, встревоженно повернула её к себе. - Что ты, маленькая?
Что тебе этот чёрт Яшка наговорил? Да я его сейчас…
Дашка покачала головой. Чуть погодя едва смогла выговорить:
– Он у-хо-дит…
– Куда?!
– С Маргиткой.
Настя вздрогнула. Молча помогла Дашке взобраться на постель, поправила ей подушку, прикрыла одеялом. Медленно подошла к окну, взглянула на красную от заката улицу. Через несколько минут она увидела, как из дома выходят двое. Маргитка плакала, волоча за собой огромный пухлый узел. Яшка держал её за руку и оглядывал улицу. Вскоре он махнул рукой, и от угла не спеша подкатила извозчичья пролётка. Яшка сказал извозчику несколько слов, тот кивнул. Маргитка быстро взобралась в пролётку, Яшка прыгнул следом, повернулся к дому, и на мгновение его глаза встретились со взглядом Насти. Но пролётка рванула с места, копыта лошадей застучали, удаляясь в сторону Большой Грузинской, и вечерняя Живодёрка опустела вновь.
Глава 19
На второй версте Рогожской дороги под звёздным небом бродили кони.
Поле было покрыто туманом, из которого появлялись и вновь исчезали лошадиные морды и хвосты, слышался храп, негромкое ржание.
Очертания шатров и телег едва проступали в белёсой пелене. Над полем висел тонкий месяц. От недалёкой реки тянуло сыростью, в воздухе звенели комары, в траве оглушительно стрекотали кузнечики. Угли возле шатров уже догорали. Время перевалило за полночь, табор спал, и лишь у крайнего шатра красные отсветы тлеющих головешек выхватывали из темноты две фигуры - мужскую и женскую.
– Вот так. - Илья, не отрываясь, смотрел в огонь, и в глазах уже рябило от прыгающих огоньков. - Вот так…
Варька молчала, попыхивая длинной изогнутой трубкой. Её некрасивое лицо не выражало ничего. Взяв лежащую рядом палку, она поворошила угли, и в небо взметнулся сноп пляшущих искр.
– Не потухло бы совсем… Сколько, говоришь, это у вас было?..
– Три месяца.
– Да-а-а… Вот послал бог брата - на лето оставить нельзя! Ну, и чего ты ждал? Ты Настьки не знаешь?
– Так ведь, Варька, я же и раньше…
– Что "раньше"? Раньше другое дело было, хотя и тоже ничего хорошего… Сам, что ли, не понимаешь? - Варька отложила трубку, нахмурилась. - Ну, что у тебя головы нет, я всегда знала. Но Маргитка-то чем думала? Цыганская девчонка, понимать должна была…
– Наверное, тоже ничем. - Илья вздохнул. - Знаешь, она совсем ничего не боялась. Это я боялся, а она… - Он поморщился, как от боли, вспоминая.
– Даже сейчас её вижу… Глаза закрываю и вижу. Сидит, смотрит на меня своими пятаками зелёными и говорит: "Не жалею ни о чём. Не хочу без любви жить и тебе не дам…" Дэвлалэ!
– Вон куда… - без улыбки удивилась Варька. - Влюбилась, значит, девочка без памяти. Ну, а ты-то что? Не мальчишка вроде, чтобы так голову терять.
Вот здоровый-то он, наверное, был, хвостатый, рогатый…
– Кто? - испугался Илья.
– Бес.
– А… - криво усмехнулся он, - который мне в ребро, что ли? Наверное, здоровый. Знаешь, что? Может, ты и правду говоришь, что головы у меня нету… Только я боюсь, что и сейчас её люблю. Её, Маргитку.
– Как ты сказал? - изумлённо переспросила Варька, опуская трубку и поворачиваясь к нему. Илья не поднимал глаз, чувствуя, что даже спина у него горячая от стыда. Ведь по пальцам можно было перечесть случаи, когда он говорил вслух такие слова. Но сейчас уже нечего было терять, и, в конце концов, не затем он пришёл сюда, чтобы врать.
Варька выкатила палкой из углей несколько чёрных картофелин, придвинула их к Илье.
– Бери.
Он сапогом затолкал картошку в траву.
– Пусть в росе остынет… Варька! Ну, что я делать должен?
– Что делать… Откуда я знаю? - Варька кидала из ладони в ладонь горячий клубень, морщилась, роняла на траву хлопья золы. - Говоришь, что любишь девочку? Так и бери её, живи с ней. Настька тебя, сам говоришь, отпустила.
– Не могу. Всё-таки годы уже не те. У меня семья… Мальчишки ещё маленькие, Дашку пристраивать надо. И… как я с Маргиткой жить-то буду? Я через десять лет стариком стану, а она только по-настоящему бабой заделается. И найдёт себе мужика помоложе. Куда мне тогда деваться?
В монастырь?
– Так чего же ты мне голову морочишь? - рассердилась Варька. - Вставай, морэ, разворачивайся - и к жене обратно!
– "Обратно…" - проворчал Илья. И умолк, глядя в чёрное поле, откуда чуть слышно фыркала чья-то лошадь.
– Ну, не балуй! - сердито прикрикнула Варька на неё. - Илья, нельзя же так. Ведь, если подумать… Эй, кто это там идёт? Ефим, ты? Лачо бэльвель[134]
Из темноты теперь уже отчётливо послышались приближающиеся шаги, лошадиное всхрапывание. Вскоре в розовый круг света вошёл молодой невысокий цыган. В поводу он вел большого гнедого жеребца.
– Здравствуй, биби Варя! Будь здоров, Илья Григорьич!
– Ну - богатый, что ли, чяворо? - улыбаясь, спросила Варька.
– Богаче царя небесного! - Цыган блеснул хитрыми глазами. - Вот, взгляни, Григорьич, какой красавец! До самой Сибири довезёт и пить не запросит!
– Сменял? - полюбопытствовал Илья, вставая и оглядывая жеребца. - У тебя же, кажись, мерин вислопузый в оглоблях бегал…
– Вот его и сменял! - расхохотался Ефим так, что жеребец, всхрапнув, шарахнулся в сторону. - Гаджо на Конной дурак дураком попался! Мы с Колькой его за полчаса уломали да ещё магарыч стребовали! И-их, пропал теперь мой вислопузенький… Со дня на день ведь подохнуть собирался, еле на ногах стоял, на ночь жердями подпирали!
– Ладно, чяво, ступай себе, - строго сказала Варька. - Катерина-то твоя сейчас тебе - у-у-у!..
– Что такое? - Ефим разом перестал улыбаться.
– Как что? Ты разве не два дня назад вернуться должен был? Только не ври, что всю неделю коней менял! Да Катьке тут уже такого наговорили!
Всё рассказали - и где тебя видали, и с кем, и за сколько… Поколотит она тебя, слово даю.
– Да ну… - неуверенно махнул рукой Ефим. - Баба - она баба и есть.
Поголосит и уймётся. Я ей серёжки купил. Спокойной ночи, ромалэ.
Цыган и конь скрылись в темноте. Варька задумчиво посмотрела им вслед.
– Вот Ефим - такой же потаскун, как и ты. Так от своей Катьки гуляет, что весь табор об этом гудит, в каждом городе по раклюхе[135], а потом купит жене серьги или шалёнку - и ничего! Дальше живут.
– Ну-у… У людей всё по-людски, - с завистью сказал Илья. - Кабы вот Настька такая была…
– Прожил бы ты с ней тогда столько, как же.
Илья опустил глаза, занялся остывшей картошкой. Чуть погодя нехотя сказал:
– Может, и хорошо бы, если б не прожил. Я только сейчас понимать начал… Она ведь не для меня совсем, Настька-то. Ей бы князя, графа…
Чтобы на руках её носил, пылинки сдувал, смотрел на неё, как на икону…
