«Умер великий Пан» — для новейших поэтов и философов это означает, что старый мир рухнул, а на его развалинах возникает новый. Старые храмы опустели — родился новый бог.
Именно так истолковал старый Плутархов миф в поэме «Рождество на море» провансальский поэт Поль Арен[586], поэт чистой воды, поэт настоящий.
Я думаю, что после Плутарха и Рабле вы с удовольствием послушаете эти стихи как пример омоложения старой темы, как пример вечного движения легенд. Ах, если бы вы послушали их в исполнении законченного мастера живого слова, которому мы не раз аплодировали в этой самой зале! Актер Французской комедии Сильвен изумительно читает эти стихи. Я прочту вам только начало, поскольку оно имеет прямое отношение к моему предмету:
Когда старик Тамус, испугом обуян,Встал к борту у Палод и крикнул: «Умер Пан!» —Проснулись берега, и раздалось в молчаньеНад мертвой зыбью волн протяжное стенанье.Наполнил воздух шум стихий и голосов,Как будто к облакам из гор и из лесовВзлетел предсмертный вопль богов, сраженных горем,А ветр Ионии разнес его над морем.Свирепый вихрь, как бич, поверхность вод рассек,Смерч солнце заслонил, столбами взвив песок;И обнажились в них утесы постепенно,От чаек черные и белые от пены,Где разлеглись стада Протеевых зверей,Фонтаны звонких брызг пуская из ноздрей.Затем, пока Тамус сжимал в руках кормилоИ Парку заклинал, безмолвье наступилоИ снова улеглось неистовство пучин.Тогда на мачту влез Тамуса юный сынИ сверху, ухватясь за парус и за рею,Внезапно закричал: «Отец, взгляни скорее!Крылатых демонов неисчислимый ройВ закатном пламени несется над водойТак близко, что корабль едва не задевает.Их стая белая все небо закрывает.Их голоса звенят, как в поле птичий крик.Мне внятно пенье их, хоть незнаком язык.Ты слышишь их, отец? Они поют „Осанна!“И говорят они, что в мире невозбранноВсе расцветет, стряхнув нужды и скорби гнет,Что снова для людей век золотой придет.Нам это обещал какой-то бог-ребенок.Укутан в грубый холст, а не в виссон пеленок,Обшитых пурпуром, лежит на сене он…Он в варварской стране меж бедняков рожден.Но почему о нем разнесся слух далеко?»Тут круто повернул Тамус корабль к востоку.«Нет, демоны не лгут, мой сын. С тех самых пор,Как Зевс огонь небес метнул в титанов с горИ, серу изрыгнув, впервые взвыла Этна,Страдает человек, который безответноИ в холод и в жару влачит ярмо труда,Но нищету избыть не может никогда.Так пусть он явится, тот бог-младенец хилый,Приход которого предсказан нам Сивиллой,И, свергнув случая неправедную власть,Даст каждому из нас заслуженную часть,Чтобы с лица земли исчезли зло и голод!Бессмертные добры, покуда род их молод».[587]
Вот вам миф о старом Тамусе в истолковании современного поэта. Саломон Рейнак в своей недавно вышедшей книге «Орфей» дает ему более буквальное и более точное объяснение: он связывает его с обрядами, творившимися в память Адониса. Адонис, которого во время охоты убил кабан, был оплакан своей возлюбленной Афродитой. В годовщину его смерти жительницы Библа каждый раз оплакивали юного бога и, причитая, называли его священным именем Тамус, которое полагалось произносить только во время этих скорбных мистерий. Этот культ, этот обряд получил распространение во всей Греции. Однажды пассажиры-греки, плывшие мимо берегов Эпира на египетском корабле, кормчий которого по случайному совпадению носил имя Тамус, услышали ночью крик: «Тамус, Тамус, Тамус панмегас тетнеке!», то есть: «Тамус великий умер». Кормчий решил, что кто-то его называет по имени и сообщает о смерти великого Пана — Пан мегас. Таков конец легенды. Кончается она, во всяком случае, красиво — хором плакальщиц и стенаниями женщин — участниц мистерии.
Мы загостились у макреонов. Но природа, рассказы, мысли, образы — все у них полно особой привлекательности и редкой красоты. Описание печального острова и его священной рощи проникнуто серьезным, благоговейным, торжественным настроением. Мы представляем себе этот остров наподобие того, омываемого водами Корфу, острова с темными соснами, в изображение которого Бёклин вложил столько величественного, грустного и таинственного.
Пантагрюэль и его спутники снова отправляются на поиски Божественной Бутылки. Едва скрылся из виду Остров макреонов, как показался остров Жалкий, где жил Постник, то есть сам пост. Рабле никогда не посягал на догматы христианского вероучения; что же касается церковного устава, то тут он, напротив, держался крайне передовых взглядов. Олицетворением поста служит у него гнусное и нелепое чудовище, потребитель рыбы, пожиратель горчицы, отец и благодетель лекарей, впрочем, ревностный и вельми благочестивый католик, плачущий три четверти дня и никогда не бывающий на свадьбах.
Рабле устами Ксеномана описывает строение организма у Постника. Это длиннейшее описание долгое время оставалось непонятным. В самом деле, попробуйте разобраться в таком, например, отрывке: «Перепонки у Постника что монашеские капюшоны, желудок что перевязь, плевра что долото, ногти что буравчики», и т. д.
Совсем недавно один ученый физиолог, соотечественник Рабле, доктор Ледубль, нашел смысл в этих сравнениях. По-видимому, мэтр Франсуа проявляет здесь солидные познания в анатомии. Я готов этому поверить. Это — забавы ученого. Но они скучны.
Отойдя от острова Жалкого, мореплаватели в виду острова Дикого заметили громадного кита. Как истый гуманист, охотно употребляющий греческие и латинские слова, Рабле называет его «физетер». Пантагрюэль вооружается гарпуном, и автор со свойственной ему точностью, — с точностью человека, знающего технику любого искусства, ремесла и производства, описывает охоту на кита. Впоследствии не раз ставился вопрос: что символизует этот морской эпизод и не желал ли противник воздержания в пище поразить в лице этого чуда морского освященный канонами пост? Искать разгадку пришлось бы слишком долго. Как заметил Абель Лефран, «охота подобного рода являлась почти обязательной интермедией во время плавания в морях Северной Америки, куда рыбаки из бухты Сен-Брие, из Рошели, Олоны, из Сен-Жан-де-Люс, из Сибуры каждый год в эту пору отправлялись на лов кита, уже редко когда заплывавшего в европейскую часть океана».
Но в конце концов мы вольны видеть в ките все, что угодно. Одна из главных прелестей изучаемой нами книги состоит в том, что она предоставляет нам вкладывать в нее любой смысл, в зависимости от круга наших интересов и склада ума.
Остров Дикий населен колбасами. Между ним и островом Постника такое же различие, как между жирным и тощим, или, если хотите, это кальвинист и папист. Что колбасы именно кальвинисты — это можно заключить из того, что они страшны. Панург боится их как огня. Брат Жан во главе отряда поваров стремительно атакует их и сажает на вертел. Что же это значит? Неужели реформаты были до такой степени ненавистны Рабле? Ведь он только что как будто склонялся на их сторону. Присмотримся к этому повнимательней. Он благоволил к французским деятелям Реформации; он терпеть не мог женевских реформатов — этих бесноватых кальвинистов, а они платили ему тем же. Колбасы, об избиении и истреблении которых он так весело рассказывает нам, — очевидно, женевского происхождения. Будь они из Труа, он почувствовал бы к ним жалость и не устроил бы им такой резни.
Воздержимся, однако, приписывать слишком символический смысл похождениям полководцев Колбасореза и Сосисокромса, королевы колбас Нифлесет, жителей острова Руах, живущих одним только ветром, и великана Бренгнарийля, того самого, что питался ветряными мельницами и умер, подавившись куском свежего масла, которое он по предписанию врачей ел у самого устья жарко пылавшей печки.
Но когда мы, причалив к острову Папефиге, узнаём, что его жители, не успев освободиться от лихоимства папоманов, тотчас подпали под иго феодальных сеньоров, нам невольно приходит на ум германская церковь, которую Лютер, не успев вырвать из хищных рук римских первосвященников, немедленно отдал во власть германских государей. Здесь намек сам идет к нам навстречу, покров над ним полуприподнят.
Остров Папефига сохранился в галльских преданиях главным образом благодаря одному совсем еще невинному чертенку, не умевшему громыхать и выбивать градом посевы, разве одну петрушку да капусту, и вдобавок не знавшему грамоте.
Увидев однажды на поле пахаря, чертенок спросил, что он здесь делает. Бедняк отвечал, что он сеет полбу (есть такой сорт пшеницы), чтоб было чем кормиться зимой.
