— Милостивый государь, — сказал Панург, — вы хватили через край. Вот вам три ливра.
Расплатившись с купцом и выбрав красивого и крупного барана, Панург схватил его и понес, как он ни кричал и ни блеял. Все же остальные бараны тоже заблеяли и стали смотреть в ту сторону, куда потащили их товарища.
Индюшонок между тем говорил:
— А ведь этот покупатель сумел-таки выбрать! Стало быть, смекает!
Вдруг Панург, не говоря худого слова, швырнул кричавшего и блеявшего барана в море. Вслед за тем и другие бараны, крича и блея, начали бросаться за борт. Всякий норовил прыгнуть первым. Удержать их не было никакой возможности — вы же знаете баранью повадку: куда один, туда и все. Недаром Аристотель называет барана самым глупым и бестолковым животным.
Купец, в ужасе, что бараны тонут и гибнут у него на глазах, всеми силами старался остановить их и не пустить. Все было напрасно. Наконец он ухватил за шерсть крупного, жирного барана и втащил его на палубу, — он надеялся таким образом не только удержать его самого, но и спасти всех остальных. Баран, однако ж, оказался до того сильным, что увлек за собою в море купца… Когда же на корабле не стало больше ни купца, ни баранов, Панург вскричал:
— Хоть одна живая баранья душа здесь осталась? Где теперь стадо Тибо Ягненка? Или же стадо Реньо Барашка, любившее поспать, в то время как другие стада паслись? Не знаю. Старая военная хитрость. Что ты на это скажешь, брат Жан?
— Ловко это у тебя вышло, — отвечал брат Жан Зубодробитель. — Я ничего дурного в том не вижу. Тебе только следовало подождать расплачиваться, тогда денежки остались бы у тебя в кошельке.
— Я доставил себе удовольствие более чем на пятьдесят тысяч франков, клянусь богом! — сказал Панург. — А теперь, благо ветер попутный, можно и двинуться. Слушай, брат Жан: нет человека, сделавшего мне что-нибудь приятное, которого бы я не отблагодарил или, во всяком случае, не поблагодарил. Я добро помнил, помню и буду помнить. Но нет также человека, сделавшего мне что-нибудь неприятное, который бы впоследствии не раскаялся — не на этом, так на том свете.
Эпизод с Панурговым стадом, которое правильнее было бы назвать Индюшонковым, — это самый знаменитый эпизод во всей четвертой книге. Рабле не сам его выдумал. Всю эту историю он заимствовал у одного итальянского монаха, Теофиля Фоленго[578], весьма остроумно изложившего ее в макаронических стихах. Лафонтен в свою очередь заимствовал ее у Рабле, но я боюсь, что по сравнению с образцом его пересказ покажется суховатым.
После происшествия с баранами наши мореплаватели побывали на Острове безносых, жители которого имеют треугольную форму головы, на острове Шели, все жители которого необычайно жеманны, и в стране Прокурации, которая, как показывает ее название, представляет собой государство прокуроров, страну ябеды. Один из ее жителей объясняет Пантагрюэлю, что ябедники живут тем, что позволяют себя бить. Если бы они подолгу не получали таски, то непременно умерли бы с голоду вместе с женами и детьми.
«Если монах, священник, ростовщик или же адвокат таит злобу на дворянина, — продолжает наш автор, — то он натравливает на него кого-нибудь из этих ябедников. Ябедник затевает против дворянина дело, тащит его в суд, нагло поносит и оскорбляет, согласно полученным наставлениям и указаниям, пока наконец дворянин, если только он не расслабленный и не глупее головастика, не хватит его то ли палкой, то ли шпагой по голове или не вышвырнет в окно или же в одну из бойниц крепостной стены своего замка. Теперь ябедник несколько месяцев может жить припеваючи: палочные удары — это для него самый богатый урожай, ибо он с монаха, с ростовщика, с адвоката сдерет немалую мзду, и дворянин, со своей стороны, выдаст ему вознаграждение, иной раз столь великое и непомерное, что сам останется ни при чем, да еще боится, как бы не сгнить в тюрьме, словно он избил самого короля».
Расин в своих «Сутягах» сделал из этого блестящий комедийный диалог:
Шикано
Вы — славный человек. Подружимся легко мы.
Но удивлен я тем, что вы мне незнакомы:
В суде я знаю всех.
Интим
Спросите у судьи:
Ему известны все достоинства мои.
Шикано
И кто же вас прислал?
Интим
Я к вам по порученью
Особы некоей. Она свое почтенье
Вам просит выразить и вас оповестить,
Что вы обязаны ей нечто возместить.
Шикано
Я? Разве я нанес кому-нибудь обиду?
Интим
Помилуйте! Вы так добросердечны с виду!
Шикано
Чего хотите вы?
Интим
Они от вас хотят,
Чтоб, сказанное там публично взяв назад,
Вы при свидетелях признали их отныне
В уме и памяти.
Шикано
Ну, это от графини!
Интим
Она вам шлет поклон.
Шикано
Я — также.
Интим
Рад весьма.
Шикано
Я от нее и ждал подобного письма!
Скажите, сударь, ей: я медлить не умею;
Она получит все желаемое ею
У пристава. И пусть не бьет тревогу зря.
Что ж пишут нам? Так, так! Седьмого января
Графиня де Пимбеш, беседуя с Жеромом
Из рода Шикано, зловредностью влекомым,
Им незаслуженно была оскорблена.
Задета честь ее, и требует она,
Чтоб при свидетелях и при судейском чине
Вышеозначенный признался, что графиня —
Особа здравая, в рассудке и в уме,
И что причины нет держать ее в тюрьме.
Ле Бон. Вас так зовут?
Интим
Да, сударь, я не скрою,
Лe Бон и — ваш слуга.
Шикано
Но с подписью такою
Повесток никогда но присылал мне суд!
Как? Господин…
Интим
Ле Бон.
Шикано
Вы, сударь, просто плут.
Интим
Я — честный человек. Шумите вы напрасно!
Шикано
Разбойник! Негодяй! Теперь мне это ясно!
Интим
Бранитесь, в добрый час! Но завтра по суду
За оскорбленье с вас потребую я мзду.
Шикано
Мерзавец!
Интим
К доводам моим не будьте глухи!
Шикано
Я заплачу тебе две звонких… оплеухи!
(Бьет его.)
Интим
Пощечина! Ее мы в протокол внесем!
(Пишет.)
«Свидетельствую сим, что господин Жером
Из рода Шикано мне, приставу Ле Бону,
В законных действиях моих чинил препону
Посредством бранных слов…
Шикано (Бьет его еще.)
Не только слов!
Интим (Пишет.)
…Пинок
Он мне нанес такой, что был им сбит я с ног.
Означенный Жером, на том не успокоясь,
Сорвал с меня парик и разорвал мне пояс.
За это отвечать он должен по суду».
Ну, сударь, что же вы? Я продолженья жду!
Возьмите палку! Вот моя спина.
Шикано
Мошенник!
Интим
Еще удар, — и он заплатит кучу денег!
Шикано (Хватаясь за палку.)
Я погляжу, какой ты пристав!
Интим
Ну, смелей!
Лупите! У меня одиннадцать детей!
Шикано
Ах, господин Ле Бон! Прошу вас не сердиться!
Ведь даже и мудрец способен ошибиться!
Вы — пристав подлинный, и дорогой ценой
Готов я искупить поступок столь дурной.
Отец хоть не сумел оставить мне наследства,
Но жить меня учил, внушал мне с малолетства
Почтенье к господу, к мундиру и к чинам.
Возьмите!
(Протягивает ему деньги.)
Интим
Так легко не откупиться вам!
Шикано
Не подавайте в суд!
Интим
Ах, так! А как же палка,
Пощечина, пинок?..
Шикано
И вам меня не жалко?
Я все беру назад!
Интим
Покорный ваш слуга!
Нет, мне пощечина как память дорога![579]
(Действие второе, явление четвертое.)
Панург рассказывает историю некоего сеньора де Баше, который колошматил ябедников, делая вид, будто он их развлекает. Этот сеньор, сидя в беседке, рассказывает в свою очередь историю Франсуа Вийона и ризничего из францисканской обители Сен-Максен. Вот этот отрывок, быть может, самый замечательный по своему слогу и по своей живости во всем изучаемом нами удивительном произведении:
«Мэтр Франсуа Вийон на склоне лет удалился в пуатевинскую обитель Сен-Максен, под крылышко к ее настоятелю, человеку добропорядочному. Чтобы развлечь окрестный люд, Вийон задумал разыграть на пуатевинском наречии мистерию Страстей господних. Набрав актеров, распределив роли и подыскав помещение, он уведомил мэра и городских старшин, что мистерия будет готова к концу Ниорской ярмарки; оста-лось-де только подобрать для действующих лиц подходящие костюмы. Собираясь нарядить одного старого крестьянина богом отцом, Вийон попросил брата Этьена Пошеям, ризничего францисканского монастыря, выдать ему ризу и епитрахиль. Пошеям отказал на том основании, что местный монастырский устав строжайше воспрещает что-либо выдавать или же предоставлять лицедеям. Вийон возразил, что устав имеет в виду лишь фарсы, пантомимы и всякого рода непристойные увеселения. Пошеям, однако ж, сказал напрямик: пусть Вийон соблаговолит-де обратиться еще куда-нибудь, а на его ризницу не рассчитывает, ибо здесь он все равно, мол, ничего не добьется.
