Увидев однажды на поле пахаря, чертенок спросил, что он здесь делает. Бедняк отвечал, что он сеет полбу (есть такой сорт пшеницы), чтоб было чем кормиться зимой.
— Да ведь поле-то не твое, а мое, — возразил чертенок, — оно принадлежит мне.
В самом деле, с тех пор как жители острова Папефига оскорбили папу, их страна перешла во владение к чертям.
— Впрочем, сеять пшеницу — это не мое дело, — продолжал чертенок. — Поэтому я не отнимаю у тебя поле, с условием, однако ж, что урожай мы с тобой поделим.
— Ладно, — молвил пахарь.
— Мы разделим будущий урожай на две части, — сказал чертенок. — Одна часть — это то, что вырастет сверху, а другая — то, что под землей. Выбираю я, потому что я черт, потомок знатного и древнего рода, а ты всего-навсего смерд. Я возьму себе все, что под землей, а ты — все, что сверху. Когда начинается жатва?
— В середине июля, — отвечал пахарь.
— Ну, вот тогда я и приду, — сказал чертенок. — делай свое дело, смерд, трудись, трудись! А я пойду искушать знатных монашек. В том, что они сами этого хотят, я больше чем уверен.
В середине июля черт вышел в поле с целой гурьбой чертенят. Приблизившись к пахарю, он сказал:
— Ну, смерд, как поживаешь? Пора делиться.
— И то правда, — молвил пахарь.
И вот пахарь со своими батраками начал жать рожь. Тем временем чертенята вырывали из земли солому. Пахарь обмолотил зерно, провеял, ссыпал в мешки и понес на базар продавать. Чертенята проделали то же самое и, придя на базар, уселись со своей соломой возле пахаря. Пахарь продал хлеб весьма выгодно и доверху набил деньгами старый полусапожек, что висел у него за поясом. Черти ничего не продали, да еще вдобавок крестьяне на виду у всего базара подняли их на смех. Когда базар кончился, черт сказал пахарю:
— Надул ты меня, смерд, ну, да в другой раз не надуешь.
— Как же это я вас надул, господин черт? Ведь выбирали-то вы, — возразил пахарь. — Уж если на то пошло, так это вы хотели меня надуть: вы понадеялись, что на мою долю не взойдет ничего, а все, что я посеял, достанется вам… Но вы еще в этом деле неопытны. Зерно под землей гниет и умирает, но на этом перегное вырастает новое, которое я и продал на ваших глазах… Итак, вы, как всегда, выбрали худшее, оттого-то вы и прокляты богом.
— Ну, полно, полно, — сказал черт. — Скажи-ка лучше, чем ты засеешь наше поле на будущий год?
— Как хороший хозяин, я должен посадить здесь репу, — отвечал пахарь.
— Да ты неглупый смерд, как я погляжу, — сказал черт. — Посади же как можно больше репы, а я буду охранять ее от бурь и не выбью градом. Но только помни: что сверху — то мне, а что внизу — то тебе. Трудись, смерд, трудись! А я пойду искушать еретиков: души у них превкусные, ежели их поджарить на угольках.
Когда настало время снимать урожай, черт с гурьбой чертенят вышел в поле и принялся срезать и собирать ботву. А пахарь после него выкапывал и вытаскивал огромную репу и клал в мешок. Затем они все вместе отправились на базар. Пахарь весьма выгодно продал репу. Черт не продал ничего. Да все еще открыто над ним потешались.
Нужно ли напоминать, что Рабле не сам сочинил эту сказку? Он заимствовал ее у народа. Лафонтен в свою очередь заимствовал ее у Рабле и облек в стихотворную форму. Вот каким чудным языком пересказал эту сказку поэт:
…назван Папефигою тот остров,Где жители не чтили папу, аЕго портрету фигу показали.За это небеса их наказали,Как сказано у мэтра Франсуа.Был остров облюбован сатаноюДля местопребыванья своего.На горе беднякам за ним толпоюНагрянул весь придворный люд его,Рога и хвост имеющий обычно,Коль роспись храмов не апокрифична.Один такой вельможа майским днемЗаговорил со смердом-хитрецом,Работавшим на пашне с самой зорькиИ в поте добывавшим хлеб свой горькийПо той причине, что с большим трудомВзрастало все в проклятом крае том,Где знатный бес столкнулся с мужиком.А был сей черт евангельски невиннымНевеждой и природным дворянином,Который градом, если зол бывал,Покуда лишь капусту выбивал,А больший вред еще не мог содеять.«Эй, смерд, — сказал он, — ни пахать, ни сеятьМне не пристало, ибо я в адуОт благородных бесов род ведуИ спину гнуть над плугом не умею.Знай, смерд, что этим полем я владею.Здесь все угодья — наши с тех времен,Как остров был от церкви отлучен;Вы ж, мужики, — рабы чертей-сеньоров.Поэтому я б мог без разговоровЗабрать себе плоды твоих трудов.Но я не скуп и разделить готовС тобою все, что здесь ты ни развел бы.Какой ты, кстати, тут насадишь злак?»«Я, ваша милость, — отвечал бедняк, —Считаю, что нет злака лучше полбы.Уж так земля родит его у нас!»«Я это слово слышу в первый раз! —Воскликнул бес. — Как говоришь ты? Полбы?Мне злак такой на ум и не пришел бы.А впрочем, как ни назови его,Бог с ним! Что мне за дело до того!Согласен я. А ты трудись до пота,Трудись, мужик, да поспевай пахать.У мужичья один удел — работа.Но помощи моей не вздумай ждать.Возись-ка с пашней сам — не до нее мне.Я — дворянин, и ты себе запомни:Не для меня учение и труд.Мы урожай поделим на две доли:Все, что за лето над землею тутПовырастет, свезти ты можешь с поля;А все, что под землею на стернеОстанется, сполна представишь мне».Приходит август — время урожая.Наш пахарь поле жнет, не оставляяНи зернышка на скошенных стеблях,Как черт распорядился, полагая,Что вся корысть заключена в корнях,Тогда как колос — лишь трава сухая.Набил крестьянин верхом закрома,На рынок бес отправился с половой,Но там ее не взяли задарма,И черт удрал, повеситься готовый.К издольщику пошел он своему,А тот, хитрец, покуда суд да дело,Не молотя, сбыл полбу с рук умело,Да и припрятал денежки в сумуТак ловко, что в обман нечистый далсяИ молвил: «Ты надул меня, злодей.Ведь я — придворный бес и с юных дней,Как смерды, в плутовстве не изощрялся.Что ты посеять хочешь здесь весной?»«Хочу, — сказал крестьянин продувной, —Чтоб тут морковь иль брюква уродилась.А если репу любит ваша милость,Так репа тоже даст большой доход».«По мне, — ответил дьявол, — все сойдет.Себе возьму я то, что над землею,А ты возьмешь то, что в земле. С тобоюЯ ссориться напрасно не хочу.Ну, я монашек соблазнять лечу».(Намек на них у автора туманен.)Едва лишь год условный пролетел,Как брюкву с грядок выкопал крестьянин,А всей ботвой нечистый завладел.Он с ней пошел на рынок торопливо,Но там торговцы, видя это диво,Над бесом посмеялись от души:«Где, сударь черт, такой товар нашли вы?Куда теперь девать вам барыши?»[588]
Как точно Лафонтен, лучший лингвист своего века, воспроизводит формы языка, обороты речи, словарь своего образца!
Но продолжим наше путешествие к оракулу.
Покинув остров Папефигу, Пантагрюэль и его спутники пристают к Острову папоманов.
— Видели вы его? — кричат им с берега жители. — Видели вы его?
Панург, догадавшись, что речь идет о папе, ответил, что видел целых трех, но что проку ему от этого не было никакого.
— То есть как трех? — воскликнули папоманы. — В священных Декреталиях, которые мы распеваем, говорится, что живой папа может быть только один.
— Я хочу сказать, что видел их последовательно, одного за другим, а не то чтобы всех сразу, — пояснил Панург.
В данном случае устами этого негодника Панурга говорит сам Рабле. Ему действительно до сего времени пришлось видеть трех пап: Климента VII, Павла III и Юлия III.
Все население острова, целой процессией вышедшее к ним навстречу, — мужчины, женщины, дети, — сложив руки и воздев их горе, воскликнуло:
— О счастливые люди! О безмерно счастливые люди!
Гоменац, епископ Папоманский, облобызал им стопы.
Путешественники были приглашены на обед к этому прелату; он потчевал их каплунами, свининой, голубями, зайцами, индюками и проч.; кушанья эти подавали молоденькие красотки, милашки, очаровательные куколки со светлыми букольками, в белых туниках, дважды перетянутых поясом, с ленточками, шелковыми лиловыми бантиками, розами, гвоздиками и майораном в ничем не прикрытых волосах; время от времени с учтивыми и грациозными поклонами они обносили гостей вином. Добрый Гоменац в этом отношении является всего лишь последователем Валуа, охотно заменявших пажей, которым полагалось прислуживать у них за столом, молодыми красивыми девушками.
