А сейчас и самому Новосельцеву хотелось думать, что оно и в самом деле живое. Вот оно, разбуженное взошедшим солнцем, стало недовольно морщиться, как морщится человек, когда утренние лучи сквозь окно ударяют прямо в лицо, мешая спать. А потом, обласканное теплыми майскими лучами, разнежилось и снова задремало.
Море, может, и впрямь ты живое?..
Ты вместе с нами празднуешь освобождение Севастополя от фашистских варваров. Не всегда ты такое. Сколько кораблей скрылось в твоей пучине, сколько людей не выплыли на берег… Зачем такая жестокость? Будь всегда таким ласковым, как сегодня. Не станут больше фашисты поганить твои воды. Мы очистим тебя от мин, которыми они засорили бухты и фарватеры…
«У меня сегодня лирическое настроение», — подумал Новосельцев и покосился на рулевого, не гася, однако, улыбку на лице.
Рулевой перенял его взгляд и тоже улыбнулся.
— Красотища-то какая! — сказал он, словно догадавшись о настроении Новосельцева. — Правда, товарищ старший лейтенант?
— Правда, — подтвердил Новосельцев. — Прекрасное утро. Праздничное…
— Под стать нашему настроению.
— Да, под стать.
Новосельцев посмотрел на палубу. На ней находились не только те, кому в это время положено стоять на вахте. Все побриты, чисто одеты. И когда только успели! У всех на лицах улыбки, в глазах торжественно-веселое выражение. И все поглядывают на каменистый берег, о чем-то оживленно переговариваются.
«И впрямь у нас праздник», — подумал Новосельцев.
Все неприятное, тяжелое, перенесенное до сегодняшнего дня, отошло далеко, в воспоминания. На сердце было легко и радостно.
На мостик поднялся Букреев. На нем был новый китель, на груди блестели орден Красной Звезды, медаль «За оборону Кавказа». От него пахло духами, свежевыбритые щеки припудрены, кончики усов подкручены.
— Заступаю на вахту, Виктор Матвеевич. Можете отдыхать, — деловито сказал он, кинув строгий взгляд в сторону рулевого.
— Прошу разрешения остаться на мостике, — попросил Новосельцев.
— Но вы же не отдыхали.
— Какой там отдых!
С лица командира сошло серьезное выражение. Он заулыбался:
— Понимаю. Невозможно сейчас усидеть в каюте.
— Невозможно.
Букреев подошел к рулевому, посмотрел на приборы, потом вернулся к Новосельцеву.
— Я волнуюсь, Виктор Матвеевич, — понизив голос, признался Букреев. — Поэтому рад, что останетесь со мной на мостике. Вы лучше меня знаете фарватер. Надо в порт войти и ошвартоваться с шиком. И без риска нарваться на мину.
— Это верно, — подтвердил Новосельцев и добавил: — Все будет честь по чести.
— Вы не можете догадаться, Виктор Матвеевич, что бы я хотел увидеть, когда ошвартуемся в Севастополе.
— Вероятно, красивую девушку, которая сразу влюбится в вас, — пошутил Новосельцев.
— Не угадали. Мне хотелось, чтобы на причале меня встретил отец. Чтобы он при людях обнял меня и сказал: «Молодец, Костя!» Ведь так он ни разу не называл меня, а все драил и драил. Его похвала была бы для меня выше ордена. Но, увы, нет его в Севастополе.
— Думаю, что похвалит, когда встретитесь.
— Вы так думаете?
— Уверен. Вы заслужили.
Букреев внимательно посмотрел на него.
— Вы это искренне говорите?
— Вполне.
— Спасибо. Для меня это тоже награда. — Букреев произнес эти слова с чувством благодарности. — Я весь этот месяц думал о том, какую оценку дадите мне.
На лице Новосельцева выразилось смущение. Чтобы переменить разговор, он сказал:
— А мне было бы приятно, если бы на берегу меня встретила жена.
— Жена? Разве она оставалась в оккупированном городе? — удивился Букреев.
— Она снайпер, участвовала в боях за Крым.
— Это другое дело. Желаю счастливой встречи.
Букреев поднес к глазам бинокль и посмотрел на берег. Через минуту он протянул бинокль Новосельцеву и сказал:
— Посмотрите на вершину горы Кая-Баш. Сколько там красных флагов.
Новосельцев увидал там не только красные, но и бело-голубые. Значит, там воевала морская пехота. Возможно, на этой вершине была и Таня. А теперь морские пехотинцы наверняка в Севастополе. Стало быть, Таня там. Конечно, она не утерпит и побежит на берег, как только узнает, что в порт вошли военные корабли. Какая это будет встреча!
Не знал в те минуты Виктор, что около одного военно-морского флага есть братская могила, в которой похоронена и Таня. Об этом он узнает позже, когда встретится с Николаем Глушецким. И хорошо, что сейчас он этого не знает…
Вернув командиру бинокль, Новосельцев непроизвольно тяжело вздохнул, словно в предчувствии несчастья. Ведь он не получал о Тане никаких известий с тех пор, как она высадилась на крымский берег. Ему вспомнилось, как в июле сорок второго года он шел на катере около мыса Сарыч. Он мог и не идти так близко от берега, а сразу от Севастополя взять мористее. Главную задачу — высадить радиста в районе Качи — он выполнил. И вторая задача — разведать, пользуются ли гитлеровцы севастопольской бухтой, — была выполнена. Что заставило его повести свой катер вблизи берега от мыса Херсонес до мыса Сарыч? Помнится, у него тогда было прескверное настроение. Он с грустью думал, что уже ни завтра, ни послезавтра не пройдет мимо Херсонесского маяка, мимо памятника затопленным кораблям, не ошвартуется у причальной стенки в одной из севастопольских бухт. Думал он тогда и о Тане — ведь он ничего не знал о ней с начала войны. Какое-то неведомое чувство заставляло его держаться ближе к берегу. И оно не обмануло его. Около мыса Сарыч сигнальщик заметил, что с берега сигналили огнем. Новосельцев приказал опустить шлюпку. Оказалось, что сигналила группа защитников Севастополя, прорвавшаяся сквозь вражеское окружение и скрывавшаяся от гитлеровцев под скалами на берегу. И среди них оказалась Таня. Это была необычайная, прямо-таки неправдоподобная встреча! Но она была, была!..
Взволнованный воспоминаниями и каким-то неясным предчувствием, Новосельцев спустился с мостика на палубу. Скорее бы Севастополь! Сейчас, когда до него остались считанные мили, ему казалось, что корабль идет черепашьим ходом, что время на часовой стрелке часов словно остановилось. Теперь он уже не любовался прекрасным утром, всем его существом овладело нетерпение.
Но если бы он глянул на матросов, старшин и офицеров, то прочел бы и на их лицах нетерпеливое ожидание встречи с многострадальным городом русской славы.
Около кормовой пушки его окликнули:
— Можно вас спросить, товарищ старший лейтенант?
Новосельцев поднял голову. Перед ним стоял комендор. Новосельцев еще не знал всех матросов и старшин по фамилии, но этого комендора запомнил. У него запоминающееся лицо: загорелое до черноты, а брови и ресницы белесые, словно выцветшие, глаза голубые, веселые.
— В чем дело, Стариков? — остановился Новосельцев.
Смущенно переминаясь, комендор сказал:
— Извините меня за любопытство, но я хотел спросить вас — есть у вас в Севастополе родные?
— А зачем это вам?
— Просто так. Вижу, вы задумчивый какой-то. Думаю, волнуетесь. Я тоже волнуюсь. У меня в Севастополе мать и сестренка остались. Живы ли? Может, немцы порешили их. Отец был коммунист, его убили еще до войны кулаки в деревне. А у вас кто остался?
— У меня никто. Я новороссиец. Но вы верно заметили, что я волнуюсь. В Крыму воевала моя жена. Где она? Встретит ли меня?..
— Понятно, — кивнул комендор. — Но волнуюсь я не только из-за родных. Как-то не верится, что возвращаюсь в родной город. И возвращаюсь победителем. Подумать только! Какую силу одолели!
— Невероятно, но факт, — улыбнулся Новосельцев.
И комендор широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы.
— Крепко всыпали! Детям закажут ходить к нам!
Когда корабль обогнул мыс Херсонес, Новосельцев поспешил па командирский мостик. Вот и Казачья бухта. Вскоре будет Стрелецкая…
Но не скоро вошли в Севастопольскую бухту тральщики. Гитлеровцы перед отступлением все же успели набросать в нее мин. Пришлось тральщикам заниматься расчисткой фарватера, тралить мины и взрывать их.
Букреев чертыхался при каждой затраленной мине. Не отставал от него и Новосельцев. Вот же он, Севастополь, рукой подать! А не войдешь. В бинокль были видны памятник затопленным кораблям, Приморский бульвар, люди на нем…
Под вечер Букреев распорядился:
— Идем в бухту. Ошвартовываемся у Минной стенки.
Тральщик шел тихим ходом. Все матросы, старшины и офицеры были начеку. Кто знает, какие сюрпризы оставили тут враги. Оплошаешь — и взлетишь на воздух.
На Графской пристани толпились люди. Были среди них моряки, пехотинцы, гражданские. Когда тральщик проходил мимо, все замахали руками, пилотками, закричали «Ура!».
