видя его страх, но силы покинули ее.
– Это кашель, – сказала она. – Весной все болеют.
Никто его не понимает, думала она, и меньше всех – ее мать. Он так старается показать всем, что он чего-то стоит. Потому-то он и не уступал ей, так часто спорил, так легко принимал вызов. Он стеснял Крози. До него никак не доходило, что истинную цену человека – число и меру его дарований, степень его влияния – выказывает то, сколько он берет от своего рода и сколько отдает взамен, а это всем и так сразу видно, без всяких слов. Ее мать пыталась показать ему это, предоставив ему права на Журавлиный очаг – не просто как на место, куда его привела она, Фрали, после того как они соединились; нет, он был вправе считать этот очаг своим родным домом.
Более того, Крози любезно, хотя и нехотя, шла навстречу требованиям своей дочери, давая Фребеку понять, что, хотя Журавлиный очаг считается ее владением – притом что у нее есть кое-что еще, – по праву он принадлежит ему. Но взамен она требовала слишком многого. Крози столько потеряла в своей жизни, что ей было тяжело уступать, а особенно человеку, который изначально имел так мало. Крози боялась, что он не оценит ее жертвы, и ее приходилось постоянно убеждать в обратном. Если бы Фрали стала объяснять это Фребеку, она бы унизила его. Все это – тонкие вещи, их постепенно понимаешь… если когда-то чем-то владел. Но у Фребека никогда не было ничего своего.
Фрали опять почувствовала боль в спине. Если бы она лежала неподвижно, это могло бы пройти само собой… Если бы она могла не кашлять. Она начала раскаиваться, что не обратилась к Эйле хотя бы за средством от кашля… Но нельзя, чтобы Фребек подумал, что она принимает сторону матери. Вступать в долгие объяснения? Но у нее так болит горло, а Фребек начнет защищаться… Как раз в то мгновение, когда она окончательно усомнилась в принятом решении, кашель возобновился. Она с трудом сдержала крик боли…
– Фрали… Это не просто кашель? – спросил Фребек, тревожно глядя на нее. Нет, от кашля она не стала бы так стонать.
Она помолчала.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, ребенок… Ты ведь уже дважды рожала, ты знаешь, как это бывает?
Фрали в последний раз резко откашлялась, сделав вид, что не расслышала вопроса.
* * *
Свет стал пробиваться сквозь завешенное дымовое отверстие, когда Эйла вернулась к своей постели, чтобы взять верхнюю одежду. Большая часть обитателей стоянки поднялась среди ночи. Сначала их разбудил кашель Фрали, потом они поняли, что она мучается не только от простуды. Трони пришлось повозиться с Ташером, который просился назад к своей матери. Вместо этого она подняла его и отнесла в очаг Мамонта. Он продолжал плакать, и Эйла взяла его на руки и обогнула большой очаг, показывая ему разные вещицы, чтобы отвлечь его. Волчонок увязался за ними. Она шла с Ташером через очаг Лисицы, Львиный очаг и дальше – в кухонный очаг.
Джондалар смотрел, как она входит в его нынешнее жилище, укачивая ребенка, и сердце его забилось чаще. В глубине души он хотел, чтобы она подошла поближе, но в то же время он чувствовал беспокойство и смущение. Они почти не разговаривали, с тех пор как он ушел от нее, и он не знал, с чего начать. Он искал какую-нибудь вещицу, которая могла бы занять ребенка, и нашел маленькую кость, оставшуюся от вчерашней трапезы.
– Может, он хочет пососать ее, – сказал Джондалар, протягивая ей кость.
Она взяла кость и протянула ребенку:
– Вот, Ташер, смотри, нравится тебе?
На кости не было мяса, но она еще сохраняла мясной привкус. Ташер засунул расширенный конец себе в рот, пососал, решил, что это ему понравилось, и затих.
– Хорошая мысль, Джондалар, – заметила Эйла. Она стояла, держа на руках трехлетнего мальчика, совсем рядом со своим бывшим спутником и смотрела на него.
– Так делала моя мать, когда сестренка плакала, – ответил он.
Они глядели друг на друга – и не могли наглядеться. Они не говорили ни слова, но замечали каждую морщинку, каждую тень, мельчайшие изменения со времени их разлуки. «Он похудел», – подумала Эйла. «Как она беспокоится о Фрали, хочет помочь ей, – думал Джондалар. – О Дони, как она прекрасна!»
Ташер уронил кость, и волчонок начал грызть ее.
– Брось! – приказала Эйла, и он послушно бросил кость, но встал возле нее на страже.
– Зачем, пусть грызет… Думаю, Фребеку не понравилось бы, если бы ты дала Ташеру кость, после того как она побывала в зубах у Волка.
– Не хочу, чтобы он брал то, что ему не принадлежит.
– Он и не берет. Ташер уронил кость. Волк, должно быть, подумал, что кость бросили ему, – рассудительно сказал Джондалар.
– Может быть, ты прав… Ладно, беды не будет – пусть себе грызет.
Она подала знак, и волчонок опять вгрызся в кость, а потом направился прямо к постели, которую Джондалар расстелил на полу, рядом с тем местом, где он оборудовал свою мастерскую. Волк улегся в изголовье и начал невозмутимо мусолить свою кость.
– Волк, прочь отсюда! – воскликнула Эйла, устремляясь за ним.
– Все в порядке, Эйла… если только ты не против. Он часто сюда приходит. С ним так уютно, я чувствую себя как дома. Он… он мне нравится.
– Да нет, я не против, – ответила она. – Ты и с Удальцом всегда хорошо ладил. Думаю, ты нравишься животным.
– Но не так, как ты. Тебя они любят. Я… – Внезапно он остановился, нахмурил лоб и зажмурился. Открыв через мгновение глаза, он резко выпрямился, отступил на шаг и более сдержанным, холодным тоном добавил: – Великая Мать богато одарила тебя.
Она внезапно почувствовала, как горячие слезы наполнили ее глаза, как боль обожгла ее глотку. Она опустила глаза и тоже отступила на шаг.
– Судя по всему, у Ташера скоро родится братик или сестренка, – сказал Джондалар, меняя тему.
– Боюсь, что да, – ответила Эйла.
– Почему? Ты боишься, что она не сможет разрешиться? – удивленно спросил Джондалар.
– Конечно сможет, но не сейчас. Слишком рано.
– Ты уверена в этом?
– Нет, не уверена. Меня ведь к ней не пускали, – сказала Эйла.
– Фребек?
Эйла кивнула:
– Не знаю, что делать.
– Не понимаю, почему он не может поверить в твое искусство?
– Мамут говорит: он не может допустить мысли, что плоскоголовые знают что-то о врачевании, а значит, и я не могла от них научиться ничему дельному. Думаю, Фрали в самом деле нужна моя помощь,
