— Мама моя родненькая, спаси меня от смерти!
На несколько мгновений затихает кашель, все прислушиваются, с отчаянием глядят туда, где хлопочут около девушки подруги, укутывают ее чем только можно, утешают.
Майка прислушивается к порывистому дыханию Игната, Анатоля — так зовут второго хлопца. Своим дыханием она греет платок, чтобы тот стал мягче, вытирает им запекшуюся кровь на щеке Анатоля, поправляет бинт на его голове. Если кто-нибудь из хлопцев застонет, она склоняется над ним, ласкает теплой ладонью, упрашивает:
— Не надо… Держитесь!
А на глаза наплывает влага, закрывает свет. И все силы напрягает Майка, чтобы не поддаться, устоять, не заплакать. Страшны слезы в такую минуту. И она превозмогает эту досадную слабость, стискивает в тугой комок свое сердце, силится мысленно отойти от этих стен, от этих стонов. Ей так хочется подняться над всем этим на какую-то высоту, где можно было бы совсем спокойно пораздумать о всем этом. Оно ведь пройдет, окончится. Может быть, не так уж скоро, но обязательно пройдет… Может, не будет и ее, Майки, но исчезнут эти промерзшие стены, исчезнет ржавая паутина колючей проволоки, смолкнут людские стоны. И может, те, что некогда будут радостно глядеть навстречу солнцу, на голубое цветение льняных полей, на трепетную зеркальную гладь рек; те, что будут счастливо смотреть в завтрашний день, в светлое будущее, быть может, они вспомнят и про нее, про Майку, про девушку, которая встретила в своей жизни семнадцать весен… Только семнадцать! Да, они вспомнят о ней, потому что сердце ее угаснет для того, чтобы они никогда, никогда не видели, не переживали, не слышали и не чувствовали того, что выпало на ее долю. Никогда…
Мысли светлые, как детские мечты, тешили, успокаивали. С потолка свисали гирлянды каких-то трав, стеблей, прошлогодних колосьев. И все это в пышном убранстве инея, искрившегося, когда на него изредка попадал солнечный луч. От этих морозных гирлянд словно теплей и уютнее стало на сердце.
— Как на елке…
Подумала и улыбнулась. А мысли мчались роем, обгоняя друг друга. Вспомнилась мать. А сама она, Майка, еще совсем маленькая. Мать заплетает ей косу розовой лентой. В школу идет Майка, а мороз так и кусается, щиплет и подгоняет. Новогодняя елка в школе переливается феерическими огнями. Майка читает сказку про Мороз-Красный нос…
Мороз-Красный нос…
За морозами весны, лето… Идут чередой Майкины весны. Майка — пионерка… Вот она получает комсомольский билет. Майка Светлик внушает подругам:
— Мы не дети теперь.
Учителя. Школа. Товарищи. Шефство над колхозными фермами. Электрификация. Севообороты. «Комсомольцы, выше урожай!». Сколько дел, сколько захватывающих интересов! И мир раскрывается все шире, шире, и жизнь, кажется, с каждым днем ускоряет свой ход.
— Кого мы выберем в секретари?
— Майку Светлик!
Даже растерялась, вспыхнули щеки.
— Майка Светлик!
Вздрогнула, оглянулась. В раскрытые настежь ворота виднеется кусок холодного неба. Багряные, — видно, вечерело, — низко плыли по небу зимние тучи.
— Майка Светлик! — голос грубый, настойчивый. Встрепенулась: перекличка! С трудом поднялась.
— Ты что, шельма, не откликаешься, когда тебя зовут?
Майка молчит. Тяжело оторваться от светлых видений.
— Ты кто? — спрашивает ее какой-то незнакомый. Это Гниб, начальник полиции.
Медленно отвечает:
— Я работница совхоза.
— Работница? — И его дряблое лицо с синяком под глазом перекашивается от злобы, брызгает слюной и бранью:
— Я не об этом спрашиваю, мерзавка! Ты была секретаршей у комсомольцев? Тебя спрашиваю!
Он орет так, что на его шее синеют жилы и судорожно дергаются морщинистые щеки и скулы:
— Зарежу, если не будешь отвечать!
Рядом с ним стоит пан Ярыга, розовощекий старик. Он уже пришел в себя после ночного переполоха. Стоит, причмокивает, облизывает синие губы.
— Девонька! — говорит он тихо, вкрадчиво, и в голосе его слышится легкая дрожь. — Ну чего ты вызверилась на меня, я тебя не съем. Раз начальник спрашивает, отвечай ему ласково, уважительно. Ему на то и право дано, чтобы спрашивать. Мы и так знаем, кто ты такая. Охота ли тебя расстреливать, такую молоденькую? Ласковой будь, расскажи обо всем, пошлем мы тебя тогда в Германию. Ты ученая: будешь там коровок доить, за козами ухаживать, свинок кормить. Ты скажи нам, по какой такой нужде ты с наганом бродишь? Кто посылал тебя и куда? Ты зачем, зачем, спрашиваю, — тут его тихий говор перешел на крик, — человека моего убила? А?
Облизал синие губы, неслышными шагами подкрался ближе:
— А хочешь, девчонка ты неразумная, пошлем тебя к панам офицерам! В паненках будешь ходить, ах боже мой, боже! — сипло бормочет он по-стариковски.
— Довольно, пан бургомистр! Я развяжу ей язык!
И Гниб тяжелым подкованным сапогом нацеливается в грудь Майки.
— Стой, душегуб! — сливаются в крик гневные голоса.
Десятки рук подхватывают Майку, оттягивают назад. Десятки людей заслоняют ее. Гниб видит их глаза, их побелевшие лица, их стиснутые кулаки. Они поднимаются, эти кулаки. Люди с решительным видом надвигаются на него. Откуда-то летят камни, кирпичи, обломки досок.
Вобрав голову в плечи, пятится назад Ярыга. А Гниб кричит, и в голосе его слышится смертельный страх:
— Автоматчики, сюда!
Вооруженные полицаи появляются у ворот. Они оттесняют людей к стене, отталкивают ногами больных, лежачих. Раздаются стоны, вопли.
В этой сутолоке слышится чей-то спокойный, настойчивый голос:
— Где бургомистр? Где начальник полиции?
Это спрашивает немецкий лейтенант.
Гниб выходит вспотевший, красный. За ним плетется Ярыга.
— Командир специального отряда — полковник — требует вас к себе! — говорит лейтенант и еле заметно кивает головой на льстивое приветствие Гниба и Ярыги.
— Ну, слава богу! Слава богу! Я сегодня сколько раз уже звонил в комендатуру, чтобы выслали отряд, нам трудно справиться с пересылкой людей на станцию, — с облегчением говорит Гниб.
Около волостной управы стоял спешившийся немецкий отряд. Опытный глаз Гниба сразу отметил: целый эскадрон, если не больше. Косматые от инея кони пофыркивали, дергали поводья. Солдаты притопывали, похлопывали рукавицами, старались как-нибудь согреться, размять закоченевшие ноги. На десятках саней можно было увидеть пулеметы. Их дула, как хищные клювы, высовывались кое-где из-под брезентов, которыми были прикрыты сани.
— Скорее, скорее, двигаетесь, как сонные тетери! — торопил лейтенант Гниба и Ярыгу.
«Видать, эсэсовцы!» — подумал начальник полиции, заметив черные шинели солдат.
— Где учился?
— На курсах в Гданске, пан полковник.
— Где служил раньше?
— Был вахмистром в польской жандармерии.
— Ты, негодяй, совсем распустил полицаев, помогаешь партизанам.
— Пан полковник! — взмолился Гниб.
— Молчать! Где это видано: часовой стоит у въезда в село и не спрашивает ни пропусков, ни пароля?
— Боже мой, кто будет спрашивать пароль у наших… героических германских войск? — вмешался Ярыга, чтобы как-нибудь выгородить своего собрата. — Мы так вас ждали, так ждали, чтобы вы конвоировали на станцию мобилизованных в Германию.
— Полковник не занимается такими пустяками. Полковник — командир отряда особого назначения по борьбе с партизанами и их агентурой, проникшей в полицию, в администрацию, — оборвал бургомистра лейтенант. — Полковник проводит инспекцию всех полицейских войск.
Ярыга почтительно посмотрел на полковника и, потирая — не то от радости, не то с перепугу — дрожащие руки, начал торопливо сыпать словами:
— Ах как это хорошо! Это нам такая помощь. Сил у нас особенных нет, чтобы серьезно защищаться, если, скажем, боже сохрани, какой-нибудь крупный отряд, простите, партизан вздумает напасть на нас. Но нас бог миловал. У нас тихо, совсем тихо, если не считать там каких-нибудь… — тут он неуверенно взглянул на Гнибу, — мелких фактов. Так тихо, что к нам бегут из соседних районов, где, простите, бесчинствуют эти партизаны. И полицаи к нам бегут, и старосты, и бургомистры и, извините меня, имели честь проследовать и соседние коменданты.
— Поклеп! — гневно крикнул тут лейтенант. — Немецкая армия никогда не бежит.
— Простите… они просто, видите, меняли дислокацию… — Ярыга даже вспотел от волнения и уже не рад был, что ввязался в этот разговор.
Затем полковник через лейтенанта-переводчика подробно расспросил Гниба и Ярыгу, как они борются с партизанами, как выявляют подозрительных, недовольных, справляется ли полиция со своими обязанностями. Просматривали разные списки, приказы. Интересовались людьми, помогающими полиции. Проверили все секретные дела. Наконец, полковник заинтересовался строевой учебой полиции.
