«Русская интеллигенция не любит богатства. Она не ценит прежде всего богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечиванию мира… Эту свою нелюбовь она распространяет даже на богатство материальное, инстинктивно сознавая его связь с общей идеей культуры. Интеллигенция любит только справедливое распределение богатства…» Герой Кабакова толкует понятие интеллигенция еще более расширительно, но от этого не менее критично. Он не делает различий между Толстым, Достоевским, Герценом и теми циничными молодчиками, рассуждающими о революционной справедливости, которых он навел на банк. Вполне в духе С. Булгакова и С. Франка он видит их историческое поражение в том, что они отлучены от истины, к которой способна привести одна вера.
И сегодня – в пору глубокого кризиса научных мировоззрений, в отсутствие не национальной, но мировой идеи для России – вопросы эти оказываются далеко не праздными. И ответы на них не столь очевидны, как кажется ортодоксально религиозным и консервативно-патриотическим современным мыслителям.
Большевики вынужденно дали интеллигенции вид на жительство (пусть и с множеством оговорок и дефиниций типа «рабоче-крестьянская»), определив ее как прослойку между двумя классами-победителями, хотя, как известно, Ленин называл интеллигенцию «говном», а Сталин делал все, чтобы она в это самое «говно» превратилась. Они пытались вырастить вполне холуйскую социальную группу интеллектуалов, которые должны были обслуживать новую власть, придавая ей видимость духовной и душевной легитимности. Как обмолвился однажды Александр Борщаговский, «на нас смотрели как на людей, которые должны были очеловечить разбой». Но интеллектуальная деятельность всегда рвется за пределы, ей отведенные, взыскует максимально доступной человеку свободы. Удивительный парадокс: Александр Солженицын, пригвоздивший в 1974 году современный ему советский культурный слой в статье «Образованщина», во многом разделяющий взгляды авторов «Вех», мечтает о некой подлинной русской интеллигенции, истребленной в войнах и революциях. Автор «Одного дня Ивана Денисовича», сельский учитель, не просто осознавший, но переживший, перестрадавший отчуждение образованного сословия и от веры, и от морали, и от народа как такового, – тем не менее острее других понимает, что безмолвие народа как раз и связано с отсутствием тех, кто может соединить устремление к истине с поисками справедливости. Ведь авторы «Вех» тоже были русскими интеллигентами. И кто же, как не интеллигенция – вне зависимости от ее мировоззрения – предназначен выразить, вербализовать боли, радости и надежды своего народа.
Герцен и Салтыков-Щедрин любили Россию не меньше Аксакова и Ивана Ильина. И надо наконец понять, что русская интеллигенция – это не тупиковая ветвь духовного развития, но некий исторический шанс, которым мы дурно воспользовались. И сегодня – как и столетие назад, как всегда бывает в пору исторических перемен – нужны люди, способные на духовные и душевные усилия, устремленные к поиску подлинных смыслов, отсутствие которых мы переживаем необычайно болезненно.
Июнь 2009
Гений и место
Если бы я увлекался теорией заговоров, то, конечно же, начал бы со статистики отрицательных публикаций в печатных и электронных СМИ, посвященных действиям нашего министерства культуры за недавний период. Потом эти статистические данные рассортировал бы по объектам и субъектам публикаций, проанализировал их драматургию (кто и где начал, кто и где довел до кульминации, кто и где сделал вид, что закрыл проблему). И, наконец, попытался выявить, кому выгодно выстраивать странные ряды скандалов, соединяя несоединимое – Юрия Шерлинга и Валентина Родионова, Росгосцирк и музей в Абрамцеве, проблемы кинематографа и строительство, а также реконструкцию главных музыкальных театров страны. Разумеется, после нехитрого анализа назначил бы и заказчиков – трудно представить себе, что всю эту «симфонию наезда» мог организовать один человек, и подобное объяснение, наверное, устроило бы читающую публику.
Но объяснение это было бы не только неверным, но и абсолютно бесполезным, ровным счетом ничего не раскрывающим ни во взаимоотношениях государства в лице министерства культуры с учреждениями культуры и с культурой как таковой, ни во взаимоотношениях министра культуры (в данном случае Александра Авдеева) с грантами и просто «первыми сюжетами» отечественного художественного процесса, ни в тех проблемах, которые накопились за минувшие годы в этой сфере. Тем не менее постоянно воспроизводящаяся атмосфера скандала, некоей коллективной истерики существует, и ею, что очевидно, хотят воспользоваться не только откровенные безумцы, с которыми и спорить как-то неловко, но и вполне прагматичные граждане.
На самом же деле Александр Авдеев – лучше или хуже – вынужден решать проблемы, которые по объективным и субъективным причинам накопились в российской культуре в минувшие два-три года. И в первую очередь потому, что административная реформа 2004 года в конце концов парализовала возможность реального развития этой важнейшей базовой сферы национальной жизни. И дело тут не в моих отношениях с Александром Соколовым, хотя, понятно, наш конфликт пользы культуре не принес. Главная причина была в том, что два ведомства объективно дублировали и блокировали деятельность друг друга. То, что было в известной степени эффективным в сфере реальной экономики, когда создаваемые агентства, по существу, были формой перехода из органов государственного управления в субъекты рыночных отношений – в виде госкорпораций и иных юридических лиц, – в культуре оказалось провальным. И прежде всего потому, что она была половинчатой. Управленческая реформа была необходимой – я понимал это уже в 2001 году и предлагал разные модели, которые превращали Минкультуры в «мозговой центр», освободив от необходимости распределения денег на конкретные проекты – это становилось функцией специализированных узкопрофессиональных государственных учреждений.
Но реальность 2004 года в этом смысле оказалась хуже любых ожиданий – для культуры это была имитация управленческой реформы, которая и пустила все наше дело вразнос. Можно было с огромным трудом только поддерживать те творческие импульсы и организационные подходы, которые удалось выработать при вхождении в XXI век, но о развитии речи не было. Чувствуя себя «хромыми утками» после серии скандалов, руководители отрасли, по существу, не могли принимать никаких серьезных решений, в том числе и кадровых, которые могли бы разрушить и без того шаткое равновесие, и это привело к застою. Невидимому для посторонних (в том числе и для публики), но заметному для профессионалов. К 2008 году стало ясно, что прежней энергетики явно недостает. А тут и кризис подоспел.
Руководители ведущих учреждений культуры, лидеры творческих союзов – люди, как правило, не только талантливые, сметливые, но и общественно значительные, всегда самостоятельно – через голову любых министров – старались выстраивать отношения с первыми лицами государства, которые всегда как воспитанные и доброжелательные люди откликались на обращения народных любимцев. Бюрократическая коллизия 2004–2008 годов, обнаружив отсутствие одного влиятельного лоббиста культуры, позволила
