поры большевистской «культурной революции». (Попутно замечу: мечтать о «сложном человеке» и превращении Гагарина в мировой бренд «за три копейки» одновременно как-то уж слишком легкомысленно. Само «брендирование» – культуры, истории, жизни – знак смерти живых творческих процессов.) Уже в двадцатые годы прошлого столетия бытование европейской (и в том числе русской!) культуры изменилось самым решительным образом. В Советской России великое наследство было идеологически использовано и к концу века промотано. Корней Чуковский еще в 1919 году записывал у себя в дневнике, что русской культуры больше не существует и что для ее нового рождения потребуется как минимум столетие. Сегодня понятно, что тогда он был не прав: в ту пору русская культура существовала, но пошла в революционную переплавку, в которой граммы золота растворялись в тоннах чугуна и стали. Советская культура в высших ее образцах была еще связана с предшествующей русской культурой, ее создавали люди, корнями своими уходящие в рубежные десятилетия девятнадцатого и двадцатого веков, – к концу 70-х – началу 80-х годов прошлого столетия этот мощный импульс ослаб и был разменян на пустяки. Важно понять, что идеологический кризис обрушился на Россию не после распада СССР, как считают многие, а как минимум десятилетием раньше, когда на череду смертей генсеков стали звучать не поминальные молитвы – даже в их коммунистической транскрипции, – но анекдоты. Как это ни парадоксально, Великая Отечественная война, отодвинув это перерождение советской идеологии на несколько десятилетий, обнаружила ее недостаточность. Сталин вовсе не случайно в 1943 году, в пору неслыханных, невиданных народных тягот проявил милость к репрессированному духовенству и открыл храмы для прихожан. Выстраданная Победа стала новым энергетическим импульсом для строительства послевоенной жизни и послевоенного искусства, – даже идеологический каток середины и второй половины сороковых годов не сумел полностью заглушить эту энергетику. Последний всплеск русской культуры XX века – второй половины 50-х – конца 60-х годов – был связан, разумеется, с «оттепельным» расширением границ свободы, – но свобода эта для искусства всех направлений была связана прежде всего с обращением к образцам первой четверти XX века. Уже в 80-е обнаружилась определенная затрудненность в наследовании – как сказал бы Фирс из чеховского «Вишневого сада»: «секрет забыли». Творческое наследование требует огромной сосредоточенности и огромных усилий, ведь сохранение плодоносящей культуры – это вовсе не консервация, а своего рода «отрицание отрицания», если использовать термин гегелевской диалектики. А для этого тоже нужны силы – и немалые. Вопрос в том, были ли они у нас четверть века назад и существуют ли они сегодня?
Октябрь 2009
«Верните мои морщины…»
А р к а д и н а (Маше).…Станем рядом. Вам двадцать два года, а мне почти вдвое. Евгений Сергеевич, кто из нас моложавее?
Д о р н. Вы, конечно.
А р к а д и н а. Вот-с… <…> Оттого я и сохранилась, что никогда не была фефелой, не распускала себя, как некоторые… Вот вам, – как цыпочка. Хоть пятнадцатилетнюю девочку играть.
Вспомнил эту сцену из чеховской «Чайки» на открытии восемнадцатого по счету «Славянского базара», когда на сцену выпорхнула София Ротару, и ее прекрасное юное лицо, увеличенное двумя плазменными экранами, обратилось к бесконечно доброжелательной витебской публике, встретившей певицу так, словно до нее не было почти трех часов увлекательного шоу. Похоже, что даже Лара Фабиан должна была обзавидоваться. Но Софии Михайловне и этого все-таки показалось мало: «Я не вижу ваших рук, где ваши руки!» – восклицала она, и публика прославленного, лучшего на всю Европу открытого эстрадного амфитеатра с радостной готовностью вскидывала свои длани над головами, чтобы шквал аплодисментов был еще яростней и мощнее. «Буковинский соловей» (так прозвали Софию Ротару в начале шестидесятых годов прошлого века в Черновцах, где стремительно взошла ее звезда) одарил фестивальную публику 2009 года двумя песнями, напомнившими шлягеры тридцатилетней давности (только, пожалуй, без их мелодизма), и упорхнул со сцены, выжав из нас аплодисменты неменьшие, чем при своем первом появлении. Но в них все же было больше праздничной вежливости, чем искреннего восторга. И, конечно, известная толика милого удивления: надо же, как поразительно выглядит, прямо хоть пятнадцатилетнюю девочку играть.
Я очень люблю Софию Ротару и, пока она пела, вспоминал не только чеховский текст, разумеется, но поразительную человеческую и творческую судьбу этой замечательной певицы, для которой писали такие композиторы, как Владимир Ивасюк, Оскар Фельцман, Арно Бабаджанян, Давид Тухманов, Владимир Матецкий… В ее песнях, да и в самой ее биографии – история одной из самых прекрасных женщин огромной страны, но одновременно и история Советского Союза (помните, «ты, я, он, она, вместе – целая страна…»), и ее родной Буковины, и Украины, и России, с Украиной разделенной… Она, обладая уникальным талантом и опытом, наверняка способна рассказать об этой жизни такое, что доступно лишь немногим, что не может рассказать никто, кроме нее. Но в том юном создании, что завершало гала-концерт открытия «Славянского базара» 2009 года, словно ничего этого не было, – милая молодая энергичная певица по имени София Ротару, отличающаяся от таких же милых молодых и энергичных действительно существующими незаурядными вокальными данными, пропорхала над сценой, не желая никого, как принято говорить на молодежном сленге, «грузить» – ни себя, ни публику. Словно и не было ничего в ее еще недлинной – если судить по облику – жизни.
«Верните мои морщины», – потребовала Анна Маньяни от фотографа, который решил превратить немолодую женщину в юную красавицу при помощи ретуши. Морщины не умаляли царственности и бесконечной привлекательности этой поистине великой итальянской актрисы, они были не частью ее облика, но отпечатками самой ее жизни – в высоком, смешном и прекрасном существе прожитых лет. Маньяни не боялась стареть, как не боялись стареть Джульетта Мазина или Симона Синьоре. Как не боялись стареть Клавдия Шульженко, Леонид Утесов или Марк Бернес. Я не знаю, что они переживали на склоне лет, когда им надо было подниматься с постели по утрам, – но на сцене они не стеснялись своего возраста и не сетовали на него. Напротив, он становился источником творчества, каждый прожитый день умножал не только класс мастерства, но и расширял территорию искусства. Они не боялись сначала взрослеть, потом обретать зрелость и извлекать новые созвучия в преклонном возрасте. Они не боялись потерять публику, которая помнила их молодыми и старела вместе с ними. Они знали, что интересны молодежи, и не только за свои ранние роли и песни, но и за то, как они разговаривают с ней, перевалив в пенсионный возраст.
Есть поэты и артисты, которые остаются в памяти миллионов,
