– Долго ты, Мелехов, зорюешь нынче. Гляди, солнышко-то где!
– У кого совесть чистая, энтот всегда хорошо спит, – сказал Стерлядников, вытирая о полу шинели чисто вымытые деревянные ложки. – А вот Капарин всею ноченьку не спал, все ворочался…
Фомин, молча улыбаясь, смотрел на Григория.
– Садитесь завтракать, разбойнички! – предложил Чумаков.
Он первый зачерпнул ложкой молока, откусил добрых пол-ломтя хлеба.
Григорий взял свою ложку, внимательно оглядывая всех, спросил:
– Капарин где?
Фомин и Стерлядников молча ели, Чумаков пристально смотрел на Григория и тоже молчал.
– Капарина куда дели? – спросил Григорий, смутно догадываясь о том, что произошло ночью.
– Капарин теперь далеко, – безмятежно улыбаясь, ответил Чумаков. – Он в Ростов поплыл. Теперь, небось, уже возле Усть-Хопра качается… Вон его полушубочек висит, погляди.
– На самом деле убили? – спросил Григорий, мельком глянув на капаринский полушубок.
Об этом можно было бы и не спрашивать. И так все было ясно, но он почему-то спросил. Ему ответили не сразу, и он повторил вопрос.
– Ну, ясное дело – убили, – сказал Чумаков и прикрыл ресницами серые, женственно красивые глаза. – Я убил. Такая уж у меня должность – убивать людей…
Григорий внимательно посмотрел на него. Смуглое, румяное и чистое лицо Чумакова было спокойно и даже весело. Белесые с золотистым отливом усы резко выделялись на загорелом лице, оттеняя темную окраску бровей и зачесанных назад волос. Он был по-настоящему красив и скромен на вид, этот заслуженный палач фоминской банды… Он положил на брезент ложку, тыльной стороной ладони вытер усы, сказал:
– Благодари Якова Ефимыча, Мелехов. Это он спас твою душеньку, а то бы и ты бы зараз вместе с Капариным в Дону плавал…
– Это за что же?
Чумаков медленно, с расстановкой заговорил:
– Капарин, как видно, сдаваться захотел, с тобой вчера об чем-то, долго разговаривал… Ну, мы с Яковом Ефимычем и надумали убрать его от греха.
Можно ему все рассказывать? – Чумаков вопросительно посмотрел на Фомина.
Тот утвердительно качнул головой, и Чумаков, с хрустом дробя зубами неразварившееся пшено, продолжал рассказ:
– Приготовил я с вечеру дубовое полено и говорю Якову Ефимычу: «Я их обоих, и Капарина и Мелехова, дочушкой порешу». А он говорит: «Капарина кончай, а Мелехова не надо». На том и согласились. Подкараулил я, когда Капарин уснул, слышу – и ты спишь, похрапываешь. Ну, подполз и тюкнул поленом по голове. И ножками наш штабс-капитан не дрыгнул! Сладко так потянулся – и покончил жизню… Потихонечку обыскали его, потом взяли за ноги и за руки, донесли до берега, сняли сапоги, френчик, полушубок – и в воду его. А ты все спишь, сном-духом ничего не знаешь… Близко от тебя, Мелехов, смерть нынешнюю ночь стояла! В головах она у тебя стояла. Хотя Яков Ефимыч и сказал, что тебя трогать не надо, а я думаю: «Об чем они могли днем гутарить? Дохлое это дело, когда из пятерых двое начинают наиздальке держаться, секреты разводить…» Подкрался к тебе и уже хотел тебя рубануть с потягом, а то, думаю – вдарь его поленом, а он, черт, здоровый на силу, вскочит и начнет стрелять, ежели не оглушу доразу… Ну, Фомин опять мне все дело перебил. Подошел и шепчет: «Не трогай, он наш человек, ему можно верить». То да се, а тут непонятно нам стало – куда капаринское оружие делось? Так и ушел я от тебя. Ну и крепко же ты спал, беды не чуял!
Григорий спокойно сказал:
– И зря бы убил, дурак! Я в сговоре с Капариным не состоял.
– А с чего же это оружие его у тебя оказалось?
Григорий улыбнулся:
– Я у него пистолеты ишо днем отобрал, а затвор вечером вынул, под седельный потник схоронил.
Он рассказал о вчерашнем разговоре с Капариным и о его предложении.
Фомин недовольно спросил:
– Почему же ты вчера об этом не сказал?
– Пожалел его, черта слюнявого, – откровенно признался Григорий.
– Ах, Мелехов, Мелехов! – воскликнул искренне удивленный Чумаков. – Ты жалость туда же клади, куда затвор от капаринской винтовки положил, – под потник хорони ее, а то она тебя к добру не приведет!
– Ты меня не учи. С твое-то я знаю, – холодно сказал Григорий.
– Учить мне тебя зачем же? А вот ежели бы ночью, через эту твою жалость, ни за что ни про что на тот свет тебя отправил бы, – тогда как?
– Туда и дорога была бы, – подумав, тихо ответил Григорий. И больше для себя, чем для остальных, добавил:
– Это в яви смерть животу принимать страшно, а во время сна она, должно быть, легкая…
XV
В конце апреля ночью они переправились на баркасе через Дон. В Рубежном у берега их поджидал молодой казак с хутора Нижне-Кривского Кошелев Александр.
– Я с вами, Яков Ефимыч. Остобрыдло дома проживать, – сказал он, здороваясь с Фоминым.
Фомин толкнул Григория локтем, шепнул:
– Видишь? Я же говорил… Не успели переправиться с острова, а народ уже – вот он! Это – мой знакомец, боевой казачишка. Хорошая примета!
Значит, дело будет!
Судя по голосу, Фомин довольно улыбался. Он был явно обрадован появлением нового соучастника. Удачная переправа и то, что сразу же к ним примкнул еще один человек, – все это подбадривало его и окрыляло новыми надеждами.
– Да у тебя, окромя винтовки с наганом, и шашка и бинокль? – довольно говорил он, рассматривая, ощупывая в темноте вооружение Кошелева. – Вот это казак! Сразу видно, что настоящий казак, без подмесу!
Двоюродный брат Фомина подъехал к берегу на запряженной в повозку крохотной лошаденке.
– Кладите на повозку седла, – вполголоса сказал он. – Да поспешайте, ради Христа, а то и время не раннее, да и дорога нам не близкая…
Он волновался, торопил Фомина, а тот, перебравшись с острова и почуяв под ногами твердую землю родного хутора, уже не прочь был бы и домой заглянуть на часок, и проведать знакомых хуторян…
Перед рассветом в табуне около хутора Ягодного выбрали лучших лошадей, оседлали их. Старику, стерегшему табун, Чумаков сказал:
– Дедушка, об конях дюже не горюй. Они доброго слова не стоют, да и поездим мы на них самую малость – как только найдем получше, этих возвернем хозяевам. Ежели спросят: кто, мол, коней угнал? – скажи: милиция станицы Краснокутской забрала. Пущай хозяева туда идут… Мы за бандой гоняем, так и скажи!
С братом Фомина распрощались, выехав на шлях, потом свернули налево, и все пятеро свежей рысью пошли на юго-запад. Где-то неподалеку от станицы Мешковской, по слухам, появилась на днях банда Маслака. Туда и держал путь Фомин, решившийся на слияние.
* * *В поисках банды Маслака трое суток колесили они по степным дорогам правобережья, избегая больших хуторов и станиц. В тавричанских поселках, граничивших с землями Каргинской станицы, обменяли своих плохоньких лошаденок на сытых и легких на побежку тавричанских коней.
На четвертые сутки утром, неподалеку от хутора Вежи, Григорий первый заметил на дальнем перевале походную колонну конницы. Не меньше двух эскадронов шло по дороге, а впереди и по сторонам двигались небольшие разъезды.
– Либо Маслак, либо… – Фомин приложил к глазам бинокль.
– Либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет, – насмешливо сказал Чумаков. – Ты гляди лучше, Яков Ефимыч, а то, ежели это красные, нам надо поворачивать, да поскорее!
– А черт их отсюдова разглядит! – с досадой проговорил Фомин.
– Глядите! Они нас узрили! Разъезд сюда бежит! – воскликнул Стерлядников.
Их действительно увидели. Продвигавшийся правой стороной разъезд круто повернул, на рысях направляясь к ним. Фомин поспешно сунул в футляр бинокль, но Григорий, улыбаясь, перегнулся с седла, взял фоминского коня под уздцы:
– Не спеши! Давай подпустим ближе. Их только двенадцать человек.
Разглядим их как следует, а в случае чего можно и ускакать. Кони под нами свежие, чего ты испужался? Гляди в бинокль!
Двенадцать всадников шли на сближение, с каждой минутой все более увеличиваясь в размерах. На зеленом фоне поросшего молодой травой бугра уже отчетливо видны были их фигуры.
Григорий и остальные с нетерпением смотрели на Фомина. У того слегка дрожали державшие бинокль руки. Он так напряженно всматривался, что по щеке, обращенной к солнцу, поползла слеза.
– Красные! На фуражках звезды!.. – наконец глухо выкрикнул Фомин и повернул коня.
Началась скачка. Вслед им зазвучали редкие разрозненные выстрелы.
Версты четыре Григорий скакал рядом с Фоминым, изредка оглядываясь.
– Вот и соединились!.. – насмешливо сказал он.
Фомин подавленно молчал. Чумаков, слегка придержав коня, крикнул:
– Надо уходить мимо хуторов! Подадимся на вешенский отвод, там глуше.
Еще несколько верст бешеной скачки, и кони сдадут. На вытянутых шеях их проступила пенная испарина, глубоко залегли продольные складки.
– Надо полегче! Придерживай! – скомандовал Григорий.
Из двенадцати всадников позади осталось только девять, остальные отстали. Григорий смерил глазами разделявшее их расстояние, крикнул:
