Далли взяла за правило оставаться на ногах, пока они не уйдут, они должны были уйти, но погода была на их стороне, им оставалось только ждать. Один из них, Тонио, проявлял особый интерес к Далли, английский костюм, говорил по-английски почти без акцента:
— Я знаком со многими из вас, американок — развлекаетесь каждую ночь, красивая одежда, Казино, большие отели, маскарады в палаццо. Что ты в этом находишь? Спать с крысами. Такая прелестная девушка пропадает зря.
— И она должна была начать расспрашивать про одежду, или какой номер в отеле она сможет себе позволить — она слышала краем уха такие диалоги, и, не замечая мгновение, когда ставками в игре становятся жизнь и смерть, полное надежд существо тонет в необратимой тьме полуночи под foschetta.
Она попала в какие-то особые сети, в чувства, которые она питала к городу, проник элемент страха, который невозможно было не замечать, каждую ночь всё новые лазутчики зла поджидали в тесных переулках. Хантер возражал, что так много людей приезжает, чтобы любить Венецию, из-за ее контрастов «кьяроскуро».
— Спасибо за новость, легко тебе говорить, похоже, но проводить ночи на этой брусчатке masègni — не столь романтично, как кажется туристам.
— Ты называешь меня туристом?
— Однажды ты уедешь. Как бы ты это назвал?
— Когда придет время, поехали вместе.
Выстрелила полуденная пушка. У берега канала второпях причалила лодка контрабандистов сигаретами, они начали выгружать свой груз. По всему городу зазвонили колокола.
— О, патроне, — наконец сказала она. — Беппо, знаешь ли, не уверена...
Это добавило несколько отличных новых строк в его биографию, но потом время снова начало бежать, как обычно, в один прекрасный день пришел ветер бора, первые поезда с вином прибыли из Пульи, и что бы выдумали — он не уехал.
Приближалась зима, Далли было необходимо какое-то надежное место, где можно было спать днем, о фондаменте уже давно не могло быть и речи. Она довольствовалась внутренними дворами, студенческими трущобами, подсобками остерий, продолжала терпеть, но, в конце концов, нехотя обратилась за советом к Хантеру.
— Почему ты не спросила у меня? — сказал он.
— Почему я не спросила?
Он возвел очи горе:
— Нет ничего проще.
И вот — он выхлопотал ей комнату в палаццо почти одиозной княгини, принчипессы Спонджиатоста, одной из множества его знакомых, о которых она прежде не догадывалась.
Далли ожидала увидеть пожилую женщину с разрушенными чертами, некое человеческое палаццо. А вместо этого — ясноглазая росинка, которой Время, кажется, если так можно сказать о Времени, никогда не касалось. Был еще и Князь, но он редко бывал дома. По словам Хантера, он много путешествовал, но Хантер многое недоговаривал.
Что заинтриговало Далли во внутренних пространствах палаццо Спонджиатоста, когда она несколько раз улучила момент послоняться по коридорам и прихожим — резкие изменения масштабов, почти театральное расширение от удобных, темных, соразмерных человеку переулков к необъятному бездорожью и свету площади Святого Марка. Темно-красные изразцы, портик Римского Композитного Ордера, огромные декоративные урны, бурый свет, камелия, мирт, герань, фонтаны, откосы, узкие протоки и миниатюрные мосты, включенные в структуру палаццо, слишком много слуг, чтобы Далли могла их всех запомнить.
На самом деле Княгинь могло быть несколько — она, кажется, была повсюду, Далли могла бы поклясться, что у нее было несколько непоследовательных обличий, хотя то, что мелькало на периферии зрения Далли, всегда имело для нее статус сна. Фокусы с зеркалами? Лука мог бы сказать точно. Где бы он ни был, он и Эрлис.
Вскоре она получила новости. Однажды слуга принес ей записку. С ветром бора в город ворвалась Бриа Зомбини. Она остановилась в крохотной гостинице за Железным Мостом в Дорсодуро. Далли пришла в платье, которое ей по доброте душевной одолжила Княгиня. Бриа была в туфлях на высоком каблуке, это уравновесило тот дюйм, на который Далли выросла за прошлый год, так что они поприветствовали друг друга глаза в глаза. Далли увидела сдержанную юную леди, ее волосы были уложены под широкополой парижской шляпой, она вытерла пот с верхней губы и воскликнула: «Черт возьми!», совсем как обычно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Они под руку прогуливалась по набережной Дзаттере.
— Побывала везде, — сказала Бриа. — Задержалась по просьбам общественности, парочка коронованных особ, ты знаешь, всё как обычно. Сейчас они все собираются плыть обратно, предполагается, что я встречу их в Гавре, случайно оказавшись по эту сторону Альп, думаю, я туда загляну.
— О, Бри, я ужасно по тебе скучала, ты знаешь...
Бриа слегка прищурилась и кивнула:
— Но Венеция поглотила тебя, и теперь ты думаешь, что хочешь остаться здесь навсегда.
— Ты научилась читать мысли.
— Это сквозило в каждой букве твоих писем - сложно было не заметить.
— Как поживает наша мама?
Бриа пожала плечами:
— Полагаю, ей намного проще скучать, когда существует расстояние в промежутке.
— Вы...ссоритесь?
— Ха-ха! Она будет счастлива, только когда я умру или уеду.
— А что насчет Луки?
— А что насчет него? Он итальянец, мы с ним одной национальности. Думает, что я — какая-то юная монахиня, которую нужно держать за воротами на замке. Так что их двое на одного, отлично, да?
Далли склонила голову и посмотрела на нее сквозь опущенные ресницы:
— Мальчики...
— Мальчики, мужчины, какая разница, предполагается, что я должна игнорировать любое внимание, мама, сама знаешь, какие они здесь.
Бриа улыбнулась, как когда-то — юная своевольная Далли, улыбку которую она поймала, и прежде, чем они это поняли, они столкнулись лбами, растрепанные волосы перемешались, соприкоснулись третьим глазом и начали тихонько смеяться, хотя ни одна из них не видела для этого веской причины.
— Ладно. Так что мне им сказать? Собираешься присылать денежные переводы?
Смех Далли увял:
— О...думаю, нет.
— Почему? Папа думает, что ты можешь захотеть остаться. Он говорит, что не может себе этого позволить.
— Здесь другое.
— Да? Друг-джентльмен, о котором я должна знать? Здесь по адресу Спонджиатоста?
— Не совсем.
— Ничего похожего, хм..., — она экспрессивно размахивала руками.
— Ха. Ничего не попишешь.
— Да, наслаждайся, пока можешь, ты — еще ребенок.
— Жаль, что я не...
Бриа, долго не раздумывая, распростерла объятия, и хлюпающая носом Далли оказалась прямо в них. Немного погодя:
— Да перестань, тебе не дашь ни днем больше тридцати.
— Нужна сигарета — вот что, у тебя случайно не...
— Минутку.
— Слушай, хороший портсигар.
— Шведский страховой агент. Вольф. Нет, Пуцци.
— Да, Вольф — это тот с женой и детьми.
— Спасибо.
Они закурили.
Однажды Хантер пришел в солнцезащитных очках, широкополой шляпе и рыбацком комбинезоне.
— Не хочешь прокатиться на лодке?
— Сейчас только шляпку одолжу — и прямо туда.
Некоторые друзья-художники составляли топографическую карту на день. Вода в каналах была матово-зеленой. В пункте Догана, где Большой канал встречался с Лагуной, цвет воды стал голубым.
— Никогда такого не было, — сказал Хантер.
— А сегодня есть, — ответил бодрый юноша на кассе.
Его звали Андреа Танкреди. Хантер был с ним знаком, встречал его в городе в кулуарах анархистских собраний, в кафе на выставках экспериментальной живописи. После поездки в Париж, где он увидел работы Сера и Синьяка, Танкреди перешел к Дивизионизму. Он симпатизировал Маринетти и тем из его окружения, кто начал называть себя «Футуристами», но не разделял их увлечение многообразием американского брутализма. На самом деле американцы, кажется, очень его раздражали, особенно — миллионеры, которые в последнее время повадились ездить сюда и прикарманивать итальянскую живопись. Далли решила не упоминать, откуда она.
