— Это не модная жеманница, дурак, — сказал Готлиб. — Он говорит о «Ковалевской Геттингена», которая как раз сейчас, сколь бы невероятным это не казалось, посетила наше дегенеративное болото. Если бы ты когда-нибудь сидел лицом к двери, ты пропустил бы намного меньше чудесных событий.
— Посмотрите на нее, величава, как лебедь.
— Это что-то, да?
— Даже в России такого никогда не бывает.
— Она русская?
— Ходят слухи.
— Эти глаза...
— Эти ноги.
— Откуда ты знаешь?
— Рентгеновские очки, натюрлих.
— Эти кривые неразрывны, но нигде не дифференциируются, — вздохнул Хамфрид. — «Noli me tangere, не прикасайся ко мне», видите ли. Следует твердым критериям, как функция комплексной переменной.
— Она комплексная, уж точно, — сказал Готлиб.
— И переменная.
Парни залились смехом, звонкость и ребячливость которого могла бы вызвать по крайней мере доверие у любой девицы тех времен. Но поблизости не было ни одной сдержанной красавицы. Нет, на нее открыто глазели, впрочем, скорее с изумлением, чем с негодованием, — Яшмин Хафкорт продолжала скользить сквозь дым турецких сигар и пивной чад прямо к ним, ее осанка позволяла предположить, что, с партнером или без него, она может начать танцевать польку. А эта шляпа! Драпированный бархатный ток всегда мог стать причиной погибели Кита.
— Отлично, ты в столь близких отношениях с ней, так что! Кто меня представит?
Под аккомпанемент громкого скрипа и скрежета мебели пивной товарищи Кита поспешно исчезли.
— Стремление к нулю, — пробормотал он, — какая неожиданность... Добрый вечер, мисс, вы ищете одного из тех юношей, которых здесь уже больше нет?
Она села за стол и посмотрела на него. Восточные глаза, напряженность нижних век создавала идеальный баланс между пылом и оцениванием, конечно, это сулило разбитое сердце.
— Вы не англичанин, — ее голос неожиданно оказался немного визгливым.
— Американец.
— А это у вас револьвер?
— Это? Нет, это то, что называют Hausknochen, ключ от квартиры? Зайти с улицы и подняться с ним по лестнице.
Он протянул огромный ключ, чьи беззаконные размеры нарушали все критерии хорошего вкуса и в свое время вызывали смущение даже наиболее хладнокровных умов. — Все здесь носят с собой такой.
— Не все. Мне они дали всего лишь вот это, — она показала и позвенела перед ним серебряным кольцом с парой ключиков. — Женские, да? Это, а еще, конечно, набор сигналов и ответов на сигналы, прежде чем мне вообще позволили их использовать, словно меня безжалостно контролируют. Как женщина, по их мнению, должна доказать Гипотезу Римана, если половина ее времени уходит на то, чтобы зайти в комнату и выйти из нее?
— Другой их подвид — Дзета-маньяки, да? Конечно, много вас, ребята, ввалилось в город, здесь — как лагерь искателей серебра в Колорадо, вечная слава на холмах и так далее.
Яшмин закурила австрийскую сигарету, зажала ее между зубами и ухмыльнулась:
— Где ты был? Это происходит повсюду, с тех пор как Адамар, или Пуссен, если угодно — доказал Теорему о числе простых чисел. Первый самородок добыт, скажем так. Именно эта проблема задевает тебя или тех из нас, кто пытается ее решить?
— Ни то, ни другое, это почетные поиски, кажется, очевидно, вот и всё.
— Не относись ко мне снисходительно, — она ждала возражений, но он лишь улыбнулся. — Очевидно?
Кит пожал плечами:
— Могу показать.
— О, пожалуйста. Пока мы здесь, можешь еще и показать, как работает твой ключ Hausknochen...
Он решил, что ему послышалось, но вскоре, беспрепятственно переместившись за дверь, по улице и вверх по лестнице, они оказались точно в его комнате с двумя бутылками пива, которые он обнаружил в патентованном морозильнике Kühlbox. Некоторое время он сидел, впитывая его образ, вскоре решился:
— Мне сказали, что ты — в некотором роде знаменитость?
— Женщины в Геттингене находятся в кольце осады, — она оглянулась по сторонам. — А что ты здесь делаешь?
— Пью пиво, работаю на свою безмятежную жизнь — всё, как обычно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я приняла тебя за математика.
— Ну...возможно, не такой, как ты...
— Да? Ну же, не будь слишком умным.
— Ну ладно, — он расправил плечи, вытер воображаемую пивную пену со своих почти зрелых усов и, ожидая, что она исчезнет столь же быстро, как пивная пена, скривился, словно извиняясь. — Я в некотором роде, хм...Векторист?
Несмотря на тень намерения отшатнуться, вместо этого она удивила его улыбкой, которая, несмотря на свое сходство с улыбками, даруемыми юродивым, все же заставила конечности Кита окаменеть.
— В Америке изучают векторы? Удивительно.
— Ничего из того, что предлагают здесь.
— Разве тебе сейчас следует находиться не в Англии? — как озорному ребенку, от которого ждут, что вскоре он станет еще более непослушным.
— Там ничего, кроме Кватернионов.
— О боже, только не Кватернионные Войны снова. Всё это уже растворилось в истории, не говоря уж о фольклоре...Почему вы упрямо придерживаетесь это теории?
— Они верят, в смысле, Кватернионисты, что Гамильтон не вычислил систему, а получил ее откуда-то извне? Как Мормоны, только по-другому?
Она не могла понять, насколько всерьез он это говорит, но спустя изрядное количество времени подошла ближе:
— Прости? Это векториальная система, мистер Траверс, что-то для инженеров, чтобы помочь бедным кретинам мысленно представить себе то, что они, очевидно, не могут постичь как настоящую математику.
— Так же, как и твоя задача Римана.
— Die Nullstellen der æ-Funktion, нулевые точки æ-функции, — она произнесла это так, как другая девушка могла бы произнести «Париж» или «Ричард Хардинг Дэвис», но также и с ноткой предостережения: хотя у нее может быть активное чувство юмора, оно не распространяется на Римана. Кит редко, если вообще когда-либо, за все эти годы блужданий по дороге «Нью-Йорк — Нью-Хейвен», от дебютанток к нимфам злачных мест, встречал что-нибудь столь же страстное, как эта прямая спина и высоко поднятая голова. Ее шея была так необычайно тонка и длинна.
— Не хотелось тебе говорить, но это не так уж и сложно доказать.
— О, Вектористское доказательство, несомненно. И только чрезмерная скромность не позволяет тебе его опубликовать.
Она порылась в хаосе комнаты и нашла лист бумаги со свободным местом, на котором еще можно было писать:
— На самом деле я ищу способ не столько решения задачи Римана, сколько применения æ-функции к ситуациям векторного типа, например, беря определенный набор векториальных вероятностей, как если бы их можно было нанести на карту в виде набора комплексных чисел, изучаю характеристики и тому подобное, начиная с векторных систем в координатах простых чисел — хорошо известны два и три, конечно, но потом еще пять, шесть, семь, одиннадцать и так далее в том же духе.
— Только простые числа. Значит, четвертое измерение не рассматривается.
— Четверка не рассматривается, прости. Сложно представить менее интересное число.
— Если только ты не...
— Что?
— Извини. Я думал вслух.
— А.
Эта удивительная девушка флиртует? С какой стати, он не знал.
— Боюсь, откроется смерть.
— Правда?
— Ну...
Вот когда Кит впервые услышал о И. П. Н. Т. со штаб-квартирой в Лондоне и о призрачном неопифагорейском культе тетралатрии или поклонения числу четыре — сейчас это было повальным увлечением в определенных европейских кругах, «не говоря уж о эллипсах и гиперболах», в широком смысле родственных И. П. Н. Т., фактически, как некая соответствующая группа. В те дни среди тех, кто был склонен к изучению мистики, четвертое измерение, благодаря трудам мистера Ч. Говарда Хинтона, профессора Иоганна К. Ф. Цёлльнера и других, было в определенной моде, «или лучше сказать «туманности»? — заметила Яшмин.
— Окей. Вот доказательство Римана..., — он написал без запинок, всего дюжина строчек. — Пропустим все очевидные этапы, конечно...
