свет погас, в зал проскользнул еще один незнакомый мужчина и сел на последнем ряду. У него были чересчур длинные волосы, а воротник рубашки расстегнут, но мне показалось, что это агент ФБР. Наверное, он присматривал за Фредом Ловеллом, чтобы тот не сбежал.
Я участвовал в первом акте и потому поднялся на сцену: мне предстояло молча пройтись туда-сюда с крайне циничным видом. Мелоди заняла место у фонарного столба. Все мы дожидались, когда поднимут занавес.
— М-м-м… Уж поверь, парень, эти губы перецеловали немало женщин, — промычал Джон, красноречиво выпячивая рот. — Жду — не дождусь пятницы. О да-а-а, обещаю, это будет лучший поцелуй в ее жизни.
— Не надо над ней смеяться лишь потому, что у нее не сломан нос, — сказал я.
— Ты видишь только кривой нос, а я — женщину, которая знает, как сделать мужчину счастливым. — Он покачал головой, поглядывая на Брайса, ждущего своего выхода на другом краю сцены. — Хоть бы наш мальчик не помер на радостях после пятничного чуда.
— С чего бы?
— Вряд ли у парнишки к таким делам иммунитет, — пояснил Джон.
И тут занавес поднялся.
Мелоди вертелась в круге фонарного света. Так велела ей Салли. Мелоди еще спросила: «Зачем?» Переодеваться в костюм она не стала, но в руках держала большую кожаную сумку, болтая ею за длинный ремень. Как бы ни были чисты помыслы девушки, никто, кроме Брайса Уормерграна, не усомнился бы в роде ее занятий.
Подружка Джона выпалила громкое «Ух ты!». Пьеса ей сразу понравилась.
Однако прежде чем на сцене успели произнести хоть слово, Фред Ловелл издал ужасающий стон.
— Закройте занавес! — рявкнул он.
Занавес тут же опустился. В зале вспыхнул свет. Я как руководитель клуба пошел поговорить с этим сумасшедшим. Он вскочил на ноги, побагровев от возмущения. Молодой человек в полурасстегнутой рубашке и пальто тоже встал.
— Что за мерзкая пьеса! — выпалил Ловелл.
— Простите… в чем дело? — уточнил я.
— Моя милая дочурка! Самое прекрасное, что у меня есть! Свет моей жизни!.. — Он давился словами. — А вы поставили ее под фонарный столб вертеть сумкой! «Обрадуетесь», значит? Так вот, я ничуть не рад!
Напуганная Мелоди выглянула из-за кулис.
— Ты здесь больше не останешься! — рявкнул ей Ловелл.
— Мы вернемся в Барбелл, папочка?
— Нет, поедешь к своей тете.
— Можно мне с тобой? Ну пожалуйста!
— Нет, доченька. Потом как-нибудь. А от этих людей держись подальше! Они доведут тебя до беды! Поняла?
— Поняла, — не стала спорить Мелоди. Она взяла отца за руку, и они вышли из зала.
С ними исчез и молодой незнакомец. За его спиной тихо хлопнула дверь.
Я повернулся к Салли.
— Что думаешь?
— Он плакал, — ответила та.
— Да нет же, глаза у него были сухими.
— Ты о ком? — не поняла она.
— О Ловелле. Он Тартюф.
Тартюф был лицемером из французской пьесы, которую мы ставили примерно в то же время.
— А я о молодом человеке в пальто.
— Агенты ФБР не плачут, — возразил я.
На следующий день история была во всех газетах: Фред Ловелл сбежал. Скрылся от следствия. Завез Мелоди к тете и сразу же поехал к канадской границе. Добрался до Монреаля, а оттуда рванул на самолете в Бразилию.
В газетах писали, что залог в восемьдесят тысяч долларов сгорит. Все равно деньги принадлежали не Ловеллу. Нужную сумму собрали обычные граждане Барбелла, которые по-прежнему в него верили.
Газетчики раскопали еще одну неприятную историю. Тоже с фотографиями. На них была изображена любовница Фреда Ловелла — юная красотка с длинными торчащими во все стороны ресницами, алмазными сережками и волосами цвета шампанского. Снимок сделали в Новом Орлеане, когда она тоже садилась на самолет до Бразилии.
— Как пьеса? — поинтересовалась у меня за ужином жена.
— Уже никак, — ответил я.
— Боюсь даже спрашивать о главном.
— Как Мелоди? Бог ее знает… Салли весь день пыталась ей дозвониться, но она не берет трубку. Говорят, заперта в спальне.
— А дверь закрыта изнутри или снаружи?
— Хороший вопрос. Изнутри.
Тут зазвонил телефон. Я ответил. Это был Джон Шервуд. Хотел узнать, состоится ли вечером генеральная репетиция.
— А сам как думаешь? — спросил я.
— Ну, у меня есть одна мысль, — ответил тот. — Постеры ведь уже развешены, пьесу рекламировали несколько недель, и билеты почти все проданы. К тому же я изрядно потратился на костюмы и реквизит…
— Не ты один, Джон.
— Может, моя подружка сыграет Беллу? Что скажешь?
— Марти? — уточнил я. — А она умеет играть?
— А Мелоди что, умеет? — фыркнул Джон. — Марти хотя бы знает, о чем пьеса. Она была почти на каждой репетиции. За оставшиеся три дня, включая пятницу, выучит текст.
— Давай попробуем, — решился я. — Обзвоню людей, скажу, что генеральная репетиция пройдет по расписанию.
— Шоу должно продолжаться?
— Вроде того.
* * *
Тем же вечером незнакомец опять сидел в последнем ряду.
— Можно спросить? — обратился к нему я.
— Допустим.
— Не отвечайте, если не хотите… но вы агент ФБР?
— Я что, похож на агента?
— Не совсем, — признался я.
— Тогда думайте, что вам угодно.
— Если вы ищете Фреда Ловелла, боюсь разочаровать: птичка упорхнула.
— Ну и черт с ним, — ответил молодой человек.
На этом разговор закончился. Я пошел на сцену. Репетиция еще не началась, но подружка Джона уже стояла под фонарем, вживаясь в роль.
— Как она? — спросил я у Салли.
— «Клуб Парика и Маски» Северного Кроуфорда за все время существования впервые ждет полицейская облава, — ответила та.
Я понял, о чем она. Марти и впрямь превращала шедевр Артура Гарвея Ульма в низкопробную вульгарную пьеску.
— А Брайс ее видел?
— Весь побелел и исчез куда-то. Должно быть, прячется в подвале.
И тут вошла Мелоди. Глаза у нее были красными, под ними залегли круги, но вела она себя совершенно спокойно. Налепила накладные ресницы, густо накрасила их тушью и нанесла румяна на скулы. А губы, как пишут в романах, призывно алели.
Девушка излучала такое драматичное достоинство, что все сами расступались с ее пути. Марти без лишних слов освободила ей место под
