– Ну и не надо, – сказал Незнайка. – Если он только пыхтит и камнями кидается, то мы уже всё посмотрели. Нам на свежий воздух пора.
Все вышли на площадь Современного искусства. Мелкие капельки сыпались с неба, и каменные скульптуры и дорожки между ними, засыпанные галькой, блестели, будто подёрнутые масляной плёнкой…
Так как у малышек были зонтики, то каждая укрыла под своим зонтом по малышу: Кнопочка – Гуньку, а Пьшечка – Гранитика.
– А я без зонтика обойдусь, – сказал Незнайка. – У меня шляпа лучше любого вашего зонта… Эй, Пёстренький, иди ко мне: у моей шляпы во какие поля! – показал он, разводя в стороны руки.
– Нет, Незнайка, спасибо. Я лучше под дождичком похожу! – отозвался Пачкуля Пёстренький, а про себя подумал: Чтоб потом не умываться – Сейчас с меня лишнюю грязь и смоет.
– Так ведь одежда промокнет!
– Вот и хорошо: заодно и постирается. Потом прямо на мне высохнет, сейчас уже тепло…
Побродив ещё немного среди скульптур, два зонта, голубая шляпа и взъерошенный, нахохлившийся, как воробей, Пёстренький пошли к пристани. По дороге они повстречали Цветика, Гуслю, Тюбика, Знайку, Стекляшкина и Винтика со Шпунтиком. Те тоже шли к реке, обмениваясь друг с другом впечатлениями о встречах с коллегами.
Дождик прошёл. Тучи отступили. Солнце садилось, казалось, прямо в воду Огурцовой реки ниже по течению. Река извивалась среди пустыни, сверкала и слепила глаза. Зрелище было невероятное, казалось, что свершается чудо, будто волшебница-весна сейчас на миг ослепит всех, потом набросит на землю тёмное покрывало ночи, и завтра в пустыне появятся травка, цветы и деревья.
– Красота какая! – сказала Пышечка. – Весна!
В это мгновение ветерок откуда-то донёс до коротышек еле уловимый запах распускающихся растений.
– Пахнет, как в Цветочном городе, – сказала Кнопочка.
Но когда она посмотрела вокруг, то ей стало очень грустно. Это был только запах далёких цветов и травы, а кругом раскинулся город без единой травинки, и ещё дальше – пустыня.
ГЛАВА 17. ПРОИСШЕСТВИЕ НА ОТКРЫТИИ ВЫСТАВКИ
Весенняя ночь прошла быстро.
Художник, музыкант, поэт и фотограф, которые ночевали в этот раз не в высотной гостинице, а у себя на плоту, проснулись с первыми лучами солнца.
– Пора готовиться к открытию нашей передвижной, вернее, плавучей выставки, – сказал Тюбик и перебрался на пристань, а затем на гранитную набережную, с таким же гранитным парапетом, над которым возвышались фонари на столбиках.
Фонарей, кстати, было на набережной видимо-невидимо. Их возвели по проекту скульпторов Столбика и Фонарикова. Довольно кургузые фонари на толстых каменных ножках торчали вдоль всей набережной. Даже большие ценители каменистого сюсюра и почитатели талантов Столбика и Фонарикова сомневались в необходимости такого количества неуклюжих осветительных приборов, которые, как сорняки в чистом поле, убегали вдоль реки за город в пустыню.
Жители набережную эту частенько называли Офонаревшая. Так вот, на этой самой набережной Тюбик натянул между десятком фонарей крепкую прозрачную леску, сложил в одном месте кучку бельевых прищепок и крикнул:
– Эй, Гусля, подай-ка мне, пожалуйста, картины!
Гусля принёс большую папку. В ней были рисунки и акварели Тюбика, сделанные на сушёных листиках и бересте.
Гусля стал доставать картиночки.
– Смотри, это же наш Цветочный город! – воскликнул он. – Какой ты молодец, что успел в момент отплытия сделать наброски! Как много коротышек нас провожало! А цветов у нас там сколько!
– А вот ещё, – ответил ему Тюбик, – эту картину я сделал, когда нас встречали уже здесь, в Каменном. А это – когда мы плыли среди красивых берегов, ещё до пустыни.
И он стал доставать всё новые и новые картины: портреты, пейзажи, изображения сценок, когда малыши строили плоты, устраивали бивуак, купались, боролись с водоворотом.
– Отлично получается, – приговаривали Гусля и Цветик, который тоже перебрался на набережную.
Художник тем временем разложил все картины в определённом порядке прямо под натянутой леской, потом взял горсть прищепок и стал развешивать свои картины, как бельё для сушки. Гусля и Цветик ему помогали, приговаривая:
– Здорово ты придумал! Прямо выставка-прачечная получилась!
Утро было ясное, безветренное. И картины ровненько висели вдоль всей набережной. Можно было прогуливаться на свежем воздухе и любоваться произведениями искусства.
Вскоре первые посетители передвижной выставки уже прохаживались по набережной и разглядывали красивые пейзажи и сценки из жизни (их Тюбик называл «жанровыми»). По лицам зрителей было заметно, что им нравится разглядывать на картинках виды реки, полей, леса, приятно узнавать портреты знакомых малышей и малышек.
– Какое интересное и красивое искусство! – говорила одна малышка. – Совершенно другое впечатление. Не то что наш каменистый сюсюр, где одни квадратики и треугольнички. А как называется такой стиль? – спросила она у подруги.
– Говорят, этот стиль называется реализмом, то есть когда всё изображается своеобразно, но правдиво. Когда река похожа на реку, дом – на дом, а малыш – на малыша.
– Думаю, так правильнее писать картины. А то у нас все «Ощущения» круглые, а «Тоска» обычно какая-то квадратная.
Обе малышки заулыбались и продолжили разглядывать картины.
Тюбик гордо расхаживал среди гостей выставки и был счастлив, что его работа нравится. Он стал беседовать с посетителями, разъясняя им своё мнение, для чего нужно искусство и почему он предпочитает правдивое, реалистическое изображение.
Вдруг художник заметил, что некоторые начали от него отходить, перестали улыбаться и обсуждать между собой красоту его картин.
Тюбик обернулся и увидел за спиной кучку малышей и малышек, которые с неприветливыми, а некоторые почти со злыми лицами осматривали выставку. Среди них был академик Грифель. Его глаза, как буравчики, сверлили картины Тюбика. Пара малышей, видимо, его любимых учеников, шептала что-то ему на ухо; а он резко кивал головой.
– Здравствуйте, коллега, – радушно сказал Тюбик.
– Я вам не коллега, – отрезал Грифель. – Ваши коллеги – маляры. Но даже они красят заборы лучше, чем вы рисуете.
– Почему же? – возмутился Тюбик.
– Они хоть ровно кладут краску, а вы краску на холст будто ложкой кладёте.
– Уважаемый, но это как раз мой стиль – широкий, размашистый мазок. Таким образом я добиваюсь нужного мне впечатления.
– Это вам так только кажется. А на зрителей это должно производить впечатление жуткое. Вот, например, послушайте моих учеников.
И Грифель обернулся. Но, к его удивлению, лица большинства учеников уже не выражали никакой озлобленности. Наоборот, их лица стали гораздо добрее и веселее. Все смотрели на картины Тюбика, и казалось, что в глазах зрителей отражаются изумительные пейзажи и весёлые сценки из жизни путешественников. Ученикам чудилось, будто в ушах у них звенят звонкие голоса малышей и малышек, журчит Огурцовая река и поют соловьи в прибрежных зарослях.
Грифель почувствовал явную перемену, но не придал этому должного значения. Он обратился к лучшему ученику – Ластику:
– Ну, Ластичек, выскажи своё мнение по поводу этой вот мазни!
– Мазни? – спросил смущённый Ластик. – Почему «мазни»?
– Мазни?! – переспросил Тюбик. – Да как вы смеете называть моё творчество мазнёй! Вы! Вы, который только и рисует квадратики и кружочки! Да вы-то сами разве художник?
– Это я-то не художник?! Да я не просто художник. Я – художник-академик! Я!..
– Да какой вы художник!
Ластик решил разрядить обстановку и несмело сказал:
– Думаю, учитель, вы действительно не совсем правы. Если перед нами мазня, то это очень хорошая мазня… То есть я хочу сказать, что мазня мазне рознь. Бывает мазня плохая, бывает получше, а может быть и очень хорошая мазня вроде этой – просто превосходная!
– Как же мазня может быть превосходной? – удивилась ученица Акварелька. – Значит, перед нами уже не мазня. Это уже, выходит, вовсе не мазня.
Ученики упрямого сюсюриста Грифеля явно были не на стороне учителя. Они не могли скрыть своей симпатии к простым и понятным картинам Тюбика.
Тут Грифель сразу понял – назревает бунт. Он почувствовал, что ученики сомневаются, как и сам он засомневался после первой встречи с Тюбиком, когда схватился за карандаш и линейку.
«Неужели Тюбик прав и мои ученики за него?» – думал Грифель.
«А ведь Тюбик рисует гораздо интереснее и красивее нашего учителя!» – соображали начинающие художники и мысленно уже пробовали рисовать и писать красками по-новому, по-тюбиковски.
Тюбик же в душе ликовал. Его радостное, правдивое искусство побеждало бессмысленные кружочки и прямоугольнички. Он хотел даже высказать свою радость вслух, но его перебил Грифель, пошедший в последнюю атаку:
– Ваша мазня – не искусство, а просто жалкие цветные фотографии!
