еще и те же самые говнюки, что подбрасывали кур в контору. Ну конечно. Он был немного рассеян в последнее время, учитывая обстоятельства. Дилл сделал шаг вперед, чтобы рассмотреть внимательнее. Вторая, постарше, как раз выходила из машины. Обе были одеты в форму, но не в такую, которую носят работники на птицефермах. Они были не тайными расследователями, не законспирированными изобличителями, не кем-то из тех, кто мог внезапно свалиться на голову, чтобы похвастаться Диллу, пожаловаться или поплакаться.
А, он понял. Это же проклятые инспекторы. Охренеть.
– Нельзя ли потише, мать вашу, – рявкнул он и выхватил коробку у нее из рук. – Весь дом перебудите.
С грохотом захлопнул за собой дверь. И пошел с коробкой через кухню – вынести кур на задний двор.
Когда они объявились в третий раз, Дилл выбрался из постели, едва фары метнулись по спальне, где он имитировал сон, нормальность, душевное равновесие – притворство как последняя отчаянная уловка, впрочем, вряд ли банкир на нее купился, – и вскочил, потому что банкир немедленно проснулся и спросил, прикрывая рукой глаза: “Твои очередные дружки?”
Дилл выбежал на крыльцо, натягивая на бегу пальто, и замахал рукой, вниз, вниз, чтобы они вырубили нафиг фары, а потом замахал снова, показывая, чтобы эти идиотки развернулись, развернулись, мать их, и пешком пошел за машиной, до сарая и потом до курятника, куда банкир вот только что вечером грозился вытурить Дилла вместе со всеми его вещами и одиннадцатью животными и говорил, что ни один человек на свете не смог бы дольше терпеть все это.
– Что “все это”? – спросил Дилл, потому что, если бы он знал, что конкретно не нравится банкиру, он бы сумел избавиться от этого, убрать, ликвидировать.
– Тебя.
Не очень-то дружелюбно.
Уважение банкира к Диллу уже давно таяло – медленно, но верно. Просто вначале оно было так велико и уменьшалось так постепенно (Дилл подозревал, что процесс потери уважения начался через несколько дней после знакомства), что на это ушли долгие годы. Даже если бы Диллу удалось хоть немного приблизиться к той практически сверхъестественной версии Дилла, которую вообразил себе банкир в день знакомства, ему суждено было хоть немного скатиться с этой точки. Закон близких отношений. К тому же, когда они только познакомились, Дилл был на вершине своих профессиональных (а следовательно, и сексуальных) возможностей и еще не успел сойти с ума: назначен руководителем отдела расследований в тот самый месяц, когда они с Аннабел провели шесть новых расследований, и об этом говорили во всех новостях. Их команда была небольшая, свежая, тогда еще отряд бунтарей-оборванцев, не самая представительная компания, но лучше, чем представительная. Ошеломительно успешная. После того первого месяца, даже когда их маленькая команда принялась расти, растягиваться, становиться сильнее, организованнее и выползать из-под Дилла, превращаясь в гигантскую некоммерческую Годзиллу, он сам начал терять контроль над происходящим и был уже невозможно далек от того, на что рассчитывал банкир. Можно лишь догадываться, на какое длительное (может, вообще длиной в жизнь) крушение иллюзий обрек Дилл банкира. Из-за него банкир отныне всегда будет видеть мир по-другому, с худшей стороны, потому что это ведь такое место, где красота обманчива и любовь небезупречна. Ну что ж, плачь сколько влезет, думал Дилл. Добро пожаловать в реальность, говнюк. Я не просил тебя любить меня вот так.
В общем, когда инспекторы явились в третий раз, он понял, что теперь уж точно полетел на самое дно и ниже просто некуда: удаление с поля, позорная отправка домой вместе с бейсбольной перчаткой, полный крах в глазах банкира, угроза изгнания из райского сада брака (каменистого, но все же). На этот раз он точно знал, кто они такие – Кливленд Смит тридцати четырех лет и двадцатилетняя Джейни Флорес: он пробил их номера, провел небольшое расследование, потому что он вообще-то профессионал, а не хрен собачий.
Теперь он хотя бы не пил. Ведь это уже кое-что, правда? Без шагов и наставников: никогда не был хорош в исполнении приказов. Без попыток загладить вину: банкир об этом и слышать не желал. Уж это-то Диллу было четко разъяснено. Пускай широкая общественность решает – прощать его или нет. Он думал, что трезвость изменит дело к лучшему, но было уже очевидно, что нет. Стало так плохо, что хуже и быть не может.
Однако он и тут ошибался.
Он подошел к двери курятника, в котором в былые времена Аннабел тренировала новых расследователей, швыряя в них шлакоблоки, хотя Дилл теперь уже толком не помнил, для чего это делалось.
Они вышли из машины. Реально инспекторы, Аннабел умерла бы со смеху!
А вдруг это фэбээровцы, переодетые инспекторами? Хотя зачем он мог теперь понадобиться ФБР? В старые-то времена, когда у него по всем фермам были расследователи, он им вполне мог пригодиться. К тому же эти, похоже, не знают, что его уволили, так что они наверняка из какой-нибудь тупой агрокомпании, а не из ФБР.
– Еще несколько штук на благо вашей революции, – сказала старшая, Кливленд Смит.
Она считала, что говорит с большим начальником, и Дилл не стал ее разубеждать. Зачем?
– И давно инспекторы начали подрабатывать курьерами? – спросил он – пусть видят, что он прекрасно знает, кто они такие.
– Очень смешно, – сказала она. – Юморист.
– Вы мне вот что объясните, – попросил он. – Какой вообще смысл в работе инспектора? Вы только и делаете, что приезжаете и смотрите по сторонам.
Она вынимала птиц из машины и запускала в курятник.
– Национальная защита продуктов питания, да? Так вы это называете? – продолжал он. – Спорим, вы вынули эту курицу из навозной кучи высотой в восемь футов. И вот это вы защищаете?
Младшая тем временем счищала помет с заднего сиденья куском картонки.
– Куда подевались полотенца? Я же их сюда клала, – приговаривала она.
На этот раз они привезли чертову прорву кур, господи боже. И теперь вынимали их из багажника.
– Не представляю, для чего вы это делаете. – Он прислонился к машине. – Весь салон себе загадили – ради чего?
Кливленд захлопнула багажник.
– Это побочные изъятия.
– О, прекрасно, – с восхищением проговорил он. – Что это за хрень такая? Вы вообще в себе?
Ну, хотя бы не активисты. Упаси бог нарваться на активистов. Та, что помоложе, двинулась к передней двери.
К четвертому визиту они наконец узнали: Дилл уволен. Он жил теперь в сарае, куда его выдворил банкир, сам помог ему выволочь несколько пакетов хлама и сообщил: “Я не говорю, что все кончено. Я говорю, что все почти кончено”.
