– Нет, так нет. Но я должна сказать тебе, что общаться с тобой дело совсем не простое.
– Сожалею.
Какое-то время они ехали молча, наступил час пик, и улицы были настолько перегружены, что постоянно возникали автомобильные пробки. Перед одним из забитых машинами перекрестков Михаэль Штурм остановился и стал терпеливо ждать, пока скопище автомобилей не рассосется.
– А что, собственно, Джо хотел от тебя в воскресенье? – спросила Ева.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
– Откуда тебе известно?
– Боже праведный! Что же мне, прикажешь, на каждую произнесенную мною фразу или заданный вопрос давать подробное объяснение?
– Нет, конечно. Я только удивился, почему ты вдруг об этом вспомнила.
– Да я все время хотела тебя спросить, а сейчас как раз это и пришло мне в голову.
Солнце накаляло крышу стоявшего автомобиля. Пот ручьями лил по спине Михаэля Штурма. Он снял пиджак, Ева помогла ему.
– Так что же там было? – спросила она.
– Кое-что по работе.
– Я так и думала. Личного в отношениях с Джо у тебя не так уж много. Вообще-то я нахожу, что он шикарный малый.
– Ты, значит, так считаешь?
– О Господи! Этого мне, что ли, тоже не следовало говорить? Смешно разыгрывать из себя такого ревнивца.
– Я не ревную, – сказал, подчеркнуто, Михаэль Штурм, – меня просто пугает твое плохое знание людей.
– Ай, брось!
– А вот и не брошу. Джо Кулике – умен, ловок, обходителен, умеет пошутить, но ненадежен и не имеет понятия о совести и чести.
– Из твоих слов, – сказала Ева и засмеялась, – я заключаю, что он тебя чем-то рассердил. – Она положила руку ему на плечо и почувствовала, как напряглись под тонкой рубашкой его мышцы. – Ну, давай, выкладывай, что там у вас стряслось?
– Не стоит даже говорить об этом.
Теперь она по-настоящему разозлилась.
– Так ты, значит, вовсе не желаешь со мной разговаривать? Какую бы тему я ни затронула, ты сразу затыкаешь мне рот. Что я тебе такого сделала? – Она резко отдернула руку.
– Не говори ерунды, Ева. Ты же знаешь, я люблю тебя.
– Но ты ведь даже не хочешь разговаривать со мной:
– Ну почему же. Всегда готов.
– Тогда расскажи мне, что хотел от тебя Джо Кулике в воскресенье вечером.
Энергично жестикулировавшему регулировщику удалось, наконец, немного освободить перекресток. Михаэль Штурм завел мотор и нажал на газ.
– Ну, ладно, – сказал он, – в конце концов, ты тоже имеешь право знать, только обещай мне, что никому ничего не разболтаешь. Мне не хотелось бы, чтобы у Джо были неприятности.
Она нежно прижалась к нему.
– Звучит интригующе.
– Так оно и есть. Представь, что какой-то мужчина, как мне рассказал Кулике, подошел к нему и предложил пятьдесят тысяч марок, если он согласится провести судебно-медицинскую экспертизу в пользу Лилиан Хорн.
– Пятьдесят тысяч марок! – выдохнула Ева и спросила, затаив дыхание: – И он это сделал?
– Без меня у него нет такой возможности.
– Тогда, значит, он попросил тебя, чтобы ты…
– Да.
Ева отодвинулась от него, выпрямилась, и глаза ее засветились особым блеском.
– Слушай, это же великолепно. Сколько он тебе дает? Ну, уж никак не меньше половины. Это его долг, ты должен настаивать! Михаэль, что же ты сразу не рассказал мне?! Ведь мы одним махом разрешим все наши проблемы! И сможем пожениться! – Она радовалась совсем как ребенок.
– Ты что, спятила? – крикнул он зло. – Ева, пожалуйста, возьми себя в руки! Ты что же, совсем не знаешь меня? Естественно, я не пошел на это. Как ты могла хоть на секунду подумать такое?
– Не пошел? – Радость на ее лице мгновенно потухла.
– Конечно, нет. Это явилось бы нарушением клятвы, обманом и даже должностным преступлением. И, кроме того, как я могу взять на себя такую ответственность, если благодаря нашему ложному заключению убийцу отпустят на свободу?
– Вот теперь ты становишься нелогичным. – Голос Евы стал жестким. – Ты же сам только что сказал, что вообще еще рано утверждать, виновна она или нет.
– Действительно рано, до тех пор, пока дело не рассмотрят в суде, и не будет вынесен приговор. Но приговор-то может быть справедливым только в том случае, если каждый свидетель и каждый эксперт говорит правду, понимаешь, правду! Вот в чем дело. Суд должен найти истину, а мы обязаны помочь ему!
– А обо мне… о себе… о нас… об этом ты совсем не подумал! – закричала она в бешенстве. – Если Лилиан Хорн виновна, она так и так понесет наказание, и совершенно безразлично, каким будет твое заключение, а если невиновна, тем лучше, тогда тебе незачем будет упрекать себя, что ты действовал против нее!
– Ты несешь чепуху – сказал он резко, – и сама это знаешь.
– А ты бессердечный, эгоистичный и даже не замечаешь этого! – бросала она в гневе упреки ему в лицо. – Дай мне выйти, немедленно! Хватит с меня… – Она рванула дверцу.
Он затормозил и пытался удержать ее.
Однако Ева уже выскочила из машины, и от резкого движения она споткнулась о тротуар и упала. Михаэль выскочил из машины, но прежде чем успел помочь ей, она уже поднялась сама и захромала от него прочь.
Он мог бы догнать ее, но передумал. Ему не хотелось, чтобы ссора разгорелась вновь.
15
Лилиан Хорн казалось, что она видит кошмарный сон. Неожиданно для себя она оказалась вырванной из своей нормальной жизни. Потеряла свободу, работу, квартиру, лишилась даже своих личных вещей, потому что не было никого, кто навещал бы ее и приносил передачи.
Сейчас она радовалась тому, что женщина-полицейский, присутствовавшая при ее аресте, выбрала из ее обширного гардероба практичные вещи, простые и удобные в носке, смену белья и необходимую косметику.
Лилиан Хорн не понимала, что с ней произошло, и никак не могла привыкнуть к той обстановке, в которой очутилась, – к жесткому матрацу, грубому одеялу и однообразию дней и ночей, казавшихся ей здесь бесконечными. С невероятной энергией пыталась она побороть уныние, охватившее ее, прилагала усилия, чтобы не пасть духом и не опуститься. Она мылась так тщательно, как только позволяли условия, накручивала каждый вечер волосы, приводила лицо в порядок. Но у нее не было зеркала, чтобы она не могла воспользоваться им для причинения себе увечья. Ей трудно было представить себе, как она выглядит теперь.
Она даже испытывала облегчение, когда ее выводили на допрос, потому что задаваемые ей вопросы – сначала инспектором полиции Крамером, потом следователем Ребайном, – иногда крайне неожиданные, но всегда бившие в одну и ту же цель, вселяли в нее уверенность, что она все еще Лилиан Хорн – та, что жила, та, которую любили, ненавидели и на счет которой обманывались. С вопросами возвращались воспоминания, и хотя не все они были из приятных, однако, нарушали гнетущее одиночество в камере.
