Не обижайся. Я с дураком и говорить бы не стал, хотя дурак-то все и скажет без сортировки.
В это время из-за кустов вышла Гордеевна с ведром барды — так вся и вспрянула с испуга, увидев Стройкова.
— Видеть вас рад, Гордеевна, — сказал Стройкой.
— И мы вас, Алексей Иванович, — скрывая испуг, как можно нижайше ответила ему Гордеевна и, заметив, что Никанор глазами показал на тропку с поворотом отсюда, успокоилась: не лихо тут, беседа, значит.
— Да закуски постарайся сюда, — сказал Никанор.
— Может, в избу пошли бы? — обратилась Гордеевна к Стройкову.
— Благодарю. Скоро ехать надо.
Когда скрылась Гордеевна, Стройков расстегнул гимнастерку: жарко.
— Искупаться бы.
Вода уж на холод пошла. Но река так манила своей прохладой, что Стройков не вытерпел. Разделся.
Он не сразу бросился в воду, а робко вошел, пожимаясь. Потом, вскрикнув, окунулся с головой и поплыл, шлепая сильно руками.
На берегу прикрыт гимнастеркой револьвер.
После купанья посвежевший, с гладко причесанными мокрыми волосами, одетый во всю свою форму, он выпил и второй стакан с особым удовольствием, чтоб согреться, вода была холодна.
— Что ни говори, а здорово сотворен мир, с отделкой исключительной, до крапинки на какой-нибудь букашке или цветке. А вот человек в недоделке остался. Главное, так сказать, сотворение, цель жизни — и с недоделкой, словно кто помешал. А недоделка-то знаешь где? В мозгах.
Никанор и себе налил половинку стакана.
— Так точно, в мозгах, — выпив, подтвердил Никанор с ожиданием разговора еще более интересного.
— Не забыл ты, конечно, Никанор Матвеевич, председателя вашего Желавина?
— Как же забыть? Случаев таких у нас не припомню: был человек и пропал.
Стройков огляделся: нет ли кого?
— А пропал ли?
Тут уже, после этих слов, и Никанор огляделся, поближе подсел к Стройкову.
— А пропал ли? — повторил Стройков, и голубые глаза его с веселой хитрецой вдруг заледенели на миг.
Страшно стало Никанору.
— А что?
Самое сокровенное слово, которое ждал Никанор, спугнула Гордеевна: она принесла в тарелке, закрытой холстиной, малосольные огурцы, сало и хлеб.
— Ступай пока, — сразу же и отправил ее назад Никанор.
Как только ушла Гордеевна, Никанор достал из кармана складной нож, потер лезвие о штаны и нарезал сала.
— Ты мне прежде прямо скажи. Сам ты как думаешь: пропал он или нет? — спросил Стройков Никанора.
— Пропал, раз нет.
— Ты не вейся, а говори. Пропал, а тень-то какая?
— Не знаю, Алексей Иванович. Слух нехороший был.
Убили, мол. А что, или опять какой-то разговор? — полюбопытствовал Никанор.
— Да вот и у нас с тобой разговор, — ответил Стройков и поправил револьвер на боку с беспощадной какойто усмешкой.
Никанор для Стройкова положил ломоть сала на хлеб.
— Да ведь под такую закуску надо опять стакан мочить.
— Не размокнет, стеклянный, чай.
Выпили по половинке стакана.
— Вот ты по лесу ходишь каждый день. Ты заметил что-нибудь такое?
— Нет, не замечал. А пропасть в два счета можно.
Пошел купаться — и нет.
— А одежонка?
— Где купаться, а то и сопреет — не найдешь.
— Вот, говорят, он вроде как потерянный ходил перед этим, и на берегу, где брод, заметили: что-то искал все в траве.
— Что тут теперь голову ломать, Алексей Иванович?
Тогда не узнали, а теперь что прошлогодний гриб искать…
А что это вы вдруг? — с еще большей настороженностью спросил Никанор.
— Постой. Нас тут никто не подслушивает? — снова огляделся Стройков.
Никанор поднялся и ближние кусты обошел. За бочку с бардой заглянул.
— Кому тут по такой сырости ходить? — успокоил он Стройкова.
— Тут на нашем разговоре точка, — сказал Стройков. — Поручение тебе будет. Об этом говорить не следует. Я тебе верю. Знаю преотлично. Праздники скоро. Запомни, какие будут разговоры в связи с Желавиным. Мне передашь. А разговоры будут!
Стройков поднялся. Поднялся и Никанор.
— Избавьте, Алексей Иванович. В чем помочь, всегда готов, а на это нет, не согласен.
— Вот и прошу помочь своей же Советской власти.
С доверием к тебе… Два часа назад напротив Захарьсвского, по вашей стороне, в лесу, когда брали мох для конопатки избы, под слоем мха обнаружен труп… Желавин.
Никанор поднял руку.
— Не может быть!
— Череп рассечен топором.
— Убили!
— Преступника надо найти. Исполни, о чем я просил.
Никанор щелкнул каблуками и взметнул руку под козырек:
— Слушаюсь!
— Встретимся после праздников часов в восемь утра. Где бы это нам поскрытнее?
— А вон у дальней пуни. Глухота там, — подсказал Никанор.
Стройков поставил ногу в стремя и взмахнул на коня.
— А что ты тут запретное зелье гонишь, мальчишки мне сказали, когда к хутору подъезжал.
— Вот пострелы!
— Так что сворачивай свой завод. До встречи!
— Счастливо, Алексей Иванович. Путь добрый.
Никанор вернулся к аппарату. Из горлача уже текло через край. Никанор заторопился, да руки будто задеревенели — опрокинул горлач. Сколько самогонки пропало.
Но даже и не заметил такую потерю.
«Вот чего нагрянул!..»
«Кто?» — ехал с хутора и думал Стройков.
Никаких следов. Ничего нет. Но кто-то убил ударом топора спереди, выше лба. Значит, видел убийцу Желавин. Но его теперь не спросишь. В районе, в больничном морге лежит с изгнившим, облезлым, страшным лицом.
Схоронят, как приедет жена. Телеграмму ей послали в Москву.
Не просто убили за часики на руке и за карманы, в которых, может, что и было, — нашли лишь ржавую зажигалку.
Было что-то, было что-то. Кому-то только так и надо было кончать.
Стройков еще раз оглядел то место, где убили. И от дороги-то недалеко, а глухота.
Вот оно, это место, среди елок. Разворочен зеленый мох, только сверху зеленый, пучками на длинных, в метр, рыжезато-красных корневищах, на них сухая, как пепел, земля.
Стройков сел рядом с ямой во мху, закурил.
«Проглядел я тогда», — снова пожалел он. Но как и тогда, так и сейчас не знал, как раскрыть всю эту историю. Убили топором… Топор! Может, им дрова сейчас колют, а вот попробуй узнай. Нет, такой топор страшновато при доме держать. Новый топор нужен… Кто новый топор купил? Заходил в лавку? Да мало ли кто покупает топоры. А кто убил, тот здесь и покупать не станет.
Стройков встал и обошел во мху вокруг ямы. Ноги до колек проваливались.
Черно в яме, сухо, как в печи. На корневищах поблескивают сороконожки и ползают муравьи.
«Кто?.. Кто?»
Подождать надо. Что-то мелькнет непременно.
Он тронулся дальше — в район, домой.
Еще только чуть за полдень, а в лесу сумрак. Тут тяжело достается свет даже соснам. Сгорбились стволы в сучьях — весь сок, все стремление туда, к вершине, только бы не упустить свое пространство под небом. Небо в голубых между облаков озерах света. Света бесконечно много, он неиссякаем, но его будет мало тому дереву, над которым другое возьмет верх, застит его. И вот они, эти заглушенные деревья, накренясь, чуть держались за землю подгнившими корнями. Оттуда, с вышины, долетают прозрачные и золотистые стрелы света, разбиваясь, вспыхивают в чаще рябин и орешников.
Под ними еще темнее сумрачный вечер этого леса. Тут ярко-красные сыроежки, мох, под зелеными буграми которого истлевает прах упавших деревьев, сладит и дурманит тут сыростью преющих купырей.
Но как ни высоки эти сосны, хилость, цепляющаяся за них, погубит лес. Они последние, эти сосны. Подроет их, смена чахнет в этом хаосе, в скрывающих живую землю мхах.
«Как острашился лес», — подумал Стройков, угнетенный этой обреченностью и безмолвием: птиц даже не было слышно.
Закущена травой дорога, недоброй называли с тех пор, как, оступившись, замерз в обнимку с березой отец Мити — Федор Григорьевич.
Редко кто ездил тут. Сюда только доносился стук колес с того берега.
Глохла дорога, потеряла колен свои в зарослях вереска и багульника. Но на песке заметил Стройков следы колес. Ездили все-таки, не замирал след.
Дорога пошла под уклон. Из низины засквозило холодком с гнильцой болотной. Перемосток разбит, между бревен просунулись прутья камышей с обгорело-черными початками.
Чуть в стороне — береза. Вот где замерз отец Мити.
Стройков остановил коня.
Кора березы атласно-белая, гладкая, лишь местами прорезали ее черные полосы. Крона напоминала высокий стог с крутыми склонами, стекал свет, обмывая все ветви и листья. Из самой же вершины струисто выбрызнулась метелка побега, серебрилась венцом в своей высоте. Корни выпирали из земли, поросшей мятликом и вейнпком. Тут замерзал отец Мити… Какую казнь выстоял!
