И Долгов почувствовал всю тяжесть заботы не о себе, а о том, другом человеке, который мог пострадать.
И поэтому решение летчика было одним и бесспорным: оставаться в машине, садиться на этом взрытом и заросшем поле и сделать все возможное, чтобы уцелеть. Бывают положения, когда нужно в одну-две минуты применить весь тот опыт, который накапливался годами. У самой земли Долгову удалось немного погасить скорость и уменьшить крен машины так, что вся сила удара о землю скользнула как бы рикошетом по уже изувеченному крылу. Она смялась в гармошку и сработало, как пружинящая рессора, смягчив удар.
Долгов выбрался из-под обломков сам. Сгоряча он сразу не заметил, что одна нога стоит как-то необычно. Нога была сломана.
Инженера пришлось вытаскивать. Сплюснувшиеся от удара борта самолета сжали его с обеих сторон, как стальные лапы капкана.
Машина эта, конечно, в дело не пошла.
Выйдя из госпиталя, летчик и инженер, работая на прежних своих местах, долго вспоминали этот случай.
Планерист в стратосфере
Возвращаясь из поднебесья, летчики-высотники рассказывали, что на большой высоте, на пороге стратосферы, в разных направлениях мчатся могучие ветры со скоростью в полтораста километров в час.
«Эх, — мечтали высотники, — узнать бы их получше и приспособить к делу! Пусть дуют в хвост и нагоняют скорость».
В эти времена летчик Стефановский свои свободные от моторных полетов часы отдавал полетам безмоторным. Он увлекался планеризмом сам и увлекал им других. Нормальный полет на планере кое в чем похож на аварийный полет на самолете: будто сдал мотор, и надо выпутываться из беды. Стоит ли доказывать, что трудно придумать более подходящее средство для тренировки летчиков! А летчик-испытатель без постоянной тренировки быстро растеряет свое мастерство. Кроме того, свободный полет на планере намного приятнее, чем на самолете: отдыхаешь от грохота моторов и бензиновой гари. Ныряй, подобно птице, в облаках!
Слушая высотников, Стефановский прикидывал: «А что, если поднять планер в стратосферу и пустить его по течению ветров?»
Они, возможно, подхватят и понесут легкую безмоторную машину, которая может сыграть роль летающей лаборатории и разведать пути для будущих стратосферных кораблей. Летчики-испытатели Преман и Нюхтиков и инженер Часовиков тоже были согласны с такой идеей. Но прежде всего надо узнать, как ведет себя планер в разреженном воздухе стратосферы. На этот вопрос никто не мог дать вполне определенного ответа: никто еще там на планере не летал. Пока что выше всех на планере поднялся один иностранный летчик. На буксире у самолета он на высоте семь тысяч шестьсот метров перелетел через Альпы. Подняться выше будет трудно, — это хорошо знала группа Стефановского. Летчики, входившие в нее, запаслись терпением и выдержкой и начали полеты.
Преман и Нюхтиков поочередно пилотировали двухместный самолет «Р-5». Часовиков, сидя в задней кабине, наблюдал за висевшим на тросе планером «Г-9», который вел Стефановский. Приземляясь, они читали записи своих наблюдений, переделывали и улучшали все, что получалось в полете плохо. Они испытывали замки и трос, связывающие обе машины, размещали на планере разные научные приборы и много раз проверяли их надежность. Они вырабатывали условные сигналы, чтобы в чрезвычайных случаях быстро передавать команды и сообщения. Двигаясь по ступенькам ввысь, Стефановский поставил своеобразный рекорд: он добрался до шести тысяч ста метров и летал на этой высоте без кислородной маски. Потом переменили самолет «Р-5» на другой, высотный, тоже конструкции Поликарпова, и вдвоем с Преманом стали подниматься еще выше. Летчик и планерист, связанные тросом, будто бы держали друг друга за руку: там, где одному становилось трудно, приходил на помощь другой. Вскоре выяснилось трудно преодолимое зло: от напряжения перегревался мотор. Пришлось через каждые полторы-две тысячи метров подъема делать площадки и летать горизонтально на малых оборотах, чтобы остудить мотор. Это стало помогать, но возникла новая задача. На площадках зря выгорало горючее, и его не хватало до «потолка». Задачу пришлось решать заново. Было сделано много расчетов и полетов, и, наконец, нашли такую скорость подъема, при которой меньше нагревается мотор, меньше надо делать охлаждающих площадок и на большее время хватает горючего. Все это было занесено в строгий и четкий график.
Тем временем близилось открытие Х Всесоюзного съезда комсомола.
Ему посвящались многие достижения в науке и технике, труде и искусстве, и летчики решили от себя сделать подарок.
Десятого марта выдался подходящий денек, безоблачный и ясный. На летном поле собралось много народа. Журналисты щелкали «ФЭД» и быстро чиркали карандашами в своих блокнотах. Потом они увидели, как побежал самолет, как натянулся трос, дернулся и нехотя заскользил по снегу планер.
Самолет еще бежал, когда планер вспорхнул и занял нужное превышение над самолетом. Потом появился небольшой просвет между землей и колесами самолета. Просвет рос и стал уже больше, чем деревья того леса, над которым плыл планерный поезд. Зрители не сводили глаз с поезда. Преман держал заданную скорость набора высоты и, глядя на висевший перед ним график, делал время от времени площадки и шел дальше.
Стефановский чувствовал себя прекрасно и все, что находил интересным, заносил на бумагу. Установленные на машинах приборы — барографы и другие — автоматически делали свои записи. На пяти тысячах метров летчики надели кислородные маски. Земля все медленнее исчезала в дымке, скорость подъема уменьшалась. В то время как снизу перестали различать машины, а вместо них видели только два облачка, за которыми тянулся белый туманный след, летчики почувствовали почти 55-градусный мороз. Управление стало тугим и трудным, замерзала смазка.
Туман окутал обе машины, и летчики стали плохо различать друг друга. Они теперь вспоминали и применяли условные сигналы. Преман упорно и с большим трудом пробивался вверх. Он напоминал усталого путника, который одолел уже крутой подъем, но хочет все же добраться до вершины горы. Он оступается, скользит, теряет с трудом завоеванные метры, начинает сначала и добивается успеха.
Самолет Премана точно так же пробивался к своему «потолку», а планер настойчиво следовал за ним.
Но всему бывает предел. Самолет взбирался на пять-шесть метров, на миг зависал там и рушился вниз, теряя с таким трудом набранные метры.
Преман сделал еще несколько попыток подняться выше, но было ясно, что мотор уже «выбился из сил» — достиг своего «потолка» и выше не пойдет. Тогда летчик просигналил. Стефановский дернул замок и отцепил трос.
Преману нечего было больше делать на высоте. Он немного понаблюдал за другом и камнем пошел вниз.
Стефановский же выполнил то, что ему на первый раз было задано.
Через час и сорок пять минут планер финишировал. Планерист чувствовал себя прекрасно и прямо из своей кабины попал в руки репортеров.
— Я здесь ни при чем, — отбивался Стефановский. — Преман всему «виновник», это он меня туда затащил. Я же попросту был у него на привязи. А то, что он на таком самолете, почти не видя меня, поднялся так высоко, это ж его исключительное мастерство!
— Брось скромничать, Петр Михайлович, — перебил подоспевший Преман. — Мое дело здесь было маленькое, можно сказать, транспортное… Самолеты часто бывают на такой высоте, а планер впервые, и не скоро тебя кто-нибудь перегонит, Петр!
Тем временем техники обработали барограмму подъема. Они сообщили поразительную цифру: десять тысяч триста шестьдесят метров — вот была высота подъема. Это был мировое рекорд высоты для планера, доказательство того, что планер можно поднять в стратосферу, что он может летать там и работать. Это было успешное начало новой и важной работы.
И, наконец, это был замечательный подарок Х комсомольскому съезду.
«Ангел двадцати пяти чертей»
Степан Супрун очень скучал, если подолгу не видел своей черноглазой сестры Ани.
В то время, когда летчик испытывал самолеты, его сестра штурмовала науку, готовясь стать инженером-химиком. Она как бы состязалась в труде с прославленным братом-летчиком, которого очень любила, восхищалась и гордилась им.
Брат в свою очередь тоже любил сестру, но, как старший брат, позволял себе мягко подшучивать над ней.
Аня была завзятой спортсменкой. Ей никогда не сиделось на месте. Она любила плавать, прыгать вниз головой с высокого трамплина в воду, играть в волейбол, мчаться с горы на лыжах, любила кружиться без устали в вальсе — вообще участвовать в таких спортивных делах, от которых захватывает дух и точно не знаешь, удержишь голову на плечах или нет.
Она поступила в аэроклуб, — а туда брали только хорошо успевающих студентов, — и через полгода значок спортсмена-парашютиста украсил ее грудь. Но и этого ей было мало. Хотя брат и меньше посмеивался теперь над ней, но смешливые искорки так и сверкали в его больших черных, как и у нее, глазах, когда она, волнуясь, рассказывала о своих парашютных переживаниях.
