Весной 1914 года, в то время, когда я исполнял обязанности генерального консула, заменяя уехавшего в служебную командировку Бейли, со мной приключился интересный случай. В субботу вечером мне позвонил по телефону пристав Тверской части. Двое англичан – морской врач и унтер-офицер – оказались арестованными за кражу в магазине. Пристав, человек с круглой головой, угреватым лицом и усами, подстриженными по-военному, был любезен, но упрям. Обоих посадили за решетку. Они были пойманы с поличным. Когда я приехал к нему, он пил чай и как будто не очень обрадовали мне. Однако по моей просьбе он послал за протоколом. Согласно собственным показаниям, арестованные возвращались из Китая, куда были командированы, в Англию через Сибирь. Во время остановки в Москве они отправились в магазин, выбрали несколько новых платков, две-три пары носков, деревянный кустарный портсигар и положили все это в карман. Как раз в тот момент, когда они собирались заплатить, сыщик, дежуривший в магазине, схватил их. Это было вполне правдоподобно. Однако показания сыщика и вызванного для производства ареста городового были чрезвычайно неблагоприятны. Сыщик клялся, что своими глазами видел, как унтер-офицер отправил к себе в карман портсигар жестом профессионального карманника.
Единственным для них благоприятным обстоятельством было то, что в момент ареста они имели при себе 80 фунтов, в то время как стоимость якобы украденного ими не превышала трех фунтов. Я красноречиво использовал это несоответствие и указал также, что здесь, быть может, произошло недоразумение, вытекающее из незнания языка.
Мое красноречие пропало даром. Пристав снисходительно улыбнулся.
– Вы выполняете ваш долг, господин консул, я – свой. Это скверное дело, – сказал он.
Мне не оставалось ничего другого, как ретироваться. В этот момент в комнату ворвался красивый юноша.
– Отец, – крикнул он возбужденно, – мы выиграли!
Затем он увидел меня, смущенно остановился, затем бросился ко мне и горячо пожал руку.
– Господин Локкарт, вы помните меня, – сказал он, – я играл против вас в прошлом году. Я средний полузащитник «Униона».
Лицо его просияло. Затем он обратился к отцу:
– Папа, это господин Локкарт, который играл с морозовцами – лучшей командой в России. Он должен выпить с нами чаю.
Пристав нахмурился, затем улыбнулся.
– Простите меня, – сказал он, – за делами я позабыл про чай.
Он позвонил, велел принести несколько стаканов чаю, водки, и мы, усевшись и чокнувшись, выслушали, как мальчик описывает матч. Пристав слушал в молчаливом восторге. Очевидно, он страстно любил сына. Я тоже сидел, надеясь на неожиданную развязку моего дела. Закончив свой рассказ, мальчик повернулся ко мне и спросил:
– А что вы здесь делаете, господин Локкарт?
Отец покраснел.
– Господин Локкарт беседует со мной по официальному делу, а ты ступай.
После ухода юноши воцарилось молчание. Затем пристав откашлялся и сказал:
– Господин консул, я обдумал этот случай. Я убежден, что вы правы, и что британский морской врач с 50 фунтами в кармане не будет красть платков. Самое неприятное в этом деле то, что предметы были найдены у них в карманах. Если бы только они находились в кармане унтер-офицера, а доктора мы бы вызвали как свидетеля, дело значительно упростилось бы.
Он почесал свою лысую голову. Затем позвонил.
– Пришлите мне городового, который составлял протокол по делу англичан.
Появился городовой, крепкий простодушный парень, с сознанием того, что он хорошо выполнил свое дело, и ожидающий похвалы.
– Вы составляли этот протокол? – спросил пристав.
– Так точно.
– Краденое вы нашли в карманах обоих?
– Так точно.
– Ты в этом уверен?
– Так точно, – ответил городовой.
– Подумай еще раз, – прорычал пристав громовым голосом. Городовой вздрогнул, но дал тот же ответ. Даже для русского он был не слишком сообразителен.
Пристав возобновил атаку.
– Ты думаешь, что морской врач, офицер английского флота, может украсть пару платков?
Городовой потянул носом.
– Так точно, то есть никак нет, – пробормотал городовой.
– Дурак, – проворчал пристав, – что ты хочешь сказать? Ты хочешь сказать, что нашел все предметы в кармане унтер-офицера и ничего в карманах врача?
Это было сказано очень медленно и непринужденно, причем каждое слово подчеркивалось ударом широкой линейки по столу.
На этот раз городовой понял.
– Так точно, – хрипло пробормотал он. Пристав порвал протокол.
– Скорей составь новый протокол, и чтобы я больше не ловил тебя на небрежности.
Он повернулся ко мне и засмеялся.
– Это все, что я могу сделать – сказал он, – дело будет передано суду. Предупреждаю вас, предстоят трудности с сыщиком, у которого упрямая башка и который получает проценты за поимку воров. Во всяком случае, сейчас имеется свидетель защиты. Остальное зависит от вас. Врача я могу сейчас же отпустить.
Футбол имеет свою пользу. Я его горячо поблагодарил, попросил прислать врача мне на квартиру и бросился искать Александра Виленкина, юрисконсульта генерального консульства.
В тот же вечер мы разработали план действий. Врач объяснил, что они намеревались заплатить, и Виленкин, который знал Англию почти так же хорошо, как Россию, ясно увидел, какой линии ему следует держаться. Показания врача имеют значение, но в качестве основного свидетеля защиты должен выступить я. Таков был намеченный Виленкиным план кампании.
Я сначала возражал. Весьма сомнительно, что британскому консульскому чиновнику удобно выступать в таком деле. Во всяком случае, я не видел, в чем может выразиться моя помощь.
– Предоставьте это мне, мой дор-р-р-рогой Локкарт, – сказал Виленкин своим еврейским акцентом. Я так и сделал.
Виленкин происходил из богатой еврейской семьи и славился тем, что лучше всех в Москве одевался. В деле зашиты двух англичан вопрос об одежде играл не последнюю роль.
Во вторник мы все явились к судье. Виленкин и я надели по этому случаю черные визитки, полосатые брюки, монокли и цилиндры. Наше появление произвело сенсацию.
Слушание дела началось скверно. Показания сыщика возымели действие. Унтер-офицер, грязный, небритый после трех дней тюрьмы, произвел неблагоприятное впечатление. Однако речь Виленкина оказалась шедевром.
Он строил свою защиту на том, что задержанные имели при себе крупную сумму денег, он подчеркнул все неправдоподобие того, что два столь замечательных члена морских сил Ее Величества рискнули бы своей карьерой ради нескольких носовых платков и пары носков. Всем известно, что англичане чистоплотны. Они моются. Они почитают чистое белье. Что удивительного в том, что они решили использовать остановку в Москве и позволили тебе роскошь ванны и чистого носового платка. Сыщик перестарался. Дело имеет глубокое политическое значение. Англия и Россия теперь друзья – почти союзники. В один прекрасный день, – как скоро, никто не знает, они, возможно, будут сражаться бок о бок. Взвесил ли судья то тяжелое впечатление, которое произведет несправедливое решение на нынешнее благоприятное состояние англо-русских отношений? Другие страны, другие нравы. И в качестве доказательства того, что английские обычаи непохожи на русские, он пригласил в суд очень занятого человека – и. о. британского генерального консула.
Я вышел вперед со всем достоинством, на которое был способен, и принес присягу.
– Обычное ли это в Англии явление, что порядочные люди заходят в магазин, выбирают на прилавке товары, кладут в карман выбранное и лишь после этого производят расчет? – задал вопрос Виленкин.
– Да.
– Случалось ли вам поступать так же?
– Да, – ответил я, не сморгнув.
Унтер-офицер покинул суд с незапятнанной репутацией. Но в этот вечер все газеты вышли со следующим заголовком: «Британский генеральный консул присягнул, что в Англии покупатели кладут товары в карман раньше, чем заплатят за них».
Однако моя репутация пережила этот сарказм. Я немного узнал свою Москву.
Для Виленкина это не являлось трудным достижением. Считавшийся всеми щеголем в мирное время, он во время войны показал себя иудейским львом. И действительно он был самым храбрым евреем, какого я когда-либо видел. Он был одним из первых ушедших на войну добровольцев. Благодаря физической храбрости и недюжинному уму он был вскоре произведен в прапорщики. За отличие в бою он получил Георгия. С моноклем и гладко выбритый в мирное время, он отрастил себе на войне великолепную бороду и усы. Когда произошла первая революция, он отдался душой и сердцем задаче убедить своих солдат продолжать войну. Его ораторский талант выдвинул его на пост товарища председателя армейского комитета, и это он привел в Санкт-Петербург военные части, подавившие первую большевистскую попытку переворота в июле 1917 года. После большевистской революции 7 ноября 1917 года он примкнул к Савинкову и участвовал почти во всех заговорах против нового режима. Его пренебрежение опасностью доходило до безрассудной смелости, и я несколько раз предупреждал его о том риске, которому он подвергается. В июле 1918 года он был арестован в Москве как контрреволюционер. Он оказался в числе первых жертв официального террора, когда в порядке репрессий против покушения на жизнь Ленина 1 сентября 1918 года большевики расстреляли семьсот своих политических врагов.
