Я решил задать ему вопрос, к которому он не мог быть подготовлен.
— Немцы из Минска часто приезжают?
— Приезжают, но незначительные лица… — несколько растерявшись, промямлил он.
— Когда они собираются вновь побывать?
— Они нам заранее не сообщают.
Я слышал его учащенное дыхание.
— Чем вы можете помочь партизанам?
Он быстро задал встречный вопрос, очевидно, заранее обдуманный:
— А много вас?
— Спросите долгиновского коменданта, у него была возможность подсчитать, — вмешался в разговор Юлиан Жардецкий.
Я незаметно наступил ему на ногу: «Молчи». Затем обратился к пришедшему:
— Вы спрашиваете, сколько нас… Могу ответить — весь народ, не считая предателей.
— Скажите, что нужно, мы сделаем. Скажите, где ваш лагерь, мы прямо к вам придем, — поспешил оправдаться незнакомец.
— Спасибо, это лишнее. Мы знаем, где живет мать Юдина, через нее передадим письмо бургомистру… А теперь все, можете идти, — закончил я.
— Шпион! Что Юдин-иудин, что этот… Оба иуды!.. Обоих нужно повесить на сухой осине, — зло проговорил Жардецкий.
— Типичный, изворотливый фашист! — добавил Карл Антонович.
«Вероятно, — подумал я. — И все-таки надо попробовать, нет ли возможности проникнуть в лагерь врага».
Мы отправились обратно.
Долго думали с Морозкиным, Воронянским и Тимчуком: писать бургомистру письмо или нет. Наконец решили написать.
С Жардецким отправили письмо матери Юдина. В нем мы писали о том, что если ее сын окажет нам действенную помощь, то получит прощение народа.
В лагере приняли меры предосторожности: подальше от лагеря выставили секретные дозоры. Если шпион приведет карателей, сумеем встретить их как следует.
Ночь прошла спокойно, остальные дни — так же. На задания по-прежнему выходили диверсионные группы подрывников. Хорошо воевали и перешедшие на нашу сторону из «украинского» батальона. Они пустили под откос два эшелона, сожгли несколько мостов, уничтожили две автомашины с гитлеровцами.
СД и армейская разведка «Абвер» усиленно выслеживали партизан. Наши разведчики то и дело доносили, что в деревнях появляются незнакомые люди, которые допытываются, как попасть к партизанам.
Жардецкий несколько раз ходил к матери Юдина, но от бургомистра все еще не было ответа. Обстановка становилась все более напряженной. Мы готовились уйти из этого района, да обстоятельства не позволяли. Я ждал Меньшикова и делегатов, которые должны были прибыть на второе совещание.
14 июля начали собираться делегаты.
Самую большую группу привел Константин Сермяжко, партизан отряда «Непобедимый». Мы уже слышали о нем много хорошего. Он имел на своем счету четыре спущенных эшелона. Мы знали и о том, что, когда в отряде не стало тола, Сермяжко не опустил руки, разыскал несколько неразорвавшихся авиабомб, выплавил из них тол и опять принялся подрывать эшелоны…
Из-под военной фуражки на меня смотрели пристальные, пытливые глаза. Я невольно задержал взгляд на крупных, немного резких, но правильных чертах худощавого, энергичного лица.
— Подрывник Константин Сермяжко, — представился он. Голос громкий, очень отчетливый. Я пожал ему руку.
— Кажется, кроме своих партизан, вы еще кого-то привели?
— Птичка попалась, в деревне Сухой Остров поймали. Зашли в деревню; хозяин, у которого мы остановились, рассказал, что появился новый человек, который хочет встретиться с партизанами… Вот я и привел его к вам. Недалеко от лагеря «наш друг» пытался бежать. «Чего ты удираешь?» — спросил я. Он растерялся, затем, стараясь казаться спокойным, ответил: «Думал, что вы не партизаны, боялся провокации». Прошли с километр, он опять, как заяц, в кусты прыгнул — и опять не вышло у него. Тут уж связали ему руки… Поговорите с ним, может, и не враг, но, думаю, порядочному человеку от партизан незачем бежать, — закончил Константин.
Я подошел к задержанному — коренастому, несколько рыхлому, с толстой короткой шеей человеку. Он исподлобья взглянул на меня и сейчас же опустил глаза. Из-под пиджака выглядывала холщовая рубашка, на ногах блестели галоши. На первый взгляд, это был обычный деревенский парень.
— Развяжите руки, — сказал я партизанам. Они немедленно выполнили приказание. Задержанный тряхнул затекшими руками, смахнул с лица комаров и, поняв, что я командир, шагнул ко мне.
— Почему мне связали руки? Ведь я советский человек и хочу бороться с оккупантами.
Я посмотрел ему в лицо.
— Почему пытались бежать?
Он смотрел куда-то поверх моей головы.
— Сначала думал, что не партизаны, а провокаторы, полицаи, — заученно проговорил он, все так же не глядя мне в глаза.
Я начал расспрашивать. Он твердил, что был в плену и вот уже два месяца как бежал.
— В каком лагере были?
— В Минске.
— После побега где скрывались? — задавал я вопросы.
— Сначала в лесу, потом в деревнях Радевичи, Ейпаравичи, последнее время жил в деревне Сухой Остров. Здесь и встретился с вашими партизанами, — без запинки рассказывал он.
Вопрос сложный: может, на самом деле честный человек, хочет бороться с фашистами?.. «Что делать?» — думал я.
В это время мимо проходила Настя с выстиранным бельем в руках. Увидев нас, она остановилась, взглянула на меня, потом на задержанного, подошла ближе.
— Честное слово, тот самый! — прошептала она.
Задержанный отвернулся.
— Кто? — поинтересовался я.
— Тот, который у меня по дороге в Минск документы проверял.
— Это точно? — переспросил я.
— Дайте еще раз взглянуть на него, — она посмотрела на задержанного и спросила: — Узнаешь меня?
— Нет… нет! — задрожал задержанный, поняв, что его карты раскрыты.
— Он! Честное слово! — уверенно сказала Настя.
Я посмотрел на шпиона.
— Зачем сюда пришел?
Он молчал, я повторил вопрос. Автоматчики взяли оружие наизготовку.
— Отпустите меня, я не виновен… Отпустите, я искуплю свою вину, — запричитал предатель.
— Кто тебя послал в этот район?
— Минское СД, — выдавил он.
— С каким заданием?
— Я должен был следить по деревням, к кому приходят партизаны, разведать их лагерь и какие у них силы.
— Много сведений передал минскому СД?
— Еще ничего… Я только начал… Я не виновен, простите меня, — захныкал шпион.
— Куда должен был передавать сведения?
— В Логойск, начальнику гарнизона… Но я еще ничего не сообщил… Отпустите меня.
Я расспрашивал шпиона о том, кто является начальником гарнизона в Логойске, сколько там эсэсовцев и полицейских, чем они вооружены. Шпион, надеясь спасти свою шкуру, подробно отвечал на вопросы. Я записал его показания, потом привел шпиона к штабной палатке. Подошли вызванные Воронянский и Тимчук.
— Вот кого прислало нам минское СД, — показал я на шпиона. — Что с ним делать будем?
— Расстрелять предателя, — сказал Воронянский.
Услышав это, шпион неожиданно рванулся и бросился в кусты, но сильный удар прикладом в плечо повалил его на землю.
Приговор был приведен в исполнение. На другой день встали до восхода солнца. Делегатов собралось много, прибыли представители от двадцати грех отрядов. Начиная совещание, я сообщил, что по решению Центрального Комитета партии и Государственного Комитета Обороны в Москве 30 мая 1942 года создан Центральный штаб партизанского движения во главе с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко, первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. В ответ послышалось громкое «ура!».
Чувства партизан мне были понятны. Для них, много месяцев оторванных от родных мест и Большой земли, создание Центрального штаба означало не просто организационное мероприятие, а признание того непреложного факта, что партизаны находятся в одном боевом строю с военнослужащими Красной Армии. Отсюда и та окрыленность, которую испытывали мои товарищи.
Мы подсчитали наши силы в северной зоне Минской области. Оказалось более трех с половиной тысяч партизан. Они уже наводили ужас на оккупантов. Однако еще не все отряды были хорошо организованы. Одни наносили чувствительные удары врагу, другие только вступали в борьбу. Но всем им не хватало опыта и оружия.
Члены партизанского Военного совета выслушали сообщения делегатов о нуждах отрядов. Делегаты в большинстве своем были помощниками командиров или руководителями диверсионных групп, поэтому хорошо знали, чего не хватает в отрядах.
В день прихода делегатов нами был принят четвертый самолет из Москвы.
Начальник штаба отряда Луньков выдал каждой делегации по двадцать пять килограммов тола и патроны, Морозкин снабдил литературой. Здесь были свежие номера «Правды», «Красной звезды», «Комсомольской правды», книги о героических подвигах советских воинов на фронте. И надо было видеть, как осторожно и бережно делегаты укладывали литературу в вещевые мешки.
