Но вдруг он ощутил острую боль в языке. Он чуть не зарычал от этой боли, но заставил себя громко расхохотаться.
— Ты кусаться! Я тебя проучу!
В наказание он слегка ударил ее по лбу головой и снова стал искать ее рот. Но она снова укусила его, ее зубы впились в его нижнюю губу. Она кусалась, как испуганная кобылица. Он завыл от боли, отпустил ее руки, почувствовал жестокий удар коленями в живот, у него перехватило дыхание. У него появилось кошмарное ощущение, будто он парализован и не может сдвинуться с места. Но вдруг силы вернулись к нему, он сразу поднялся; на карачках, словно животное, выполз из пещеры, помчался изо всех сил и заметил, что теперь дорога идет вниз.
Он долго бежал и наконец остановился. Его одежда была насквозь пропитана грязью и потом, руки и ноги дрожали. Поблизости протекал ручеек. Энгильберт снял свитер, выполоскал его в чистой воде и отмыл лицо от крови и грязи.
Что же это было? Он начал размышлять о случившемся, облизывая раненым языком распухшую нижнюю губу. В груди было пусто и холодно, словно сердце из нее вынули и осталась сочащаяся грязная дыра.
— Талисман! — Он лихорадочно, ощупал грудь. Его не было.
Дрожа, он обшарил всю одежду. Талисмана не было. Он исчез.
Энгильберт направился домой полем по жнивью. Никогда в жизни не переживал он ничего более удивительного. Могучие силы вмешались в его жизнь.
Надо привести себя в порядок, переодеться и отправиться в дом оптовика Стефана Свейнссона, излить душу фру Сваве, рассказать обо всем мудрой Сваве и попросить у нее совета. Ему необходимо общество реальных людей, необходимо послушать понятную, культурную речь, прекрасный благородный исландский язык. Он жаждал общения с соотечественниками.
Фру Свава принимала ванну, но передала Энгильберту через горничную, что выйдет к нему через двадцать минут. Девушка провела его в гостиную и предложила сесть. Оптовик Свейнссон уехал по делам в Англию.
Энгильберт оглядел богатую гостиную с глубокими кожаными креслами и мебелью красного дерева. На рояле стояла всемирно известная картина Эйнара Йоунссона «Мать-земля», а вокруг нее множество фотографий в золотых рамках, на них прекрасные, благородные лица. На первом месте — фотография самого Стефана, блондина с пышными усами и добрыми голубыми глазами, на редкость красивого мужчины во фраке и белом галстуке. Рядом — фотография хозяйки дома в молодые годы. У Свавы тогда были темные волосы, но, в сущности, она красивее сейчас, с серебряной сединой, — настоящая королева.
Далее фотографии их детей: сына Бьёрна, работавшего в посольстве, дочерей Розы и Виолы. Обе жили в Америке, старшая — знаменитая художница по росписи фарфора, младшая — замужем за королем булавок, миллионером. Были здесь и портреты пышущих здоровьем родителей Свавы — пастора и пасторши, а также отца Стефана, фабриканта Свейна Стефанссона, могущественного человека и к тому же поэта.
Энгильберт знал все эти портреты, сам Стефан подробно рассказывал ему о них.
Он рассмотрел и большую картину с изображением глетчера, висевшую на стене. Великолепное зрелище. Серо-голубой глетчер на фоне покрытого грозовыми тучами неба, а на переднем плане река, вздувшаяся от избытка воды. О, как он тосковал по Исландии, стране льда и пламени, самой удивительной стране в мире! А теперь и самой счастливой. Там нет ни войны, ни голода, ни нищеты, все цветет пышно и роскошно. За все дары моря и земли цены платятся наивысшие, Англия и Америка соперничают друг с другом — кто больше даст. Деньги текут в страну, как лава из кратера. Все очень дорого. Сигара стоит до двадцати пяти крон, бутылка водки — иногда даже до пятисот крон. Но ведь и заработки, и доходы высокие, а безработицы нет, наоборот, не хватает рабочей силы на строительство новых зданий, возвышающихся повсюду. Как подумаешь об этом — дух захватывает! А здесь живешь на чужбине, как простой батрак, лакей Оппермана, лисий сторож…
Однако Энгильберт не испытывал ни сожаления, ни зависти. Он же не деловой человек, а всего-навсего исследователь, он стремится к духовным ценностям, и ему этого достаточно. Он уже в юности, будучи молодым йогом, познал суету мира. Он понял, что все это лишь оболочка, жесткая, необходимая и неизбежная оболочка, скрывающая таинственную неизвестную сердцевину, ядро, невидимое, но самое важное, ядро, заключающее в себе и смерть, и жизнь, и вечность.
В гостиную вошла фру Свава. На ней было желтое кимоно, а серебряно-белые пышные волосы струились по плечам и спине. Запястья и пальцы сверкали кольцами и браслетами, золотые зубы блистали, когда она улыбалась.
Ах, Свава была прекрасна, несмотря на свои пятьдесят лет, — нежное лицо, розовые, как у юной девушки, щеки. Как ни странно, ее изогнутые брови еще не поседели, подобно волосам, а были черные, и ресницы — тоже. Фру Свава — шикарная дама; если не знать ее возраста, больше тридцати пяти ей не дашь.
Энгильберт так ушел в свои мысли, что почти потерял желание обсудить со Свавой те удивительные события, которые ему довелось пережить. Они вдруг показались ему очень низменными, грязными. Но фру Свава помогла ему. С веселым огоньком в глазах она попросила его поделиться успехами в постижении оккультного, а после нескольких рюмок крепкого зеленого ликера Энгильберт словно оттаял и язык у него развязался.
Фру Свава загадочно кивала головой, но впечатления на нее это не произвело, ее ничто не могло удивить, как будто она заранее знала, что он скажет. Да она и знала, ибо могла заглядывать в мир сокрытого от человека, а таким редким даром судьбы обладают лишь немногие избранные. Бесполезно было скрывать от нее что-либо или стараться излагать происшедшее недомолвками, она тут же настойчиво требовала точного рассказа.
— Это очень, очень интересно, — сказала фру Свава, когда он закончил. Она задумчиво вперила взор куда-то вдаль.
— Знаешь что, Энгильберт, я тебе погадаю. Думаю, что так мы больше узнаем.
Фру Свава слегка наклонилась вперед, закрыла обеими руками лицо и стала раскачиваться из стороны в сторону. Потом встала, открыла ящик стола и вынула оттуда косу, сплетенную из волос каштанового цвета. Снова села и положила косу себе на колени. Энгильберт дрожал так, что стиснул зубы, чтобы не щелкать ими. Он смотрел на ее колени, они ясно вырисовывались под легкой шелковой тканью. Коса выглядела до странности бесстыдно. Она была сплетена, наверное, из собственных волос Свавы, когда она была моложе и волосы еще не поседели. Он почувствовал ее взгляд, обращенный на него.
— Смотри на меня, Энгильберт, — тихо сказала она. — Нет, не на косу. Смотри мне в глаза.
Он встретил ее взгляд, сначала у него слегка закружилась голова, но постепенно он освоился с ее взглядом и даже успокоился. Как будто предавался неодолимой, но доброй силе.
— Раз, два, три, четыре, пять… — Так она просчитала до тридцати шести. — Тебе скоро исполнится тридцать шесть, Энгильберт, — сказала она. — В этом месяце или в следующем?
— Второго числа следующего месяца, — сказал он.
— У тебя две сестры, — продолжала она.
Энгильберт открыл рот, чтобы ответить, но она его предупредила:
— Одна умерла, я это вижу, умерла молодой. Ее звали… Нора?
— Наоми, — прошептал он.
— Да, верно, Наоми. Какое редкое имя. Но, послушай, Энгильберт, у тебя двое, трое, а может быть, и больше детей. Три — вижу отчетливо. От двух женщин.
— Двое от одной и двое от другой, — поправил Энгильберт. Он сильно вспотел. — У меня всего четверо, — сказал он.
— Да, четверо, — подтвердила она. — Первая женщина потом вышла замуж.
— Да, за американца.
— Вторая не замужем.
— Нет.
— Но есть и третья. — Свава вздохнула, словно это ее огорчило. Пот стекал со лба и щек Энгильберта, язык и нижняя губа болели.
— Есть третья, — повторила фру Свава. — Я что-то не очень отчетливо вижу. Она молода. У тебя и от нее ребенок, Энгильберт? Мне это немного неясно. Тебе нечего стыдиться меня, Энгильберт.
— Не знаю, — сказал он. — Не знаю, мне это не известно.
— Но ты из-за нее… уехал, Энгильберт. Уехал сюда.
Энгильберт кивнул.
— Да, — сказал он.
— Могу тебе сказать, что у нее родилась дочь и она назвала ее Энгильбьёрг.
Энгильберт тихо застонал.
— Молчи, — потребовала фру Свава. — Появилось что-то странное. Сиди тихо, закрой глаза.
Он закрыл глаза и ощутил легкое прикосновение ее пальцев ко лбу. Его дурманил аромат, исходивший от платья и кожи фру Свавы.
— Открой глаза, — приказала она. Она сидела напротив него на стуле, коса по-прежнему лежала у нее на коленях.
— Нет, — проговорила она, — я ничего не могу разглядеть. Кажется, ты уедешь далеко. Кто-то преследует тебя в своих мыслях днем и ночью. Женщина.
