Гость откашлялся, попросил у меня сигарету, закурил и продолжил:
– В нашем городе случилось из ряда вон выходящее событие. Сегодня преставился архиепископ Тарасовский Гермоген. Понятно, что на все воля божья и человек, увы, не вечен на нашей грешней земле. Однако есть обстоятельства, которые заставляют нас считать, что владыка умер насильственной смертью.
– Если можно, я хотел бы знать эти обстоятельства, и как можно подробнее.
– Конечно, – согласился Полежаев. – Он умер сегодня в больнице от сердечного приступа. Кстати, буквально рядом с владыкой на соседней койке утром умер еще один православный пастырь, отец Петр, настоятель одного из центральных храмов города. Я только что вернулся из больницы, и врачи полагают, что там смерть была естественной. Может быть, это простое совпадение, а может быть, и нет… Одним словом, мы очень обеспокоены и заинтересованы в проведении скорейшего расследования. Мы также заинтересованы в том, чтобы это расследование было проведено с максимумом профессионализма. И ваша кандидатура представляется нам оптимальной, по крайней мере, исходя из тех отзывов, которые дали нам люди, мнению которых мы привыкли доверять.
– Спасибо, – учтиво наклонил я голову. – Однако есть два момента. Первый – дело в силу особого статуса потерпевшего будет активно расследоваться официальными органами, и я боюсь оказаться здесь лишним. Второе – даже если я и соглашусь, то учтите, что я много беру за свою работу. И, наконец, третье – почему вы так уверены, что смерть владыки Гермогена была насильственной?
Полежаев внимательно меня выслушал, кивнул головой в знак того, что он все понял, откашлялся и сказал:
– Давайте по порядку. По первому моменту могу сказать, что один ум хорошо, а два лучше. Но не только в этом дело. Отношения между епархией и официальными властями не слишком доброжелательные, и особого рвения от милиции в этом деле мы не ждем. Кроме того, есть и еще кое-что, и в это мы сможем вас посвятить только в том случае, если вы согласитесь взять на себя расследование. Что же касается второго момента, то тут вам беспокоиться совершенно не о чем. Мы примем ваши условия, тем более что они нам известны от людей, имевших с вами дело. Двести долларов в день плюс накладные – я не прав?
Я поразился осведомленности моего собеседника и машинально кивнул.
– Как говорят на Диком Западе, нет проблем, – губы Полежаева снова затронула улыбка.
Я почувствовал, что смущен неожиданным поворотом дела. Полученная информация, подкрепленная деловитостью своего собеседника, несколько обескураживала. Однако времени на особые раздумья у меня не было – дело, в которое я ввязался, помимо моей воли развивалось по своим законам, и мое согласие на расследование само собой напрашивалось. Я снова, как и утром, находясь среди полусумасшедшего журналистского коллектива, подумал, что просто плыву по течению…
– Третий момент, – с нажимом произнес Полежаев. – Мы до конца в этом не уверены, но подтверждение будет готово через несколько часов… Если вы не возражаете, сейчас мы можем проехать в епархиальное управление, и отец Роман посвятит вас в те детали дела, которые сочтет нужным. Машина стоит у входа.
Полежаев сделал пригласительный жест рукой в сторону моей входной двери. Я молча вышел в комнату, переоделся, и через две минуты уже сидел на переднем сиденье той самой черной «Волги», которую я видел из окна Никольской церкви вчера.
Епархиальное управление представляло собой обычный одноэтажный деревянный дом, которые в изобилии присутствуют в центральной части нашего города. Внешне дом ничем не отличался от своих соседей, на нем даже не было вывески, свидетельствующей о том, что здание принадлежит Русской православной церкви.
Подойдя к двери, Полежаев позвонил в звонок, и вскоре на пороге показалась пожилая женщина в платке.
– Отец Роман у себя? Никуда не уехал?
– У себя, – ответила старушка, почему-то картинно понизив голос. – Очень ждет вас.
Полежаев прошел внутрь, увлекая меня за собой. Повернув направо, мы оказались в небольшом коридорчике, застланном коврами. Стены были завешены портретами каких-то православных архиереев и фотографиями, посвященными истории православия в нашем регионе.
Полежаев открыл одну из дверей в коридоре, заглянул внутрь и сказал с порога:
– Я его привел.
– Очень хорошо, – ответил знакомый мне уже голос, слышать который я имел возможность, находясь за ширмой в кабинете отца Петра Зубова.
Приняв приглашающий жест Полежаева, я вошел в комнату и увидел сидящего за столом крупного рыхлого мужчину с крупным мясистым лицом. Его волнистые черные волосы были аккуратно зачесаны назад, такой же аккуратной была и его борода. С неожиданной для своей комплекции прытью он вскочил с места и через секунду оказался возле меня.
– Очень приятно. Роман Николаевич, – сказал он, пожимая мне руку своей большой, мягкой и пухлой ладонью. – Присаживайтесь.
Я последовал приглашению и уселся на старинный стул. Роман Николаевич тоже сел на свое прежнее место и каким-то барским жестом приказал Полежаеву удалиться. Тут в дверь постучали, и на пороге комнаты появился еще один человек в рясе. В руках он держал трубку радиотелефона.
– Роман Николаевич, из городской администрации.
– Кто?
– Замначальника отдела по связям с общественными организациями Потапов.
Роман Николаевич подумал немного и ответил:
– Узнайте, что он хочет. Если относительно похорон, сообщите все согласно утвержденному плану. У меня сейчас нет времени с ним разговаривать.
Человек понимающе кивнул и исчез за дверью. Мне же, в свою очередь, польстило, что моя персона оказалась важнее отнюдь не последнего чиновника мэрии.
– Итак, Валерий Борисович, – с придыханием начал отец Роман, – мы хотим, чтобы вы выяснили всю правду относительно смерти нашего владыки. Как уже сообщил вам Полежаев, у нас есть основания считать эту смерть неслучайной.
– Полежаев обещал, что вы расскажете мне некоторые дополнительные детали…
– Да, конечно, – тут же согласился секретарь епархиального управления. – Есть два момента, которые представляются нам важными. Первый носит общий и, я бы сказал, идеологически-теоретический характер. Если произошла насильственная смерть, то значит, это было кому-то выгодно. Я попробую вам объяснить, кому. И сделаю это с максимально возможной степенью откровенности.
Роман Николаевич пристально на меня посмотрел и продолжил:
– К сожалению, человек существо слабое и подвержено греховным соблазнам. Грешат все, даже люди, призванные служить богу. И я не исключение, и те священники, которые у нас служат, тоже небезгрешны. Именно поэтому у нас православные иереи носят черные одежды, которые являются символом того, что они так же грешны, как и все остальные люди. Русская православная церковь так же, как и все остальные организованные структуры, несет в себе те пороки, которые им свойственны. А именно – интриги, борьба за власть, устранение соперников и так далее. С появлением в нашей епархии Гермогена церковная жизнь явно оживилась, сменилось множество настоятелей храмов, сидевших на своих местах при прежнем архиерее годами. Решительная кадровая политика вызвала явное недовольство консервативной части церковной общественности. Кроме того, городские власти, привыкшие прежде указывать епархии, что и как надо делать, столкнулись с нашим вежливым, но решительным «нет». Кроме того, мы твердо выступили против практики отмывания денег через пожертвования на храмы, когда при прежнем владыке различные структуры переводили официально деньги нам на восстановление храмов, а реально деньги делились между чиновниками или бизнесменами и настоятелями храмов. К тому же был налицо уход от налогообложения. И если уж быть до конца откровенным, то и в Патриархии есть силы, которых не устраивало присутствие Гермогена в нашей епархии… Это направления, куда вам, с нашей точки зрения, можно направить свои стопы при расследовании.
– Извините, пожалуйста, – вставил я. – Владыка, как известно, умер от сердечного приступа и никаких подтверждений версии о его насильственной смерти пока нет.
– Будут, – уверенно заявил Роман Николаевич. – Мы сейчас ждем заключения врачей.
Секретарь епархиального управления открыл шкаф, достал оттуда коробочку и перекрестился. Открыв коробочку, он вынул оттуда листок бумаги, на котором были изображены уже знакомые мне вещи: гроб с надписью «LUCIFER» и французская фраза «C'est le sacrifice pour l'enfant innocente».
– Вот это мы получили по почте позавчера. Сегодня с утра владыке стало плохо, его отправили в больницу, врачи констатировали обширный инфаркт, и в час дня он скончался.
Я осмотрел листок бумаги с видом крайней заинтересованности и спросил:
– Вы абсолютно не представляете себе, что бы это значило? О каком невинном ребенке идет речь?
