Они вышли со двора к заснеженному, роскошному в этот белый и тихий час скверу. Филя не решался натянуть шапку. Он и так на пол головы был ниже дамы, и не хотел уродоваться этим киллерским «чулком». Надо же попытаться воздействовать личностно. Законтачить, собрать информацию.
— Слышал, у вас материальные затруднения. Их необходимо как-то решить, — издали начал он, переводя через пустую улицу свою даму. — Я не имею к Гарибу никакого отношения, был в этом клубе первый раз. Меня попросили передать книги для Марлена. Самые крутые концептуалисты.
— Он изводит всех омерзительными цитатами. Да в этой «Орхидее» все извращенцы. Шоу бизнес — хуже морга или общественной уборной. Сплошная блевотина.
— Мне больше по душе классика. Вот, например…
— …Ночка темная, снег ювелирный,мимолетная, вечная ночь.И надмирный, вальпургиев, лирныйвзлет, как гиблая гибель точь в точь…
— Блок? В школе читала. Это про огромную любовь… — она загрустила. — У меня любви не было.
— Будет! — горячо заверил Филя, краснея от удовольствия: его стихи приняли за блоковские!
— Вон в тех переулках я комнату снимаю. Поближе к работе, — Тамара собрала со скамейки в ладони свежевыпавший снег и окунула в него лицо. Вам, наверно, в другую сторону.
— Именно в эту! Провожу непременно и не отпирайтесь. Тем более, что вы стихи любите.
— Если честно — не очень. А эти были хорошие, — девушка варежками растерла влажные щеки и они окрасились яблочным румянцем. Славненькая, очень даже славненькая! Филя почувствовал, что задышал чаще и здорово вырос — почти вровень с Тамариной шапкой. Симптомы знакомые.
— Гарибу стало известно, что я имею задатки парапсихолога. Он просил меня приворожить вас.
— И сколько обещал?
— Очень много. Для меня много. Но это не важно, вы не должны сдаваться. А деньги вам принадлежат по-честному, — Филя сунул ей в конверт в теплую варежку и сжал пальцы. — За противность надо платить втридорога.
— Там пятьсот долларов! — испуганно попыталась отдернуть руки девушка.
— Вам пригодятся, прекрасная незнакомка. И вообще — из клуба этого бегите, Тамарочка! Я могу устроить вас продавщицей. У нас у метро целый коллектив.
— А в нем свой хозяин — очередной боксер Гариб, с которым надо будет расплатиться натурой.
— Лиловый, то есть лысый — боксер?
— Бывший чемпион. Бисексуал. Говорят — вся труппа через него проходит. Чем-то он их всех держит. Не зарплатой же? Может, секта или союз вроде масонов? — на шапочке Тамары искрился снег и глаза бархатно мерцали. А сквер, по которому они шли, был охвачен белым безмолвием, как зачарованный сад.
Филя понимал, что его несет — несет на подвиги от близости этой девчонки. Не стоило и напрягаться, что бы понять — почему. Не зов плоти, а вопль давней вины заставлял трепетать рыцарские струны и острая жалость щемила сердце того, кто однажды сумел предать.
— Филимон! Вы лунатик? Да стойте же! — Тома дернула его за рукав. Я здесь живу. Мы пришли.
— В этой подворотне?! — ясновидящий с неприязнью заглянул в узкую длинную арку, ведущую в темный двор. — И такая девушка… ходит по ночам одна!?…
— Прекрасные незнакомки ещё снимают комнаты в коммуналках. Бабушка живет в Туле. Мама умерла от рака и её квартиру у меня перекупили мошенники, да ещё сделали так, что я осталась должна. Умная девочка, правда? Может подумать насчет покровительства Гариба? Ведь это его люди меня подставили, чтобы вынудить «расплатиться». Так что деньги, которые вы отдали совершенно постороннему человек, по справедливости принадлежат мне… Спасибо. Если будет совсем кисло приду к вам в киоск, — она улыбнулась, подняла воротник, пряча от залетевшего в подворотню ветра впервые расцветшую на губах улыбку. — Не жалейте меня, пожалуйста, мистер экстрасенс, но если можно, поторопите удачу. Что-то черная полоса попалась широченная и затягивающая, как омут… Пора выныривать. Да не страдайте вы так — все проходит.
— Все… — почему-то растерялся Филя. — Все пройдет: и печаль и радость…
— Блок эту песню не сочинял! «Все пройдет, и печаль радость, все пройдет, так устроен свет… Только то что все пройдет, вспоминать не надо…» — напела она рассмеялась: — Черную полосу я перетерплю и у меня все будет хорошо. Лысому скажите, что на мне отворот лежит несказанной силы. Только уж лучше — делайте ноги от этой «Орхидеи», пока не поздно. Мерзко там, опасно. Спасибо за помощь, Филимон!.. — она помахала рукой и быстро пошла в темный тоннель арки. Филя смотрел на уходящую девушку с гадостным чувством прощания на душе. «Хоть обернулась бы, что ли…» мысленно ворожил он. Тамара крутанулась на каблуке, почти развернулась к застывшему кавалеру, но поскользнулась, ойкнула, припав на колено. Теофил бросился на помощь и увидел металлическую крышку канализационного люка, о которую споткнулась девушка. Из под черной крышки валил пар. Филя подхватил свою новую знакомую за локоть, стараясь поднять. Бедняга закричала так, словно он вывихнул ей руку. И вместо того, что бы распрямиться, стала оседать, таща его вниз. Запотевшие от пара очки слетели, повиснув на шнурке. Округлившиеся близорукие глаза Теофила увидели, как медленно сдвигается тяжелая крышка, открывая источающий зловония провал. Оттуда, как из адской кастрюли в бурлении тошнотворного варева высунулось нечто лиловатое, скользкое, похожее на щупальца спрута и обвило сапог девушки. Хрустнула кость, глаза жертвы закатились, она потеряла сознание, мягко опускаясь на подтаявший лед, а кровь, такая черная и блестящая в голубом свете дальнего фонаря, брызнула на истоптанный снег.
— Помогите! Помогите, кто-нибудь! — заорал что есть мочи, Теофил, вцепившись в рукав серого пальто. За спиной торопливо зашуршало и что-то тяжелое опустилось на его затылок…
15
В детстве Филя любил болеть у бабушки. Тогда он лежал на огромном зеленом диване, закутанный до ушей, заваленный книгами и глотал чай с малиной. Мешал лишь компресс. Если ангина — укутана была шея, если болели уши — всю голову обматывали бурым выношенным пуховым платком.
Проснувшись, он сразу сообразил, что снова застудил уши: голову стягивала повязка. Но не смешная бабья, от позора которой он в детстве плакал, а настоящая боевая, как у героя-фронтовика в старом кино. И рядом сидела не бабушка, а суровый брюнет с чеканным профилем. Да и фас у него был жесткий, четкий, как на бронзовой скульптуре. А глаза синие и насмешливые.
— Напугал, Пинкертон, — Севан подмигнул больному. — Двадцать часов проспал. Пилюли успокоительные, соответственно, врачи тебе дали. Рекомендовали отлеживаться и сосредоточиться на позитивных впечатлениях.
Филя поднялся в высоких подушках, припоминая случившееся.
— Каких впечатлениях?! Извини, не врубаюсь…
— А это когда написал? — Севан взял с тумбочки тетрадный листок, исписанный размашисто и твердо:
Нет силы подражать Творцуздесь на сырой земле.как страшно первому лицув единственном числе.
И нет почти на мне лица,последней буквы страх.Как трудно начинать с концалепить нелепый прах.
Эй, кто смеется не в лицо?Ты кто? — Никто, ничто.И мне ли быть всему творцомсредь пустоты густой?
Филя убрал листок под подушку.
— Это я набросал перед тем, как отправиться в «Орхидею»… М-м… голова трещит… вспоминаю!.. — он отбросил одеяло, попытался вскочить и снова рухнул, сжимая виски. Промычал:
— Где Тамара?
— Сбежала твоя знакомая. Пока ищут.
— Не сбежала! Ее похитили. Сожрали!
— Тихо, тихо! Я уже твою версию знаю — ты во сне бормотал про спрута, живущего в люке, черную кровь на снегу. Ну и как пытался вырвать из щупальцев злодея симпатичную девушку.
— Была кровь! И хрустнувшая нога была! Щупальца сиреневатые, как у вареного кальмара, только студенистые, скользкие… А потом меня кто-то огрел сзади. Ой… — Филя поморщился, нащупав ушиб. — Крепенько двинули.
— Затылком об угол арки приложился, когда падал. А крови не было и люк никто не открывал. Проверяли — все залеплено доисторической грязью. Терпеливо, как ребенку, объяснил Севан. — И ведь ты почти все это уже описал до того, как поехать в ночной клуб.
— А значит, придумал. Ну, извини! Не надо из меня психа делать. Амнезию героини только в мыльных операх как насморк хватают. Я все помню! Филя снова попытался вскочить с дивана, но в глазах потемнело и заботливые руки уложили его на место.
— Погоди спорить. Ты расслабься и слушай правильную версию, как она у меня сформировалась. В «Орхидею» ты решил пойти по велению ясновидящей совести, не предупредив, между прочим, старшего товарища Вартанова С.О. Там познакомился с подозреваемым любителем авангарда и с хорошенькой девушкой, пошел её провожать. Не знаю, может этот господин с пятном к вам сопровождение приставил, может криминальная самодеятельность сработала, но вас кто-то испугал. Тебя толкнули, девушка сбежала. Или её похитили. Или она была их сообщницей. Кроме того, как любил повторять Адольф Гитлер: «Есть два варианта: или это было или этого не было».
