— Вы лечите миссис Серроколд?
— Нет. Их семейный врач — доктор Гантер из Маркет-Кимбла. У меня, разумеется, тоже есть диплом врача, но я практикую исключительно как психиатр.
— Так, так. Что ж, благодарю вас, доктор Мэйверик.
Когда доктор Мэйверик вышел, инспектор Карри сказал сержанту Лейку, что психиатры действуют ему на нервы.
— Перейдем к членам семейства, — сказал он. — И начнем с этого американца, Уолтера Хадда.
Уолтер Халд вел себя осторожно. Он словно присматривался к полицейскому инспектору. Но отвечать не отказывался.
— Электропроводка в Стоунигейтсе в плохом состоянии. Вся система очень устарела. В Штатах такого не допустили бы.
— Кажется, электричество провели еще при покойном мистере Гулбрандсене-старшем, когда оно было в новинку, — сказал инспектор Карри, слегка улыбаясь.
— Вот именно! Добрая старая феодальная Англия. И с тех пор здесь ничего не меняли. На этот раз выбило пробки и погасли почти все лампочки в Зале. Он, Уолтер, пошел заменить пробки. Поменял и вернулся.
— Сколько времени вы отсутствовали?
— Точно сказать не могу. Пробки находятся в неудобном месте. Мне понадобились лесенка и свеча. В общем, это заняло минут десять — пятнадцать.
— Вы слышали выстрел?
— Нет, я ничего не слышал. На кухонную половину ведут двойные двери, а одна из них обита чем-то вроде войлока.
— Понимаю. А когда вы вернулись в Зал, что вы увидели?
— Все там столпились у двери, которая ведет в кабинет мистера Серроколда. Миссис Стрэт сказала, что мистер Серроколд убит, но оказалось, что он цел и невредим. Этот болван Лоусон промахнулся.
— Вы узнали револьвер?
— Еще бы! Это был мой собственный револьвер.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Дня два или три назад.
— Где вы хранили его?
— В комоде, в моей комнате.
— Кому было известно, что вы храните его там?
— Не знаю, кому и что известно в этом доме.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что они здесь все с приветом.
— Когда вы вернулись в Зал, там были все?
— Кто — все?
— Все те, кто там был, когда вы пошли менять пробки?
— Джина была.., и старая седая дама, и мисс Беллевер… Я не обратил особого внимания, но, кажется, так.
— Мистер Гулбрандсен приехал позавчера, и приехал неожиданно?
— Да. Как я понял, это был непредвиденный визит.
— Его приезд кого-нибудь поразил или взволновал?
Уолтеру Халду понадобились две-три секунды, прежде чем он ответил.
— Нет, такого я не заметил.
И опять в его поведении появилась настороженность.
— Известно ли вам что-нибудь о цели его приезда?
— Думаю, что он приехал по делам драгоценного Фонда. Вот уж бредовая затея!
— Такие затеи, как вы их называете, существуют и в Штатах.
— Да. Но одно дело — вклад в социальную программу, а другое — вся эта воспитательная возня. Мне психиатры еще в армии осточертели. Здесь же они так и кишат. Учат молодых громил плести корзиночки из рафии[7] и делать подставки для трубок. Нежности какие! Это же для малых ребят.
Инспектор Карри никак не прокомментировал этот критический отзыв. Не исключено, что в глубине души он был согласен. Внимательно глядя на Уолтера, он спросил:
— Как вы думаете, кто мог убить мистера Гулбрандсена?
— Думаю, что упражнялся один из одаренных воспитанников Школы.
— Нет, мистер Хадд, это исключено. Хотя в Школе всячески стараются создать атмосферу свободы, это как-никак место заключения. И порядки там соответствующие. Никто после наступления темноты не может выбраться оттуда.
— Я все же не исключал бы воспитанников Школы. А если вам угодно искать ближе к семейному кругу, думаю, что вернее всего ставить на Алекса Рестарика.
— Почему вы так думаете?
— У него была такая возможность. Он приехал один на машине и как раз в это время ехал через парк.
— А зачем ему убивать Кристиана Гулбрандсена?
Уолтер пожал плечами.
— Я здесь человек пришлый. И не знаю всех их семейных дел… Может, старик что-то узнал про Алекса и мог рассказать Серроколдам.
— И что было бы?
— Возможно, они перестали бы давать ему деньги. А он их здорово умеет тратить, как я слышал.
— На свои театральные антрепризы?
— Так он их называет.
— Вы полагаете — на что-то иное?
Уолтер Хадд снова пожал плечами.
— Откуда мне знать? — сказал он.
Глава 13
1
Алекс Рестарик много говорил и много жестикулировал.
— Да, знаю, знаю! Я идеально подхожу на роль подозреваемого. Приезжаю сюда один, а на пути к дому вдруг впадаю в творческий экстаз. Впрочем, вы едва ли это поймете.
— А вдруг все-таки пойму, — сухо возразил инспектор. Но Алекс Рестарик продолжал не останавливаясь:
— Ведь именно так и бывает. На тебя находит. Неизвестно когда и как. Какой-нибудь неожиданный эффект или ракурс — внезапное озарение — и забываешь про всех и вся. В следующем месяце я ставлю «Ночи в порту». И вдруг, вчера вечером, вижу нечто изумительное. Идеальное освещение. Туман — фары, разрезающие туман и отраженные им, тускло освещающие какие-то высокие здания. И все усиливало этот эффект! Выстрелы — звук бегущих шагов — пофыркивание электрического движка, но так могут пыхтеть и буксиры на Темзе. Я подумал: вот оно! Вот что мне надо! Но как воспроизвести это на сцене? И…
Инспектор Карри перебил его.
— Вы услышали выстрелы? Откуда?
— Из тумана, инспектор. — Алекс взмахнул холеными руками. — Из тумана. Это и было самым изумительным.
— И вам не пришло в голову, что случилась беда?
— Беда? С какой стати?
— Разве выстрелы такая уж обычная вещь?
— Ах, я же знал, что вы не поймете! Выстрелы вписывались в сцену, которую я создавал. Выстрелы были мне нужны. Опасность — опиум — безумие… Не все ли мне равно, что это было в действительности? Может быть, выхлопы грузовика на дороге? Или браконьер стрелял кроликов?
— На кроликов здесь ставят капканы.
Алекс неудержимо несся дальше:
— А может, это ребенок забавлялся фейерверком. Я даже не подумал о них как о реальных выстрелах. Я мысленно был в портовом притоне, вернее, в задних рядах кресел и смотрел на притон.
— Сколько было выстрелов?
— Не знаю, — нетерпеливо сказал Алекс. — Два или три. Два подряд, это я помню.
Инспектор Карри кивнул.
— Вы, кажется, сказали, что слышали топот бегущих ног? Откуда?
— Из тумана. Где-то возле дома.
Инспектор Карри сдержанно пояснил:
— Это может указывать на то, что убийца Кристиана Гулбрандсена появился снаружи.
— Разумеется. Не хотите же вы сказать, что его убил кто-нибудь из домашних?
Все еще осторожничая, инспектор Карри ответил общей фразой:
— Мы вынуждены учитывать все возможности.
— Видимо, да, — великодушно согласился Алекс Рестарик. — Как ваша работа должна иссушить душу, инспектор! Подробности, время, место — как же все это мелко! И ради чего? Разве это вернет к жизни несчастного Кристиана Гулбрандсена?
— А удовлетворение, мистер Рестарик, когда удается поймать преступника?
— О, это уже явно влияние Дикого Запада!
— Вы хорошо знали мистера Гулбрандсена?
— Не настолько, чтобы его убить, инспектор. Я иногда встречался с ним, потому что жил здесь в детстве. Он появлялся ненадолго. Это был один из наших промышленных боссов. Тип, который меня не интересует. Кажется, он собирал скульптуры Торвальдсена. — Алекс содрогнулся. — Это говорит само за себя, не правда ли? Боже! У богатых свои причуды!
Инспектор Карри задумчиво смотрел на него. Потом спросил:
— Вы интересуетесь ядами, мистер Рестарик?
— Ядами? Дорогой инспектор, неужели же он был сперва отравлен, а потом еще и застрелен? Это был бы самый безумный детектив!
— Он не был отравлен. Но вы не ответили на мой вопрос.
— Яды, конечно, обладают некоторой притягательностью… Это нечто более утонченное, чем револьверная пуля или какой-нибудь пошлый кинжал. Что же касается специальных познаний в этой области, то их у меня нет.
— Держали ли вы у себя когда-нибудь мышьяк?
— Чтобы подсыпать кому-то в сандвичи после спектакля? Неплохая идея. Вы не знаете Розу Глайден? Эти актрисы воображают, будто они известны всем. Нет, о мышьяке я никогда не думал. Его, кажется, можно извлечь из гербицида или из липучки для мух.
— Как часто вы здесь бываете, мистер Рестарик?
— Раз на раз не приходится, инспектор. Иногда не бываю по многу недель. Но по мере возможности стараюсь приезжать на выходные. Я до сих пор считаю Стоунигейтс родительским домом.
— И миссис Серроколд поощряет это?
— Вы не представляете, скольким я обязан миссис Серроколд, я перед ней в вечном долгу… Столько понимания, сочувствия и любви…
— А еще, кажется, немало наличных денег?
На лице Алекса выразилось легкое отвращение.
— Она считает меня своим сыном и верит в меня, в то, что я делаю.
