смотрю — гуляют у вас. Дай, думаю, загляну. Не помешаю? — повторил он слова, сказанные на улице Артему.
— О! Семёныч! Ну проходи, раз зашел, чего уж, — распорядился по-хозяйски Иван.
Светка подняла совсем уже пьяные глаза на вошедшего и достала из пачки сигарету.
— Семёныч, входи, входи. Петька, достань там рюмку ещё, угостим Семёныча.
Артем остался стоять у двери. Заходить и садиться к столу желания не было, тем более что и стульев свободных больше тоже не было — пришедший Семёныч сел на его место.
За столом снова налили по рюмкам, чокнулись, выпили. Опять пошли какие-то разговоры, но Артем уже и не пытался вслушиваться в них. Он думал, как бы сейчас выбрать момент половчее да сбежать отсюда.
— Давай, Семёныч, сбацай чего-нибудь! — вдруг громко сказала Светка.
— Так, чего же? — Новый гость, сидевший, как и пришел, в засаленной фуфайке, скромно потупился. Он покосился на пустую рюмку.
— Ванька, плесни ему ещё рюмаху. — Светка толкнула Ивана в бок.
Тот налил и пододвинул рюмку.
— Так, чего я один-то? — смущенно сказал Семёныч, беря самогон.
— Давай, давай, мы тут уже с обеда гужуемся. — Хозяйка поощрительно махнула рукой.
Мужичок выпил, крякнул, взял кусочек хлеба и понюхал его. Откусывать не стал. Артема даже передернуло, когда он представил вкус этой противной жидкости.
Между тем Семёныч повел глазами по сторонам, они у него смотрели и грустно, и весело одновременно.
— А можно, я что-нибудь про любовь почитаю? — неожиданно для Артема вдруг сказал он, и, не дождавшись разрешения, сразу же начал:
— Я тебя увидел на закате
Там, где речка тихая текла.
В ситцевом цветастом платье
Ты по берегу неспешно шла.
Волосы распущены на плечи,
А в руках ромашковый букет.
Каждый миг той первой нашей встречи
В памяти оставил счастья свет.
Артем зажмурил глаза и встряхнул головой. «Во дает, мужик», — он перестал понимать, что тут происходит.
— Ты прошла как ветра дуновенье,
Поразив волшебной красотой,
Только на какое-то мгновенье
Взглядами мы встретились с тобой.
Синих глаз лучистое сиянье,
Тонкой шеи ласковый изгиб.
Уловив на миг твоё дыханье,
Понял я, что навсегда погиб.
За столом сидели пьяные люди и пьяными глазами смотрели на чтеца. Тот же проникновенно, с выражением, тихим голосом читал стихи. Всё это в табачном дыму, на столе лежат остатки холодных пельменей вперемешку с квашеной капустой, пепельница, полная окурков, ещё почти полная бутылка мутной самогонки и посреди всего этого — стихи.
«Какой-то сюрреализм», — подумал Артем, глядя на эту картину и прислонившись плечом к дверному косяку. У него даже слегка закружилась голова.
Семёныч между тем продолжал:
— Солнце яркое в камыш садилось,
Я ж стоял тобой заворожён…
Это было или всё приснилось?
Неужели, это только сон?
Светка, покачиваясь, махнула головой, потянулась за бутылкой и налила всем самогонки. Молча кивнула на налитое, приглашая присутствующих выпить.
— Семёныч, красавчик, давай. — Она пододвинула ему рюмку.
Мужичок замолчал и обвел присутствующих тоскливым взглядом. Вдруг в глазах у него блеснули слезы:
— Зачем? Может, и не надо? Не надо ведь… — тихо сказал он, опустив голову, но потом всё же взял свою рюмку и, вздохнув, залпом опрокинул в себя. Снова отломил кусочек хлеба и опять лишь занюхал, не откусив.
— Молодец, Семёныч, молодец! — Иван похлопал его по плечу. — Давай, шпарь дальше.
Мужик помолчал немного, потом сказал:
— Ну, может, вот это ещё… — Он на пару секунд задумался, закрыл глаза и начал:
— А жизнь ведь прекрасная штука!
И жить так чудесно на свете!
Какая простая наука
С улыбкой идти по планете.
Встречать где-то в море восходы,
В горах любоваться закатом,
В мелодию складывать ноты,
Всё время стремиться куда-то…
Иван достал из пачки сигарету и, посмотрев на присутствующих, молча замахал рукой, словно чиркая спичкой о коробок. Светка кивнула и так же молча протянула ему зажигалку.
— А может, не всё так прекрасно?
Ведь есть на планете и горе,
И жизнь зачастую ужасна,
И слёз уже пролито море.
Страдания, боль и паденья -
Не выдумки вовсе всё это.
Жизнь кажется просто мученьем,
И нет никакого просвета…
— А как же любовь? Скажите!
Ведь там, где она, там и счастье!
Не страсть, а Любовь! Поймите!
Не может быть с нею ненастья…
— Да, всё это так, и вы правы.
Но всем ли Она достаётся?
Ведь часто бывает отравой
Обман что "любовью" зовётся…
— Но жизнь — всё же классная штука.
Признайтесь, она ведь прекрасна!
И в этом, быть может, наука,
Что так она многообразна…
«Обман что любовью зовется, — повторил про себя Артем. — Это точно, сплошной обман. Чьи это стихи, интересно?»
Иван затянулся, выпустил струю дыма к потолку.
— Почитай ещё чего-нибудь, Семёныч. Про любовь. А, девчонки? — Он глянул на сидящую рядом жену.
Тот отрицательно замахал головой.
— Нет, всё, всё, я больше не буду… Извините меня, зря я это…
Артем с удивлением смотрел сзади на сидящего на его месте мужика. Потом взглянул на Петра, и их взгляды встретились. Артем чуть заметно кивнул брату на дверь и потихоньку вышел. Через минуту за ним вышел Петр. Он тоже не пил самогонку, поэтому был не сильно пьян.
— Я пойду, темно уже. Дядя Гена там, наверное, беспокоится.
— Ну давай, братуха! Молодец что зашел. Ты вообще надолго к нам?
— Не знаю, как получится. Может, на неделю, может, подольше задержусь.
— Ты заходи ещё. А может, я заеду к дяде Гене, давно уж его не видел, с лета, считай.
— Слушай, Петро, а кто это? — Артем кивнул на светящееся окно кухни.
— Семёныч-то? Да как тебе сказать… Он в соседней деревне директором клуба был когда-то. Ещё в советские годы. Сам стихи по молодости писал, говорят, даже печатали его в каких-то журналах, лауреатом был чего-то там, в Москву ездил.
— Так это что, его, что ли, стихи? Собственные?
— Ну да, его. Он иногда ещё Есенина читать начинает, как-то по памяти всю «Анну Снегину» прочитал, а так всё больше свои.
— Ничего себе… — удивился Артем.
— Ну вот, а потом, когда Союз загнулся, всё развалилось, клуб закрыли, он и остался ни с чем. Потерялся, короче, мужик, не смог к новой жизни приспособиться. Сейчас вот срубы рубит. Кому баню, кому стайку, иногда на заказ, а когда заказов нет,
