так сам, а потом продает. Продаст сруб — денег заплатят, он тем и живет. Два-три дня погуляет, ходит вот так вот по гостям, а потом опять трезвый… А как выпьет, так стихи читать начинает. Наверное, и сейчас заказ какой-нибудь сделал, раз гуляет ходит по деревне. Так-то его особо не видать.
— Понятно. — Артем протянул ладонь. — Ну ладно, брат, пошел я…
— Пока… — Петр пожал руку. — Насовсем не прощаюсь, думаю, увидимся ещё.
Идти обратно снова через всю деревню Артему уже не хотелось, и он решил срезать путь напрямую через березник. Конечно, было уже совсем темно, на землю снова навалилась осенняя непроглядная чернота. Однако хмельной кураж, который кружил голову, убеждал — не бойся, Артемка, ты же тут все тропки знаешь, в детстве через этот березник мог с закрытыми глазами бегать, вот и сейчас не заблудишься. Тем более на ногах были резиновые сапоги, так что грязи и луж бояться тоже было нечего.
Пройдя по небольшому переулку, он вошел в лес. Там Артем выставил вперед левую руку, чтобы впотьмах, не дай бог, не напороться на какой-нибудь сук, и, аккуратно ступая, двинулся в том направлении, куда подсказывало ему внутреннее чутье.
Если честно, то вечер, только что проведенный у Петра, ему хотелось уже выкинуть из головы. Артем отвык от таких откровенных пьянок. Да и как-то всё коряво вышло, сумбурно, шумно — Светка эта горластая, водка, самогонка, гости ни к селу, ни к городу. Он думал, что они посидят спокойно с братом, потолкуют о том, о сём. Но, вот, не получилось… Только деревенский поэт Семеныч, потерявшийся в новой жизни человек, вызвал в нем неподдельный интерес, но и о нем сейчас тоже думать не хотелось. Артем шел, обходя попадавшиеся на пути деревья, но старался направление держать верно, чувствуя, куда надо идти буквально ногами, ощущая каждый изгиб рельефа, каждый холмик, каждую ямку.
Мысли как-то сами собой вернулись к разводу с женой и к разговорам с дядей Геной. «И правда, какой-то он добренький, что ли? — думал Артем, отодвигая рукой встречающиеся ветки. — Прощать всех этих гадов, так вообще заклюют. Им того и надо. А нужно наоборот — силу показывать, чтоб не смели больше… А то ишь какие! Жалеть я их буду, щас! Эльвира эта, змея подколодная. Обман что любовью зовется… — повторил он запомнившуюся строчку из стихов Семеныча. — Олега этого, засранца, жалеть, что ли? Да я ещё морду ему набью, если попадется где». В голове шумело, мысли путались, но ноги ступали довольно твердо. «Не-ет, дядя Гена, шалишь… Ты тут живешь один как сыч, возле леса своего, никого не видишь, тебе легко рассуждать. А надо наоборот спуску не давать всяким гадам… Нашли дурака! Да и Светка, может, права насчет квартиры. Подам на размен, Полинке места хватит…»
Он не успел додумать, так как, сделав следующий шаг, вдруг не ощутил твердой почвы под ногами. Взмахнув руками, словно пытаясь ухватиться за воздух, Артем полетел куда-то вниз. Через секунду он грохнулся на мокрую липкую глину. И внезапно от резкой боли, пронзившей левое плечо, перехватило дух так, что не получилось даже вскрикнуть. Сморщившись, Артем громко замычал и выругался сквозь зубы. Через пару секунд первый болевой шок прошел, и он понял, что, падая, вывихнул в плече руку.
Чуть переведя дух, Артем ощупал здоровой правой рукой пространство вокруг себя. Это была какая-то канава около метра шириной и тянувшаяся в разные стороны. Он прислушался к ощущениям в левой руке. Она, неестественно вывернутая, торчала куда-то в бок, было больно, но терпимо, если не пытаться шевелить ею.
С ним уже было, когда он вывихивал это же самое плечо. Случилось это в армии. Тогда они занимались в роте с гирями да штангами, как было принято говорить — «качались». Он взял довольно большой вес и стал жать штангу из-за головы. Видимо в какой-то момент плечевой сустав не выдержал нагрузки и выскочил из связок. Боль была дикая, у него потемнело в глазах, а штанга тяжело упала на шею. Пацаны, стоявшие тут же, быстро подскочили и подхватили её, а потом, не зная, что делать и вытаращив глаза, смотрели на Артемову руку, торчащую в бок откуда-то не из плеча, а чуть ниже. Он и сам не знал тогда, что делать. Перетерпев первую боль, подумал было о медсанчасти. Но какой смысл идти туда в девять вечера, если там в это время дежурит только простой солдат фельдшер? Что он сможет сделать? Да и как дойти туда с такой рукой? И Артем решил — надо ставить руку на место самому. Он крепко взялся ею за дужку кровати, нагнулся и, стиснув зубы, стал медленно отходить назад, вытягивая плечо как бы вверх. Боль снова накатила такая, что в глазах потемнело. Он остановился на секунду, перевел дух и, зажмурившись, шагнул дальше назад. Сустав перекатился и встал на место. У Артема даже выступили на глазах слезы, но сразу же пришло и облегчение, а резкая боль сменилась тупой, ноющей. Пару дней тогда он проходил, держа руку на перевязи, пока она более-менее не зажила.
Вспомнив всё это, Артем поднялся в яме, в которую только что свалился. «Какого лешего они тут понарыли посреди березника? — морщась от боли, он здоровой рукой ощупывал грязные стены канавы вокруг себя. — Хорошо, что ещё голову не расшиб, а то так ведь и совсем убиться можно было, шею себе свернуть». Пройдя по канаве дальше, Артем, наконец, нащупал толстый корень, свисавший вниз. И снова, как тогда в армии, он ухватился за него левой рукой и, согнувшись, медленно пошел назад, стиснув зубы. На этот раз он уже знал, что будет дальше, надо было только потерпеть — перекатившись, кость встала на место. Артем тихо выругался от боли и присел на корточки перевести дух. «Ладно, руку на место поставил, но как выбираться-то отсюда?» — он повертел головой во все стороны, но вокруг не было видно ни зги. Яма была глубиной с его рост, то есть примерно метр восемьдесят. Артем подергал рукой корень, попробовал его на прочность, и стал карабкаться вверх по нему. Левая рука отчаянно ныла в плече и не давала напрячь себя в полную силу. Но он мог хотя бы чуточку помогать себе ею, и то было хорошо. Упершись коленями в стенку канавы и перехватывая корень руками, он наконец-то смог выбраться наверх. Сев на траву и прислонившись спиной к толстой березе — а это её корень свисал в яму
