Ясуко всецело принадлежала Акио и теперь, с помощью Миэко, заново училась женским премудростям.
Но почему, почему тот выкидыш в начале супружеской жизни и гибель единственного сына никоим образом не отразились на внешности Миэко? Где же печать скорби на ее лице?
В этот самый момент Ибуки неожиданно осознал: несмотря на частые встречи с Миэко, он не в состоянии четко представить себе ее лицо. Отчасти так получилось из-за того, что он никогда не виделся с ней один на один, рядом всегда была Ясуко, и именно она привлекала его внимание; все же в памяти его не отпечаталось ничего, кроме бледного изящного образа. Лицо это походило на маску Но, но впечатление создавало еще более туманное и ускользающее. Миэко же простой человек, она должна и улыбаться, и хмуриться, как все остальные, но, сколько Ибуки ни силился, он не мог припомнить, как лицо ее приходит в движение и оживает. Оказаться жертвой любовницы мужа, из-за которой она ни много ни мало потеряла ребенка, а потом покорно остаться с этим мужчиной и все-таки родить ему наследника – подобную слабость духа ни одна современная женщина не одобрила бы. Нельзя ли в этом случае сказать, что Миэко твердо следовала понятиям феодального кодекса о женской добродетели? Но как ни старался Ибуки сравнить Миэко с Осан или Осоно из пьес Бунраку[38], женщинами, которые выбрали для себя подчинение, не мог ощутить вокруг нее священного ореола самопожертвования.
И все же подобное слабоволие или даже глупость никак не вязались с красотой и богатством ее поэтических творений. И еще меньше – с живостью и точностью прозы в «Мыслях о Священной обители на равнине». Как же с ними-то быть?
Фактически, эссе гораздо больше поразило Ясуко, чем его или Микамэ; она сказала, что ни разу не натыкалась на копию этого произведения в доме Тогано и, конечно же, Миэко никогда не заводила с ней разговор о своей давней работе. На высказанное им однажды предположение, что именно эссе Миэко подтолкнуло Акио к изучению одержимости духами, Ясуко заявила, что муж ее умер в полном неведении о его существовании.
Значит, сердце Миэко хранит не меньше тайн, чем, по выражению самой Ясуко, ночной сад: каждый ее жест наполнял пространство сладостным ароматом невидимых глазу бутонов. С тех самых пор, как Ибуки впервые услышал от Ясуко это сравнение, его не переставало преследовать выражение «цветы мрака» – строчка из прочитанного когда-то китайского стихотворения эпохи Тан. Среди цветов, источающих аромат во мраке ночи, маячило не только лицо Миэко, но и образ Ясуко… да, и еще Харумэ.
Воротник пальто не мог прикрыть его щек, и ветер нещадно впивался в них своими ледяными зубками. Стоя на платформе, он поглядел вверх и прямо над циферблатом часов, которые приметил из окна гостиницы, увидел луну, сверкавшую в небе, словно осколок льда.
Во время новогодних каникул Ибуки отправился в Ито, прихватив с собой незаконченную рукопись книги, которую его издатель давно уже просил завершить. Связь с Ясуко проделала довольно большую брешь в его кошельке, но он намеревался заплатить любую цену, лишь бы исследовать неизведанные глубины ее сердца. Однако, несмотря на свои обещания, Ясуко так и не появилась в снятом им домике.
Возвращаясь к семье, Ибуки тщетно пытался скрыть раздражение и депрессию под напускным безразличием, и лишь заметив припаркованный у своего дома «хиллман» Микамэ, смог вздохнуть с облегчением человека, который чуть не свалился в пропасть.
Из дома доносились оживленный разговор и веселый смех. Заглянув поверх низкой изгороди, повыше почерневших и сморщенных роз на иссохших, похожих на проволоку веточках, он увидел профиль Микамэ, который расположился в ротанговом кресле на веранде.
Садако бодро улыбнулась, открывая ему дверь.
– Вернулся! Как раз вовремя. Доктор Микамэ приехал повидаться с тобой.
– Спасибо, что подождал, – улыбнулся другу Ибуки.
– Спасибо тебе, что не заставил себя ждать. С Новым годом!
– И тебя тоже.
И без того не склонный к меланхолии Микамэ сегодня пребывал в превосходнейшем настроении.
– Он принес нам подарок. Тебе обязательно понравится, милый, – сообщила Садако.
– Кое-что для ограды вашего сада, – хохотнул Микамэ, указывая на ряд перевернутых вверх дном бутылок виски, торчащих из земли вдоль кустов.
– Утверждает, что качество – просто отменное.
– Что за марка?
– «Олд Парр».
– Ну что ж, большое спасибо, – сказал Ибуки и, усмехнувшись, добавил: – Даже если ты получил их от какого-нибудь пациента на Рождество.
– Ты только послушай – он крадет слова из моей роли! – Микамэ весело подмигнул Садако.
– Чего же мы ждем? – воскликнул Ибуки. – Неси стаканы. Я бы предложил тебе кое-что из наших запасов, но боюсь, ты нос начнешь воротить – уровень не тот.
Садако принесла бутылку из темного стекла и водрузила ее на стол.
– Где Рурико?
– У бабушки. Только я решила насладиться тишиной дома, как доктор Микамэ пожаловал. Он женится, дорогой.
– Женится? Вот это новости.
– Не стоит так торопиться, Садако, это еще вилами на воде писано, – покачал головой Микамэ. – Переговоры только начались.
– Кто же эта счастливица? – прищурился Ибуки, стараясь изобразить улыбку.
– А сам как думаешь?
– Это Ясуко Тогано, – выпалила Садако. – Она тебе тоже нравится, и мы тут как раз пытались угадать, засмеешься ты или заплачешь, когда эту новость услышишь.
– Кто, Ясуко? Отлично, ты уже давно к ней клинья подбивал. Решился-таки, наконец? – Ибуки добавил в виски воды и отхлебнул из бокала, прежде чем взглянуть на Микамэ.
– Точно. Рассудил, что новый год надо именно с этого начать.
– И когда? Ты сам к ним ездил?
– Нет, никаких церемоний вроде официального сватовства. К счастью, на это у меня мозгов хватило. Для начала я предложил Миэко и Ясуко прокатиться со мной.
– Ну да, конечно. Деньги и машина – прекрасная наживка для любой женщины. – Ибуки, как обычно, старался поддеть друга, но сегодня его шутки звучали слишком уж язвительно. – И куда ты их возил?
– В Атами, полюбоваться зацветающей сливой.
– Не рановато ли для сливы? О-о, прямо как в «Золотом демоне»[39]. «Мне оставалось только набросить накидку на плечи и бежать за тобой, но – увы! – ты оказался злодеем Тоямой!»
– Хороший же из тебя вышел бы Канъити, с женой и ребенком за плечами! – расхохотался Микамэ.
– Ну, Омия – вдова, так что она сама лучшие дни видала, – с несвойственной ей злостью процедила Садако.
От всех этих улыбочек и шуточек Ибуки начало трясти, стоило ему узнать, что, пока он дожидался Ясуко в Ито, она была совсем рядом, в Атами, да еще с Микамэ.
– Вы там заночевали?
– Даже если и так, эти двое ни на шаг друг от друга не отходили. Знаешь, Ибуки, по-моему, ты абсолютно прав – они и впрямь ведут себя как любовницы. Достаточно просто взглянуть на Ясуко, чтобы убедиться: никакая она не лесбиянка, но, когда они вдвоем, да еще вот так висят друг на друге, – это наводит на определенные мысли. – Микамэ сощурил глаза и затянулся сигаретой, погрузившись в воспоминания.
Цветки сливы в окрестностях храма Киномия только-только начали распускаться. Усыпанные полураскрытыми белоснежными бутонами чернильные веточки над небольшим ручейком словно вышли из-под кисти китайского мастера, и стоящая под ними Миэко безупречно вписывалась в эту картину. Белые лепестки с легким налетом персикового тона были того же оттенка, что и ее нежная кожа… или маска Но.
– Идеальный образчик Японии, – сказал Микамэ, – но в то же время и на Китай похоже. Напоминает картины сливовых цветов с журавлями и мудрецами-отшельниками. – Стремясь уйти как можно дальше от Миэко, он взял Ясуко за руку и повел по камням через ручей.
На Ясуко было мохеровое пальто цвета лаванды, на круглой щеке, как всегда, то появлялась, то исчезала милая ямочка. По небу плыли легкие облачка. Было довольно прохладно для Атами.
Ясуко и Миэко выразили желание заглянуть к одной знакомой поэтессе, которая жила неподалеку. На обратном пути от храма Микамэ высадил их на узкой улочке и вернулся в гостиницу один.
Они сняли домик окнами на юг в солнечной, оформленной в японском стиле гостинице на склоне горы, спускавшейся к Уомисаки. Несколько отдельных домиков смотрели на воду, между ними раскинулись лужайки и росли сосны. Микамэ проводили в его обычный номер. Расположившись во внутренней комнате с примыкавшими к ней гостиной для его компаньонок и чайной, которую он собирался использовать в качестве своей спальни, Микамэ пошел принять ванну. За окном ванной на крутой узкой аллее крыши сливались в треугольники, которые плавно убегали вниз, к безмятежно сверкавшему вдали нежно-голубому морю (еще один, только перевернутый вверх тормашками, треугольник).
Микамэ вылез из ванной, оделся и подождал немного в гостиной, но дамы не показывались. Он начал беспокоиться, раздражение нарастало, хотя причины вроде бы не было – они должны были явиться с минуты на минуту. И вот около пяти зазвонил телефон. Микамэ поднял трубку и услышал голос Ясуко:
