***
О том, что случилось после, Марат вспоминать не любил. А когда все же вспоминал – то всегда испытывал чувство, очень похожее на боль. Сильную душевную боль. И эти воспоминания, когда они все же подкрадывались, он старался как можно быстрее прогнать. Но получалось не всегда.
Вот Антон Балашов с багровым лицом орет Марату, чтобы он убирался. Применять меры физического воздействия его шеф почему-то не стал – хотя Марат уже потом, позже, размышлял о том, что в том состоянии бешенства, в котором находился Антон Балашов, тот был способен на все. И что тогда делать? Драться с собственным начальником, пусть он и станет в ближайшее время бывшим? Драки избежать удалось. А вот разговора не получилось. Сам Балашов орал на пределе голосовых связок. А Марат… Что Марат мог сказать в свое оправдание? Чем смог бы объяснить, какими словами? Это не то, что вы подумали, Антон Борисович? Так ведь именно то.
Он выскочил из дома Балашова, быстро сел в машину, выехал за пределы усадьбы, потом на трассу. Где-то по дороге припарковался и долго сидел, уткнувшись лбом в руль. Вдруг вспомнил, что так и не поговорил с Артуром, как обещал Борису Петровичу. Хрипло рассмеялся, а потом застонал, снова уткнувшись лбом в руль.
Что же он натворил…
***
Балашов не отказал себе в удовольствии и приехал к нему домой сам. И, не жалея выражений, рассказал Танзиле о произошедшем. В это время сам Марат был на службе и сдавал дела своему заместителю.
Когда Марат приехал домой, его встретила непривычная тишина – не слышалось детских голосов, криков, смеха, шума. Только бледная до белого Танзиля. Марат сразу почуял неладное.
– Где дети? – резко спросил он.
– Я отвезла их тете Надире. Нам надо поговорить.
Он понял. Мгновенно, тут же, сразу понял, по ее бледному лицу, темным больным глазам, по тому, как дрожал ее подбородок – что Зиля знает. Словно враз обессилев, Марат тяжело и медленно опустился на банкетку в прихожей.
– Это правда? – шепотом спросила Танзиля.
Марат не знал, что именно ей сказали, и кто сказал. Это потом, позже, он частично восстановит картину из аккуратных расспросов Зили, узнает, что приезжал сам Балашов. А о том, что именно он сказал его жене – то не очень-то это и важно. Вряд ли Балашов смог бы представить дело хуже, чем оно было на самом деле.
Говорят, правда всегда выходит на поверхность. Марат хотел скрыть факт своей измены от Зили, но не смог пока придумать, как самому научиться с этим жить. А теперь и не надо ничего придумывать. И он испытал вдруг какое-то странное, неуместное чувство облегчения. Не надо врать. Как же это хорошо, что не надо врать.
И Марат медленно кивнул.
Вздрогнув всем телом и коротко всхлипнув, Зиля стремительно ушла в детскую. И оттуда вскоре послышались звуки глухих рыданий.
А Марат пошел на кухню, сел за стол и уперся лбом в сжатый кулак. Что он мог сейчас сделать? Ничего. Утешать женщин он не умел в принципе. А сейчас, после того, как Зиля узнала правду, прикоснуться к ней – это оскорбить ее.
Пусть проплачется. Женщинам от этого становится легче.
Вдруг смертельно захотелось курить. Сигареты Марат впервые попробовал в армии, и ему не понравилось. А сейчас почему-то захотелось этой горечи и горячего дыма. Но он не сдвинулся с места, продолжая сидеть в тихой, молчащей квартире, где слышались только глухие рыдания преданной женщины.
Когда рыдания, наконец, стихли. Марат неожиданно подумал о том, что дна он достиг. Хуже не будет. И, значит, надо думать о том, как подниматься с этого дна.
***
Марат ошибся. Дна он еще не достиг. Потому что Антон Балашов не ограничился только увольнением и разрушением его брака. Он принялся методично уничтожать Марата. Выражалось это в том, что за две недели после ухода из агрохолдинга «Балашовский» Марат так и не смог найти работу. Те должности, на которые его с удовольствием и без вопросов взяли бы еще месяц назад, теперь оказывались для Марата закрытыми. Ему отказывали без объяснения причин. Дело не доходило даже до очных собеседований. «Извините, вы нам не подходите» – вот и весь ответ. Без объяснений. Марат снизил планку требований, рассматривал варианты, на которые он бы раньше и не посмотрел. Результат тот же.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И спустя две недели Марат понял, что это дело рук Антона Балашова. В этот же день пришло сообщение от Самсонова: «Старик умер». Марат сидел на кухне, пил остывший чай, смотрел на это сообщение в телефоне и думал. О разном.
О том, что ему надо на что-то кормить семью. Сбережений хватит от силы на пару месяцев, они с Зилей как-то не стремились к накоплению денег, все вкладывали в дом, детей. Значит, надо соглашаться на любую работу. Совсем без работы его Антон Балашов оставить не сможет. Но уровень дохода упадет, и сильно. Марат недооценил уровень мстительности своего бывшего шефа. И уровень его мелочности. Балашов не заплатил Марату даже причитающиеся ему при увольнении деньги. Наверное, можно было бы подать на него в суд, но Марат не стал. Пусть подавится.
От Антона Балашова мысли перешли к Борису Петровичу. На фоне потрясений в собственной жизни чувство печали было не таким сильным, каким оно было бы, сложись обстоятельства иначе. Если бы в жизни Марата не произошло всех этих потрясений. Больше всего Марата огорчало то, что слово, данное Борису Петровичу Балашову, Марат не сдержал и вряд ли сдержит. Его никто и близко не подпустит теперь к Артуру Балашову. А если Марату даже и удастся где-то перехватить парня – по дороге с учебы, например – то вряд ли Артур станет его слушать. В свете того, что произошло между Маратом и Миланой, и как все это мог преподнести сыну Антон Балашов – а Марату почему-то казалось, что Антон Балашов не стал это скрывать от сына – то Артур его просто не станет слушать. А даже если бы и стал… Марат в себе не чувствовал никакого морального права что-то советовать Артуру. И у него теперь просто физической возможности присматривать за Артуром Балашовым нет. Марату бы со своей жизнью разобраться.
В итоге на работу Марат устроился туда, откуда когда-то начинал – охранником в ночной клуб. И после первого рабочего дня – точнее, рабочей ночи – придя под утро домой, когда они остались с Танзилей дома только вдвоем – Рустам в школе, Гульнара в детском саду, Марат кивнул жене в сторону кухни:
– Давай поговорим.
Она молча прошла за ним. Она молчала все это время. Молча готовила еду, молча содержала дом в порядке, молча проходила на свое место в их супружеской постели и молча засыпала. Больше не плакала. И эта тишина была невыносима. И дети тоже молчали – по сравнению с тем, сколько от них обычно бывало шума. Дети чувствовали неладное. Марат замечал встревоженные взгляды сына. А Гульнара все чаще и чаще прибегала к нему обниматься. Держа в руках маленькое тельце дочери, Марат думал: «Как?! Как я смог допустить такое? Как я позволил, чтобы страдали мои дети?!»
И опять. Все повторяется. Что бы он ни сделал, лучше не станет. Никому. Но и не делать ничего нельзя.
– Нам надо развестись.
Танзиля вздрогнула всем телом. Подняла на него взгляд и наконец-то посмотрела ему в глаза. Марату было трудно смотреть ей в глаза. Кажется, они впервые с того разговора смотрят в глаза друг другу.
– А как же дети? – тихо произнесла она.
– Детей я не брошу. Квартира останется тебе. Деньги я буду все тебе отдавать. Правда, их будет не так много, как всегда. У меня… у меня пока сложности. Нет, не переживай, голодать не будете. Но на некоторые… траты… денег пока не будет. Но я все решу. Я все решу, Зиля.
На кухне снова стало тихо. Танзиля смотрела теперь в стол. А Марат – на нее. На чистый открытый лоб, на густые темные волосы. Он, оказывается, забыл, что у Зили волосы у висков вьются.
– Знаешь… – заговорила она тихо. Аккуратно, старательно разгладила на коленях домашнее платье. – Знаешь, я думаю, что со временем… со временем смогу простить тебя, Марат.
- Я не смогу простить себя.
Снова повисла тишина. Марат думал о том, как воспримут это дети. Что, может быть, Зиля права – и надо попробовать что-то все же сохранить. Попытаться попробовать. Ради детей.
