«Нет, нет, — думалось ей. — Не будет этого. Я не пойду дальше! Я не сделаюсь изменницей своей родины! Я покину отца, если не смогу заставить его отказаться от его проклятого намерения».
Между тем они очутились перед шатром военачальника Петы, любимца Батыя. Внешне шатер не отличался от других ничем, кроме укрепленного на его вершине древка с тремя бунчуками; зато внутри он был убран гораздо, с азиатской пышностью. Впрочем, ни боярин, ни Мирослава внутрь шатра не вошли, так как застали монгольских начальников перед шатром, у костра, на котором невольники жарили двух баранов. Увидев гостей, начальники вскочили все разом на ноги и схватились оружие хотя, впрочем, не тронулись с места навстречу остям Зная монгольский обычай, боярин кивнул дочери, что то бы она осталась позади, а сам, сняв с головы шлем, а с плеч лук, подошел к монголам с поклоном и остановился молча, с потупленными в землю глазами, в трех шагах от главного начальника, Петы.
— От какого царя приносишь нам вести? — спросил его Пета.
— Я не знаю никакого царя, кроме великого Чингис-хана, повелителя всего мира! — произнес боярин. Это была обычная формула подданства. Пета после этого важно, но, впрочем, радушно протянул боярину руку.
— Во-время приходишь, — сказал Пета, — мы ожидали своего союзника.
— Я знаю свой долг, — сказал Тугар Волк. — В одном только я преступил ваш обычай: я привел дочь свою в лагерь.
— Дочь? — спросил изумленный Пета. — Разве ты не знаешь, что обычай наш возбраняет женщинам входить в собрание воинов?
— Знаю. Но что же мне оставалось делать с нею? У меня нет ни дома, ни семьи, ни жены! Кроме меня и великого Чингис-хана, у нее нет никакой защиты! Мой князь рад был спровадить меня из своего города, а проклятые смерды, мои рабы, взбунтовались против меня.
— Но все-таки здесь она не может оставаться.
— Я прошу внуков великого Чингис-хана разрешить ей остаться на сегодняшнюю ночь и завтрашний день, пока я не найду для нее безопасного убежища.
— Для друзей наших мы гостеприимны, — ответил Пета и затем, повернувшись к Мирославе, произнес на ломаном русском языке:
— Подойди, девушка!
Мирослава даже задрожала, услыхав эти обращенные к ней слова страшного монгольского военачальника. Полными ненависти и презрения глазами смотрела она на этого губителя Руси, не обращая внимания на то, что он сказал.
— Подойди, Мирослава! — сказал ей отец. — Великий начальник монгольского войска милостив к нам.
Я не, хочу его милости! — ответила Мирослава.
— Подойди, приказываю тебе! — промолвил грозно боярин.
Мирослава с неохотой приблизилась. Пета своими маленькими блестящими глазами взглянул на нее.
— Хорош девушка! Жалко, что не остаться. Гляди, девушка, на свой отец. Будь верны велики Чингис-хан, большой милость будет! На тебе, девушка, этот колец, с Вашего князь Мстислав. Знак безопасности. Покажи монгольски воин — каждый пропустит, ничего худого не сделает. А теперь в шатер!
С этими словами Пета подал Мирославе снятый со своего пальца большой золотой перстень, добытый им в битве на Калке от князя Мстислава. Перстень был украшен большим золотисто-зеленым бериллом с вырезанными на нем фигурками. Мирослава колебалась, не зная, принять ли ей подарок от врага, — может быть, даже плату за отцовскую измену.
— Возьми, дочка, этот дар внука великого Чингис-хана, — сказал боярин, — это знак его великой милости к тебе, он дает тебе возможность свободно ходить по монгольскому лагерю. Нам ведь придется расстаться, дочка. Их военный обычай запрещает женщинам находиться в лагере. Но с этим перстнем ты сможешь свободно приходить и уходить, когда тебе понадобится.
Мирослава все еще колебалась. Но вдруг какая-то новая мысль мелькнула у нее в голове, — она взяла перстень и, отвернувшись, дрогнувшим голосом сказала:
— Благодарю!
Затем Пета приказал отвести ее в особый шатер, спешно приготовленный для ее отца, а Тугар Волк остался с монгольскими бегадырами для участия в военном совете.
Первым начал речь Пета, главный начальник этой части монгольского войска, человечек лет сорока, монгольского типа: низкорослый, вертлявый, с хитро подмигивающими, маленькими, словно мышиными глазками.
— Садись, гость! — обратился он к боярину. — Если мы скажем тебе, что ждали тебя, пусть это будет наивысшей похвалой твоей верности великому Чингис-хану. Но все же несколько поздно пришел. Войско наше ждет уже третий день, а великий Чингис-хан, отправляя нас на запад в страну рабов своих, арпадов{21} приказывал нам дольше трех дней без надобности нигде не задерживаться. Брат наш, Кайдан бегадыр, который пошел через страну валахов, будет раньше нас в доме арпадов, возьмет их стольный город, а какую же славу мы принесем из этого похода?
На это сказал боярин:
— Я понял слова твои, великий бегадыр, и вот что отвечу на них. Верный слуга великого Чингис-хана не мог скорее прибыть в ваш табор, так как лишь вчера узнал о вашем походе, а узнав, явился немедленно. О задержке не печалься. Дороги наши хоть и не широки, но безопасны. Ворота в царство арпадов раскроются настежь, лишь только постучите.
— Какие это дороги, и в чьих они руках? — спросил коротко Пета.
— Одна дорога дуклянская, вверх, вдоль реки Сан, а затем через невысокий горный перевал. Это путь широкий и удобный, не однажды уже исхоженный русскими и угорскими воинами.
— Далеко отсюда?
— Отсюда до Перемышля два дня пути, а от Перемышля до гор еще два дня.
— Кто охраняет?
— Охраняют его бояре нашего князя, они поставили там засеки. Но бояре с неохотой служат князю Даниилу Романовичу, не слишком ретиво стерегут засеки. Небольшой посул склонит их на сторону великого Чингис-хана…
— Но почему же до сих пор мы никого из них не видали в нашем лагере? — опросил Пета.
Нельзя им, великий бегадыр. Народ, среди которого они живут и который должен поставлять вооруженных людей для охраны засек, с трудом переносит их власть над собой. Дух бунта и непокорства живет в народе. Сердце народа тужит по давним порядкам, когда не было ни князей, ни иной власти, когда каждая община жила сама для себя, а против общего врага все соединялись по доброй воле и сами выбирали и сбрасывали своих начальников. В этих горах живет один старик, прозванный беседником, и он раздувает пламя непокорства во имя этих давних порядков. Народ смотрит на бояр, как пастухи на волка, и если б только увидел, что бояре открыто становятся на сторону Чингис-хана, то побил бы их камнями. Когда же, с приближением вашего войска, бояре перейдут на вашу сторону и сдадут вам засеки, народ рассеется, как мякина от ветра.
Пета слушал внимательно речь боярина. Насмешливая, презрительная улыбка заиграла на его тонких губах.
— Странные же у вас порядки! — сказал он. — Князь поднимает бунт против своих слуг, слуги против князя, князь и слуги против народа, а народ против всякой власти! Странные порядки! У нас, когда мелкие вожаки захотели поднять бунт против великого Чингис-хана, он созвал их к себе в аул и, окружив аул своими верными сынами, велел поставить на раскаленные угли восемьдесят больших котлов, наполнить их водой, а когда вода закипела, то, не разбирая, кто прав, кто виноват, приказал в каждый котел бросить по паре бунтовщиков и варить их до тех пор, пока мясо не сошло с костей. Затем велел вынуть только костяки из котлов, посадить их на лошадей и отвезти к подвластным им ранее племенам, чтобы те на примере своих вожаков учились послушанию и покорству великому Чингис-хану. Вот так бы и вас поучить! И мы научим вас! Благодарите бога, что привел нас в этот край, ибо, если б не мы, вы, наверно, как голодные волки, пожрали бы друг друга.
Кровь застыла у боярина в жилах при этом рассказе монгола, но он ни словечка не сказал в ответ.
— А какая же другая ваша дорога? — спросил затем Пета.
— Другая дорога тухольская, — ответил боярин, — хотя она уж и не такая прямая, но зато короче и столь же безопасна. На этой дороге ни засек нет, ни княжеских бояр нет. Одни холопы сторожат ее.
— Холопов ваших мы не боимся! — сказал презрительно Пета.
— И нечего их бояться, — подхватил боярин. — Ведь они безоружны и неискусны в ратном деле. По этой дороге я сам могу вам быть проводником.
— Но, может быть, с арпадской стороны обе эти дороги на крепком запоре?
— Тухольская открыта полностью. Дуклянская и на запоре, но не на очень крепком.
— А долго итти тухольской дорогой до страны арпадов вооруженным воинам до Тухли день пути. В Тухле переночевать, а с зарею в путь, и к вечеру будете уже на равнине!
— А дуклянской?
— Считая, сколько времени потребуется на уничтожение засек, три дня пути.
— Ну, так веди нас тухольской! — сказал Пета.
— Позволь мне слово молвить, великий бегадыр, — произнес один из военачальников монгольских, мужчина громадного роста и геркулесовского телосложения, с лицом темнооливкового цвета, одетый в шкуру степного тигра, что, вместе взятое, ясно свидетельствовало о его происхождении из туркменского племени. Это был страшный, бззумно смелый и кровожадный воитель, Бурунда-бегадыр, соперничавший в своей славе с Кайданом. Монгольские отряды, которыми он предводительствовал, оставляли после себя самые страшные разрушения, самое большое число трупов, самое широкое море пламени. Он безмерно превосходил Пету отвагой: перед его шатром ежевечерне бывало в два раза больше отрубленных голов, чем перед шатром любого другого воина. Но Пета не завидовал его смелости, прекрасно сознавая свое превосходство над Бурундой в искусстве командования большими массами и ведения больших битв и походов. Он охотно пускал Бурунду в самые опасные места, держал его в запасе до самого трудного, решающего момента как неодолимый железный таран, а затем выпускал его с отрядом «кровавых туркмен» завершать победу.
