Он положил свою руку на Линину. Рука была горячая, влажная, и, опустив глаза, она увидела волосатые смуглые пальцы — будто перевязанные чёрной лентой.
Лина высвободила руку и спросила — ей было интересно:
— А что вы продаёте?
— Не нужно, не брали бы, — продолжал Мамед. — Мы же не заставляем. В магазинах всё было бы, какой дурак спекулировать станет?.. Чего делали, спрашиваешь? Хорошие вещи делали… разные… не плохие… Никого не грабили, не убивали… Говорят: незаконно. А что такое «законно», скажи, да? Что людям хорошо, то и законно…
Он придвинулся к Лине, как бы для секретного разговора, но тише говорить не стал.
— …С иностранцем одним беседовал — поляк, что ли, или француз, точно не знаю. Он говорит: за что у вас сажают, за то у нас уважают. Частная инициатива… Большое дело… Не задушишь, не убьёшь, как ни старайся…
Лина невольно оглянулась: Сергей Семёныч дремал напротив у окна, рядом с ним сидел скромный, на его лице Лина поймала выражение не то интереса, не то зависти. Мамед пододвинулся ещё ближе.
— А я, всё равно… — сказал он. — Приеду, опять буду… Меня там ждут, я знаю… А что делать? Закон природы. Скажи, да?.. Пока шарик вертится…
Лина поразилась убеждённости и откровенности, с которыми он говорил всё это ей, первой встречной, да и не ей одной. Она подумала, что так вести себя могут только очень недалёкие, упрямо-самовлюблённые или же, наоборот, смелые люди, абсолютно уверенные в своей правоте.
Впрочем, для подробного анализа времени не оставалось: Мамед внезапно сжал рукой её колено и сказал прямо в ухо:
— Жарко здесь, да? В тамбур пойдём…
Лину обычно не пугала, больше бесила нелепая, безвкусная настойчивость мужчин, не дающих себе труда понять, с кем имеют дело, и действующих по изобретённой ими самими теории, по которой «не родилась ещё та женщина, что не уступит мужскому напору», или ещё грубей: «все женщины по природе продажны». Эти формулы Лина слышала не раз и от хорошо знакомых. Правда, для своих слушательниц, а также ближайших родственниц обычно делалось исключение…
— Дайте пройти, — сказала Лина резко, и Мамед моментально отодвинулся, пропуская её. Вид у него был обиженный, блестящие глаза и надутые губы говорили: «Тебе же лучше хотят, а ты…»
Лина стояла в коридоре, глядела в тёмное окно и видела там, как на фотомонтаже, своё собственное лицо — то перечёркнутое зубчатой стеной леса, то усыпанное огнями придорожного посёлка, то повисшее среди звёздного неба. Она прислонялась лбом к прохладному окну, и тогда фотомонтаж исчезал, а в стекле словно появлялась дыра, куда врывались незамутнённые деревья, огни, звёзды… И покой. Чувство покоя…
Сергей Семёныч давно уже спал на нижней полке, Мамед тоже улёгся; скромный командировочный прошёл в туалет — а она всё стояла у окна, позабыв о своих спутниках, слушая перестуки колёс, радуясь новизне ощущений: тому, что под ногами не паркетная неподвижная ёлочка, а рвущаяся из-под ног ковровая дорожка, и что спать она будет не на старом своём диване с закруглённой спинкой, похожем на большое кресло, а на жестковатой подрагивающей гулкой полке…
— Мечтаете? — услышала Лина у самой своей щеки и вздрогнула — так она задумалась, и ещё потому, что почувствовала чужую руку у себя на спине.
Рука сразу отпрянула, и тот же голос произнёс:
— Я вам хотел сказать… Вы с ним не очень… С этим чёрным… Не советую.
Лина с удивлением смотрела на скромного командировочного. Сейчас в его тоне слышалась уверенность облечённого властью и потому всегда правого. Уверенность была и в руке, которой он сжал линин локоть; даже в молчании — когда он умолк.
В отличие от Мамеда этот человек напугал её. Может, причиной тому внезапная перемена его поведения, или тусклый безмолвный коридор со сплошь закрытыми дверями — только Лине стало не по себе. Ничего не сказав, она прошла в купе, села на свою полку. Напротив мирно покачивался белый прихрапывающий клин сергей-семёнычевой бородки, на потолке трепыхался, словно хотел улететь, синий мотылёк ночника.
Лина легла, не раздеваясь, только прикрылась одеялом, и уж потом, когда скромный затих у себя на верхней полке, встала, вышла в умывальник, переоделась там и тогда улеглась по-настоящему.
На следующий день в купе не было прежнего оживления. Лишь Сергей Семёныч время от времени принимался рассказывать — как он учился и зарабатывал на жизнь, и как достиг сейчас заслуженного уважения в научной среде, ездит за границу, и среди холодильщиков страны его знают и ценят, а вот теперь пригласили приехать, он не хотел, но уговорили: «Приезжайте, Сергей Семёныч», а вообще, жена не любит, чтобы он уезжал, они, поверите, всегда вместе — в отпуск, в гости…
Бывший скромный всё время глядел в газету. Мамед надолго ушёл в вагон-ресторан, потом сидел в другом купе, и Лина, выходя в коридор, беспрерывно слышала его гортанное: «Скажи, да?»
Читать в поезде Лина не могла — дремала или смотрела в окно. Вот какая-то большая станция. Мимо проплывает на железнодорожной платформе странное жёлтого цвета сооружение с надписью «Хоппердозатор»… Сколько, всё-таки, непонятного на свете! «Хоппер» какой-то… Или то, что с ней случилось: ну, как, всё же, бедный Володя дни и ночи проводит со своей бабулей?..
Справа завиднелись горы: сперва — будто вырезанные из тёмной бумаги, потом — ярко-белые, почти слитые с белёсым небом.
В вагоне стало шумней: готовились к выходу. Скромный молча укладывал чемодан. Мамед не появлялся из соседнего купе — там ехали женщины. Сергей Семёныч говорил, что его должны встретить, обязательно встретят, номер забронирован, только вот где, не знает. Но его встретят, непременно, с машиной…
Поезд остановился. Лина попрощалась со спутниками, пошла к выходу. Скромный не ответил ей, Мамед весело крикнул, блеснув зубами: «Счастливый путь!», Сергей Семёныч поклонился, сказал, что подождёт здесь, в вагоне, за ним придут, должны прийти, обязательно придут… С машиной…
Лина вышла на вокзальную площадь. Собственно, никакой площади не было. Были две улицы буквой «Т», по которым ходили тускло-красные трамваи, и чуть выше пересечения улиц — белое старомодное здание вокзала, похожее на провинциальный театр. А вдали, где-то у основания буквы «Т», стояла плоская, как стол, глыба — Столовая гора.
Лине тоже обещали гостиницу, надо было позвонить в местное издательство. Она вошла в разноцветную автоматную будку с выбитыми стёклами, чемодан оставила снаружи. Сначала долго было занято, потом кто-то искал кого-то, но, в конце концов, всё выяснилось — номер есть, гостиница «Кавказ», трамвай третий до улицы Бутырина.
— …Тут недалеко совсем, — услышала Лина уже не из телефонной трубки. — Только трамвай редко ходит… Вон как раз… Бежим! Давай помогу!
Не ожидая её согласия, какой-то парень, лет, наверно, двадцати, с длинными баками, в белоснежной нейлоновой рубашке и чёрном костюме схватил линин чемодан и побежал к трамваю. Удивлённая подобным сервисом Лина припустилась за ним. Они вскочили уже на ходу, парень опустил чемодан на ребристый пол, протянул кондуктору деньги, которые тот взял с таким отвращением, как вегетарианец мясо.
— Два и багаж, — сказал добровольный носильщик, хотя чемодан у Лины был совсем небольшой.
Но парень «гулял». А Лине было и смешно, и неловко: её тронуло это непрошенное благодеяние.
Трамвайный разговор между ней и парнем был коротким и анкетообразным.
— Откуда?
Лина сказала.
— В командировку?
Лина не стала отрицать.
— Надолго?
Лина точно не знала.
— Как там у вас погода?
Лина ответила.
Потом они помолчали. Трамвай шёл с таким грохотом, словно колонна бронетранспортёров.
— …Кинотеатр «Победа», — сказал новый знакомый. — Следующая наша.
Перед остановкой он снова подхватил, несмотря на протесты, линин чемодан, донёс до самого окошечка администратора. Парень не отходил от Лины, пока она заполняла все графы бланка: год рождения, пол, национальность, семейное положение, и Лина начала бояться, что он ринется за ней в номер, но, когда всё оформила, он проводил её до начала лестницы и сказал, как о чём-то заранее условленном:
— Ну, так я попозже зайду. Поужинаем.
— Что вы, зачем? — сказала Лина. — Спасибо большое.
— Ничего, ничего, — ответил парень, видимо уловив в её голосе колебания по поводу того, не слишком ли она злоупотребляет его великодушием. — Я приду.
— Ни в коем случае! — крикнула Лина. — Вы что, с ума сошли?
— Ладно, ладно, — снисходительно сказал парень. — Чего кричать, всё равно приду, комната сто восемьдесят семь, я знаю. Поужинаем, чего такого?
— Прошу вас, не надо, — сказала Лина.
Но парень уже повернулся на высоких каблуках и мимо украшенного галунами швейцара прошёл к двери, красивый и изящный в своём чёрном костюме и чёрных ботинках. Анкетные данные Лины его не обескуражили.
