Она переходит бульвар, смотрит на газетный киоск, видит возле него знакомую фигуру. Где она встречала этого симпатичного старика с бородкой? Он сейчас кажется таким желанным и родным…
— Сергей Семёныч! — кричит Лина. — Здравствуйте. Я так рада вас видеть.
Они вместе идут по городу, выходят на Терек, гуляют по набережной. И Лине уже не так тошно, как в поезде, слушать о роли Сергея Семёныча в развитии холодильной промышленности; о том, как его ценят и уважают, и вот пригласили приехать, хоть и не хотел… Оказалось, живёт он в той же гостинице, на другом этаже, номер с ванной, только шум от улицы…
Они пообедали в кафе-молочной, снова погуляли — перешли на левый берег Терека, заглянули в музей в бывшей мечети, поглядели на маятник Фуко, напоминавший посетителям о том, что Земля продолжает вращаться…
Лина чувствовала себя легко и просто, часто брала Сергея Семёныча под руку, даже поведала о своих местных злоключениях.
— Неужели, — спросила она и покраснела, — неужели во мне есть что-то такое… скажите… что вызывает?…
Сергей Семёныч остановился, посмотрел на Лину.
— По-моему, ничего, — сказал он, вероятно, не слишком галантно, но это её утешило.
Когда вернулись в гостиницу, Лина с сожалением подумала, что придётся расстаться, и опять она побредёт к себе, чтобы вздрагивать от телефонных звонков или стука в дверь, опять не высунет носа из номера. Потому, поменявшись ролями с водителем такси и красавцем Аланом, она задала Сергею Семёнычу тот самый роковой вопрос, правда, в иной форме: спросила, пойдёт ли он сегодня ужинать и когда, и может ли она с ним…
Этот вечер они провели вместе — в ресторане, где восемь раз прослушали «Тбилисо», а также множество других песен — даже колыбельную Моцарта «Спи, моя радость, усни». Её заказали с соседнего столика отменно пьяные собутыльники. До этого они громко матерились, однако во время пения сразу притихли и погрустнели: вот она, сила искусства. Зато потом обрели второе дыхание — и какое!..
Сергей Семёныч сказал, что давно уже не пьёт — так, по особым случаям, — поэтому вина не брали, а Лина, как и во время обеда, предупредила, что платит каждый за себя. И Сергей Семёныч не возражал. Под аккомпанемент оркестра он вновь и вновь сообщал Лине всё те же сведения о себе и о своём месте в науке о холодильных установках. Лине давно уже стало невыносимо скучно, но она не считала это слишком дорогой ценой за чувство безопасности, которое обрела.
После ужина прошлись немного, и, когда Лина вернулась к себе, она уже не вздрагивала, заслышав шаги в коридоре, не косилась с опаской на телефон, а спокойно читала, опираясь на две подушки, накрывшись белым пикейным одеялом.
Отвлекаясь от чтения, она, с удивлявшей её саму спокойной благожелательностью, вспоминала известные ей примеры неравных браков, в том числе и с весьма положительными результатами… Ну, взять хотя бы одного хорошо знакомого ей молодого поэта по имени Юра — одно время он часто бывал у них в редакции. Жена у него тоже была молодая, симпатичная блондинка, журналистка. А Юра начал пить. Или продолжал — этого Лина не знала. Но пил беспробудно, аж лицо посинело. И рождение дочки не вывело из этого состояния. С женой они вскоре разошлись, а потом получилось так, что на него обратила внимание одна стареющая — вернее, уже постаревшая — красавица с суровым характером, автор толстых романов, и то ли полюбила, то ли пожалела его; они стали жить вместе, даже вступили в брак. И случилось чудо — Юра посветлел лицом, в рот не брал спиртного, зажил мирной семейной жизнью и всюду следовал за своей женой — в писательские дома творчества, в поездки по стране и за границу. Правда, стихи писать перестал, занялся очерками…
Или ещё… С этой парой Лина сама знакома не была, но узнала о них — Володя ей рассказывал: о художнике Филонове, человеке не от мира сего, и о его жене Серебряковой, женщине вполне приземлённой, чей старший сын был почти ровесником Филонова. И как же он её любил, этот непризнанный, пребывавший в забвении художник! Как заботился, заменяя ей и отца, и врачей, которым патологически не доверял! Он называл её «доченька» и пытался самолично вытаскивать из всех болезней. А пережил её всего на два года…
Из тех, кого сама знала, Лина ещё вспомнила весьма известного филолога-пушкиниста, спокойно доживающего свой долгий век с годящейся ему во внучки симпатичной, молчаливой и сдержанной супругой, своей бывшей ученицей… И старого больного прозаика, чья молодая красивая жена достойно дождалась его кончины и только тогда вышла замуж за другого, тоже не слишком здорового. И тоже прозаика…
Впрочем, вскоре Лина добавила несколько десертных ложек дёгтя в эти благостные картины, припомнив классический «Неравный брак» художника Пукирева и не менее, если не более, классических двух Анн — которая «на шее» и Каренину. (Последняя у неё никогда особого сострадания не вызывала: её мужа она жалела больше.) Закончила она этот небольшой перечень неравных браков, вспомнив сценку, которую на днях пришлось наблюдать в ресторане Дома литераторов: сравнительно недавняя, очень юная жена смертельно больного, когда-то знаменитого, поэта грубо кричала на него при всём честнСм народе… Надеюсь, с лёгким вздохом подумала Лина, у моего бывшего Володи с Альбиной до этого никогда не дойдёт — ни с той, ни с другой стороны.
Одобрив себя за этот порыв великодушия, она продолжила чтение…
На следующее утро снова завтракала вместе с Сергеем Семёнычем, потом они встретились в городе, гуляли, обедали, ходили в кино. Лина чувствовала себя с ним, как с давним знакомым, скучным, но вполне надёжным; не пыталась говорить на отвлечённые темы и либо молча слушала, либо задавала ничего не значащие вопросы.
День прошёл так же, как предыдущий, только сегодня Лина уже торопилась к себе в номер. Он казался ей таким уютным, спокойным, а треснутая раковина и скрипучая мебель только придавали домашность. Ей не терпелось поскорей включить радио, чего дома давно не делала, и слушать подряд все передачи: музыкальные, для тружеников села, спортивную.
Перед тем, как пожелать «спокойной ночи», Сергей Семёныч сказал, что чуть не забыл — завтра специально для него устраивают поездку в горы, наняли целый туристический автобус, так что места хватит, если она хочет. Лина не возражала.
В автобусе ехало человек десять. Работники холодильного дела оказались людьми горячими и весёлыми, Лина быстро освоилась. Она беспрерывно вертела головой — хотелось про всё расспросить, всё увидеть: развалины крепости; подвесную дорогу, по которой плывут по своим делам вагонетки; разбросанные по склонам и плоскогорьям глыбы — словно забытые окаменевшие игрушки великаньих детей; и все извивы пенного АрдОна; и орла вон там на скале… или это чеглок, а может, сарыч?.. А где тут буки и грабы, которые живут по четыреста и даже пятьсот лет?..
Она была бы не прочь повидать и сову с ушами — жаль, время суток неподходящее. Ту самую, про которую прочитала в музее, где маятник Фуко, что за лето она съедает целую тысячу мышей. По три бедных мышки в день…
Весёлые холодильщики меньше интересовались возрастом буков и ушастыми совами, зато горячо обсуждали другие проблемы — от шашлыка до аммиака, без которого, как известно, не обходится ни одна порядочная холодильная установка. И, конечно, пытались всячески развлекать гостей: вспомнили о богатырях-нартах, совершавших здесь, среди этих скал, свои сказочные подвиги, и о людях. Кто-то рассказал, что был у них в селении секретарь сельсовета, большой любитель поэзии; он и документы писал, в основном, стихами. Например, так: «Чтоб тов. Заурова не охватила ночи трясина, выдать ему пять литров керосина…» А у другого рассказчика предусмотрительная его тётя в скользкую погоду носила с собой по городу золу из печки и посыпала наиболее опасные места… Но и третий не остался в долгу: поведал, что знает секрет разговорчивости женщин… правда, это не относится к уважаемой гостье — которая почти всю дорогу молчит… Так вот, у женщин более короткие голосовые связки — и, значит, они тратят на одну фразу куда меньше усилий, чем мужчины…
Машина свернула вправо, в стороне остался бурный Ардон, теперь поднимались вдоль ещё более бурного Цейдона. Стало холодней. Солнце висело над ними, как вышедший из моды оранжевый абажур, и так же мало грело.
Из-за ольховых зарослей на пологом склоне показался белый корпус санатория. Дальше не поедут. Предлагается сойти, поразмяться — и в обратный путь, который обещает быть ещё более приятным, потому что, как известно, соловья баснями не кормят, а в Нузале их ждёт заказанный шашлык и, плюс к этому, сами догадываетесь…
И сюда, на бог знает какую высоту, добрели своей гипсовой поступью безвкусные белые скульптуры, раскинув на виду у гор белокаменные стати. Даже Сергей Семёныч, по горло занятый собой и мало что видящий за этим довольно громоздким препятствием, даже он поморщился недовольно.
